Песня Трубача

Медная Труба попала нести службу на боевой корабль.

Там она трубила: «Подъем!», «Отбой!» А в случае опасности громко: «Тревога!»

Труба исправно выполняла свой долг, но очень мечтала, чтобы кто-нибудь сыграл на ней какую-нибудь мелодию. Да только вот шла война, и всем было не до песен.

Однажды Труба затрубила: «Тревога!» Подняла на корабле всех моряков. Враг наступал превосходящими силами. Моряки приняли бой и с трудом отбивались.

Тут на середину палубы вышел Трубач и заиграл мелодию – мощную и торжественную. Ее услышали все моряки. Она вдохновила и прибавила им силы. Снаряды рвались, осколки сыпались со всех сторон, но их никто не замечал. Была только одна ярость. Враг не выдержал такого встречного натиска и отступил.

Трубач после боя едва стоял на ногах, с трудом переводя дыхание. Моряки с уважением, по-дружески похлопывали его по плечу. Медная Труба, разгоряченная от игры, влажная от соленых губ, с восторгом воскликнула:

– Моя мечта сбылась! Всем морякам понравилась моя мелодия, буду чаще ее играть!

Чистота

Только перед сном солдаты почистили оружие и пуговицы на гимнастерках, пришили белые воротнички, как наутро узнали, что враг вероломно напал на Родину. Одна из гимнастерок сказала:

– И зачем солдат себя в порядок привел? Вот пойдет в бой, а там стрельба, взрывы, копоть, гарь, грязь. Вся чистота будет напрасна!

Воротничок ей ответил:

– Солдат хорош, когда у него во всем порядок. Он не потерпит на своей земле грязного агрессора. Прогонит его и опять наведет чистоту.

Тут старшина поставил солдат в шеренгу, посмотрел на их бравый, аккуратный вид и спросил:

– Все привели себя в порядок? У всех оружие чистое?

– Так точно! – отвечают они.

– Тогда в атаку, вперед, изгоним грязного захватчика!

И скоро ни одного захватчика не осталось на нашей земле. Всех фрицев солдаты зачистили. И ни гари, ни копоти не осталось. Все вокруг зазеленело, зацвело, воздух стал прозрачен, без единой пылинки.

Солдаты, как всегда, привели свое обмундирование в порядок. Ходят бравые, аккуратные, подтянутые и с начищенным оружием, чтобы всегда быть начеку, готовыми убрать любого врага, если он придет с грязными намерениями.

Красота

Щетка с Гуталином лежали в солдатском вещмешке и рассуждали:

«Забыл нас Сапог. Забыл! Порохом и гарью пропах, приходит всегда пыльный, брякнется, где найдет, отдохнет чуть-чуть и опять уходит туда, откуда взрывы да выстрелы слышатся. Если так будет продолжаться, то он быстро от грязи состарится, а мы засохнем раньше времени. Как бы нам хотелось навести порядок и увидеть чистый Сапог»!

Однажды Сапог пришел, шаркая подошвой, видно, устал, но отдыхать не лег. Взял из вещмешка Щетку, Гуталин и натер кирзу так, что сапог заблестел, как хромовый. Вскоре к нему подошла Туфелька, под стать ему – лаком переливается. Закружилась возле Сапога, ближе прикоснуться – видно, долго его ждала. И когда ей это удалось, они не спеша пошли рядышком.

Тут разнеслось мощное раскатистое: «Ура-а! Победа-а!» – и это длилось, казалось, до бесконечности. За этим последовали громкие выстрелы красочного салюта.

– Вот, видно, Сапог за эту красоту боролся, поэтому его с таким восторгом встречают, – радовалась Щетка. А Гуталин добавил:

– Никому не нужна пыль, гарь и запах пороха. Красота непобедима, и мы с тобой обязательно в этом поучаствуем. Наведем чистоту.

Перекур

Две Цигарки с махоркой лежали на бруствере окопа и тлели.

– Солдат-то мой один раз курнул и в атаку пошел, крикнув «Последний бой!» – сверкнув огоньком, сказала Цигарка, свернутая в трубочку.

– И мой не успел покурить, – ответила вторая Цигарка, скрученная воронкой, словно козья ножка. – Солдат высыпал последнюю махорку из кисета. Жалко, если табачок пропадет в такой памятный день.

Вдалеке от окопа слышались взрывы бомб, был виден поднимающийся и уходящий вдаль черный дым, доносились громкие раскаты:

– Ур-ра! Ур-ра!

И скоро все затихло.

– Наконец-то враг, напавший на Родину, выдворен с нашей Земли! – сказала Цигарка, та, что трубочкой, и заискрилась еще ярче, обратясь к соседке: – Ты погорячей держись. Солдат придет после боя, ему приятно будет махорочкой затянуться.

Тут в окоп запрыгнули потные, измазанные копотью солдаты и схватили свои Цигарки. Трубочка с махоркой задымила сразу, а козья ножка потухла. И стали солдаты курить одну Цигарку на двоих. Один втянет в себя дым, другому передает. Запах махорки разнесся по всему окопу.

Это был последний после победы перекур. Пришел долгожданный мир! Солдаты, сделав последнюю затяжку, бросили окурок, а козью ножку взяли на память, как сувенир страшных лет войны. Встали во весь рост и пошли, зная, они больше они никогда не допустят, чтобы пули смерти летали над родной Россией.

После войны

Салют победы

Залп орудий озарял разноцветным салютом городскую площадь. В окнах домов светился яркий свет. Повсюду праздновали День Победы над фашистской Германией. Кое-где были и темные окна, которые освещались салютом, и тогда в них тоже можно было разглядеть людей, примкнувших к стеклу. Они смотрели на ликующих граждан: юношей, девушек и бойцов Красной Армии, сожалея, что не могут из-за своей одинокой старости праздновать этот великий день со всеми вместе и преклониться перед погибшими отцами, братьями и детьми.

Вот и бабушка Анюта грустно глядела сейчас в окно на радостное скопление людей и вспоминала прошедшие голодные годы войны: как работала в холодных цехах, делая мины для фронта, и своего единственного сына Антона, погибшего в бою с врагом.

Вспышки салюта то и дело ярко освещали площадь. Вдруг среди группы военных она увидела офицера в шлеме танкиста. Точь-в-точь, как у сына, когда он прибыл на побывку после госпиталя. Тогда он был награжден командованием медалью «За отвагу». Анюта плотно прильнула к окну, затем приоткрыла раму и крикнула:

– Анто-он! Сыно-ок!

Она надеялась, что он услышит и увидит ее, но свет салюта медленно померк. Когда вокруг все озарилось снова, офицера на площади уже не оказалось. Анюта подумала: «Он, наверное, пошел к дому» и с надеждой подошла к двери.

И правда, в дверь кто-то постучал. Сердце ее сжалось – ей так хотелось увидеть свою родную кровинушку. Распахнула дверь – но это была соседка, приглашавшая ее к себе на празднование Победы.

Колечко с рубином

Десять лет прошло, как закончилась безжалостная Великая Отечественная война и началась мирная жизнь.

Бывшая медсестра по прозвищу «Воробушек» (так ее называли раненые солдаты за ее шустрость в медработе) стала уже Юлией Павловной – известным хирургом. Ей часто приходилось разъезжать по медицинским учреждениям и бывать в далеких городах с лекциями о новых достижениях в медицине. Вот и сейчас ей предложили поехать в один из институтов, находящийся неподалеку от границы СССР, и там провести лекции и семинары по обмену опытом. Она уже бывала в тех краях, служа во время войны в медсанбате медсестрой, и поэтому согласилась, желая увидеть места, которые не могла забыть за пролетевшие годы.

Юлия Павловна села в купе, предназначенное для двух попутчиков, но никто не пришел, и она, оказавшись одна, отдалась воспоминаниям о так быстро пролетевшем прошлом.

Поезд тронулся. Юлия Павловна не захотела стелить постель, и даже монотонный стук колес, способствующий сну, не мог ее усыпить. Пришла проводница и предложила:

– Может быть, чаю?

– Да, и покрепче, – ответила она и стала пить ароматный чай маленькими глотками, думая и представляя тот город, куда она едет, где в далекие времена шли ожесточенные бои…

Враг напал на Родину неожиданно, вероломно. Из медицинского техникума ее сразу отправили на передовую, в самое пекло войны. И отдохнуть-то было некогда – вспоминала она. Ноги слабели, с трудом передвигались, а надо было успеть всех раненых обойти и перевязки по нескольку раз сделать.

Во время войны вокзал там приспособили под лазарет для раненых бойцов, их прибывало с каждым днем все больше и больше.

«Может, я на ходу спала и не замечала этого? – в душе смеялась Юлия Павловна – и летала то к одному раненому, то к другому, оттого и прозвали Воробушек. Всё старалась облегчить им боль. Порой погладишь стонущего солдатика по голове, а ему и это помогает – успокоится немного».

…И тут ее словно огнем обожгло. Она будто наяву увидела последний поезд с ранеными и того лейтенанта без сознания. Сердце ее сжало до боли. Юлия Павловна поняла, что только из-за него не отказалась от этой поездки. Много лет она не может забыть его…

Этот офицер долго не приходил в себя, все лежал тихо с закрытыми глазами, а когда открыл их, неожиданно сказал:

– Голубка, посиди немножко со мной, – и взял ее за руку.

Она хотела тихонечко от него освободиться, но он цепко ухватил ее. Главврач увидел это и говорит:

– Посиди с ним, может, это последняя радость, что у него осталась.

После этого лейтенант пошел на поправку и по-прежнему старался держать ее за руку. Вскоре его стали готовить к переводу в тыловой госпиталь.

…Тут Юлия Павловна выпила оставшийся глоток чая и вздохнула. Нахлынувшие чувства были такие, что казалось, это произошло вчера…

Однажды при взгляде на нее глаза офицера горели таким огнем, что она даже почувствовала исходящее тепло и решила: «больной уже совсем выздоровел!»

А он с нежностью загадочно сказал:

– Голубка, я хочу подарить тебе колечко с рубином, – и, улыбаясь, стал снимать с шеи веревочку, на которой оно висело. – Это колечко очень старое, его дарят у нас в роду по женской линии, а если нет девочки, то дарят мальчику, который должен носить его, пока мужчиной не станет. А когда у него появится дочурка, должен вручить его ей. Мама, провожая меня на фронт, наказывала: «Носи это кольцо, оно счастье приносит всем наследникам и близким». Оно не налезло мне на палец, и мне пришлось носить его на шее. Так как у меня нет сестры, я дарю его тебе! Ты у меня самая родная.

Шутит ли офицер или нет, она догадаться не могла. А он, словно предугадав ее мысль, быстро промолвил:

– Я серьезно.

– Я не могу его принять, – в замешательстве ответила она. – Я для вас ничего важного не сделала, чтобы получить такой подарок. Вы же меня еще не знаете!

Лейтенант сердито посмотрел на нее, но она его уже немного изучила – это у него было для видимости, и словно прочеканил:

– Знаю тебя хорошо. Возьми колечко, а не то обижусь на всю жизнь, – и надел ей на палец, оно оказалось в самый раз. – Я знал, что оно только тебе годится.

Довольный, он поправил свои разлохмаченные веревочкой белокурые волосы, сел на кровать, весь сияет, на нее не отрываясь смотрит. Сам ухоженный, чистый, побритый (видно, кто-то из сестер его к этому дню подготовил) и, улыбаясь, сказал:

– Голубка, если вдруг мы с тобой на этой войне потеряемся, то давай обязательно встретимся тут на вокзале в День Победы, – глаза хитро прищурил, мол, поняла ли я его или нет, а на подбородке ямка заплясала, это я заметила, когда он волновался.

Вот тогда он ей в душу и запал, таким необыкновенным она его и запомнила.

Он хотел еще что-то добавить, и она хотела ему что-то сказать, но в этот момент загрохотали зенитки. Прорвавшийся немецкий самолет сбросил несколько бомб, осколки угодили в лазарет, ее ранило, она попала в тыловой госпиталь и о лейтенанте больше не смогла ничего узнать.

…Юлия Павловна задумалась:

«Даже если бы я обратилась, чтобы разыскать его, никто не помог бы мне в этом: его имени, фамилии не знаю, меня все называли Воробушек, а он звал меня Голубкой».

Юлия Павловна не вставая просидела всю поездку, вся была в своих думах. Лишь когда поезд затормозил и остановился, она пришла в себя.

Вокзал был такой же, как прежде, но более красивый, отреставрированный, в готическом стиле, с высокими колоннами, устремленными вверх, и окном, называемым «Роза».

В здание вокзала попасть не удалось. Встречающие подхватили ее, усадили в машину и увезли в институт. Там она провела весь день с лекциями и семинарами.

А на следующий день выпала очередная годовщина – знаменательный День Победы над врагом. Вечером, поздравив всех медиков с великим праздником, она уезжала домой.