Что делается и что делать в русских университетах?

В русской обстановке общественные факты получают часто такое смутное освещение, что приходится долго и внимательно присматриваться, чтобы уяснить их смысл. Университетские дела последнего времени представляются именно в таких неопределенных очертаниях. Признавать ли реформенные начинания министерства народного просвещения значительным шагом вперед против прежнего застоя или считать эти начинания запоздалыми и недостаточными? Приветствовать ли студенческие волнения в качестве последовательного и бесстрашного протеста против бесправия или сожалеть о них как о подрыве высшего образования в стране, которая прежде всего нуждается в распространении образования? Эти и подобные вопросы навязываются тем настоятельнее, чем свободнее относится наблюдатель к явлениям русской жизни, чем менее он связан теми или другими готовыми решениями.

Для выяснения дела установим прежде всего, что приблизительно с начала девяностых годов стало формироваться своеобразное направление студенчества, не похожее на его состояния в предшествовавшие десятилетия. Постепенно повторяющиеся и распространяющиеся по всем русским высшим учебным заведениям волнения показывают даже самым равнодушным и легкомысленным людям, что совершается нечто более серьезное, нежели вспышки молодой горячности.

В начале шестидесятых и в начале восьмидесятых годов, правда, политическое брожение, охвативши общество, захватило, между прочим, и студенческие круги, но это было делом сравнительно скоропреходящего настроения, главные центры движения находились в других местах, и студенческие программы не получили руководящего значения. Иное дело теперь: на академической почве из года в год повторяются протесты, демонстрации, к которым присоединяются всевозможные злобы дня общественной жизни. Совокупность этих явлений объясняется, видимо, комбинацией трех движений – развитием солидарности в среде молодежи, влиянием реакционного устава 1884 года, распространением общего недовольства российскими порядками.

Рост студенческих организаций достаточно известен. Его моменты намечены были, например, в Киевской записке профессора князя Евгения Трубецкого²⁰⁶; сначала отдельные землячества и кружки самообразования, преследующие частные цели товарищеской поддержки в материальном и духовном отношениях; затем, с конца восьмидесятых годов, при понижении авторитетов профессоров и академических властей, объединение товарищеских кружков и образование союзных организаций, направляющих и формулирующих общественное мнение студенчества; наконец, сношения между союзными организациями разных университетов, политическая агитация всероссийского студенчества. Характерна смена преобладающих интересов: сначала стоят на очереди вопросы материальные и теоретические; во втором периоде преобладают вопросы университетской нравственности, если можно так выразиться; в последнее время политические интересы обозначаются все яснее и выдвигаются политические требования, тогда как друзья «академической свободы», мало-помалу теряют почву под ногами. В этом развитии политического элемента сказывается отчасти неправильная постановка, данная студенческому быту администрацией. Удовлетворение неустранимых стремлений молодежи к общению и взаимопомощи объявлено было нелегальным и оттеснено в область подпольных заговоров. Как хорошо показывает князь Трубецкой, это имело два последствия: подорвано было уважение к закону, закону неисполнимому, и неудержимо образовывавшиеся студенческие товарищества приняли характер противоправительственных организаций. Кроме того, как настаивают все университеты в своих ответах на разосланные весною 1901 года вопросы²⁰⁷, отрицательное отношение устава к студенческим организациям лишило массу так называемого спокойного студенческого голоса и влияния, предоставив их всецело тем, кто решился нарушать устав и оказывать неповиновение властям. По этим очевидным соображениям министерство ген [ерала] Ванновского и признало необходимым узаконить известные формы организации²⁰⁸. И если бы студенческие волнения обусловливались лишь пробелами и ошибками законодательства по вопросу об университетских кружках, то начинания министерства при всей своей скудости, может быть и имели бы некоторый успех.

Однако, как уже сказано, дело осложнялось тем, что налицо не только упомянутые пробелы и ошибки, но общее расстройство академического быта под влиянием «консервативной» политики Катковых, Толстых, Деляновых и Боголеповых²⁰⁹ и общее сознание упадка государства под господством пережившего свой смысл самодержавия.

Понятно, что чиновничий режим, введенный уставом 1884 г., не мог не вызвать враждебности и сопротивления со стороны студентов. Учебные власти потеряли всякий нравственный авторитет в университетах с тех пор, как правительство сочло нужным обосновать их положение исключительно на зависимости от министерства. То недоверие к профессорам, которое проходило красной нитью через «новый устав» и меры его сопровождавшие, шло дальше цели, поставленной близорукой политикой Катковых и компании. Выходило одно из двух. Или профессора заслужили враждебное и презрительное отношение, которое обнаруживалось по отношению к ним в каждом действии правительства, но в таком случае как можно было оставлять в их руках дело воспитания юношества? Или они были достойны доверия в этом важнейшем деле, но в таком случае какое было основание ставить их, подобно студентам, отдельными посетителями университета? Циническая уверенность, что достаточно приказаний и наказаний, чтобы поддерживать порядок, очень скоро оказалась совершенно неосновательной в применении к университетам. Наказания все усиливались вплоть до временных правил и массовых исключений 1899 года включительно²¹⁰, а вместо ожидаемого от них воздействия получилось нечто как раз обратное. В критических обстоятельствах власти вновь и вновь стали прибегать к помощи тех же профессоров, которых унизили, но воззвания профессоров «in extremis»²¹¹ с каждым разом становились все менее внушительными, потому что фальшь их была слишком очевидна²¹². Студенты не могли понять, что профессорская «коллегия» призвана, по щедринскому выражению, лишь кричать «ура» и «караул»²¹³; немудрено, что они придавали мало значения ее увещаниям. Чтобы восстановить нравственный, а не внешний порядок в университете, необходимо было вновь связать его с началами свободной науки и самостоятельной профессуры. Не даром самое название «профессора» напоминает об исповедании²¹⁴ – исповедывать же можно лишь свои убеждения, а не чужие приказания. Неотложность коренных изменений в этом смысле становилась до такой степени очевидной, что и в этом отношении министерство Ванновского признало желательность некоторых реформ.

Но чего новое министерство не признало и не могло признать, так это настоятельной необходимости изменить невозможный строй общественной жизни. Можно ли удивляться тому, что молодые люди, собирающиеся со всех концов России, представляющие все классы и состояния русского общества, испытавшие на себе тяжкие условия русской действительности – оскудение, разграбление, беззаконие, произвол, продажность, молодые люди, к которым с кафедры и из книг несется проповедь идеальных стремлений, нравственности, гуманности, самодеятельности, патриотизма, которые силою вещей собраны в многоголовое, смелое своей солидарностью общество, чтобы эти молодые люди могли относиться безучастно к византийщине, которая смотрит на них из правительственных мест и церквей, и не только смотрит, но соглядатайствует, подготовляет расправы, совершает казни? Говорят, дело незрелой молодежи учиться, а не заниматься политикой и производить политические демонстрации, это замечание, быть может, и имело бы смысл, если бы у нас возвышали свой голос о вопиющих нуждах государства зрелые граждане. Но так как последние возвышают свой голос лишь в тех случаях, когда предстоит благодарить Всевышнего за посрамление «бессмысленных мечтаний»²¹⁵, то немудрено, что незрелая молодежь пользуется Казанским собором для политических демонстраций. Притом не только чужие и более или менее отдаленные бедствия волнуют студентов, не только то, что они знают о крестьянской нищете, налогах и недоимках, о хозяйничанье земских начальников, о совращениях в православии, о лжи официальных славословий, о циническом гаерстве и тупой бессодержательности подцензурной печати и т. д., и т. д. В самом университетском быту они знакомятся со всевозможными проявлениями русской кривды. Они лицом к лицу встречаются со шпионами и провокаторами, с душеполезной опекой инспекции и с кулачными расправами полиции. Они могут оценить реальный смысл в России принципа равенства граждан перед законом – на судьбе своих товарищей еврейского и польского происхождений²¹⁶. Они знают, что значит усиленная охрана и генерал-губернаторская власть, не раз были свидетелями внезапного исчезновения товарищей неизвестно почему, неизвестно куда, а иногда испытали на себе общественную силу нагайки. И, так как они молоды, то все эти «порядки» возбуждают в них не столько страх, сколько негодование. Изменить эти условия уже не входит в компетенцию министерства народного просвещения. А между тем его министру суждено считаться с единственными в России обществами, членам которых нельзя закрыть рот, – с массами студентов высших учебных заведений. Нельзя не задуматься над неблагодарной ролью министра.

Что же предполагает он сделать и что сделал? Апрельский рескрипт 1901-го возвестил широкие реформы в области народного просвещения при личном участии императора в их проведении²¹⁷. Университетам предоставлено было высказаться обо всех частях своего быта, и для сводки обширного материала, доставленного ими, образована была чисто департаментская комиссия, в которой не нашлось места ни для одного представителя университетской науки и жизни²¹⁸. Какие же намечаются результаты? Передается за верное, что в строе университетов предполагается расширить в значительной степени деятельность советов, сохранить во главе университета назначаемого бюрократа-ректора. Нет причины сомневаться в верности этих известий. С их точки зрения получает смысл назначение товарищем министра Г. Э.Зенгера, за которого говорит лишь то, что он искусился в Польше в роли бюрократического начальника профессорского совета²¹⁹. Иначе пришлось бы объяснить назначение этого яркого классика евангельским правилом, что левая рука не должна ведать о том, что творит правая^[112]. Не менее характерны усиленные попытки министерства устроить в Петербурге и Москве некоторую пробу предполагаемой системы в форме комиссий для попечения о быте студентов под председательством ректоров и в непосредственном общении с правлениями и инспекциями, но в составе профессоров, которые призваны к тому, чтобы подновить кредит обанкротившейся администрации и разделить odium²²⁰ репрессивных мер. В Москве совет после малодушных благодарений отказался от этого подарка, а в Петербурге принял его, чем и заслужил в министерстве репутацию активности, весьма, впрочем, недолговечную, так как лекции почти сряду после этого пришлось прекратить.

Нельзя было не остановиться на отмеченных выше слухах и симптомах, потому что они предвозвещают вероятное направление университетской реформы в ближайшем будущем.

Представители бюрократического принципа, начиная от министра и кончая помощником инспектора, все научились за время господства устава 1884 года тяготиться своим безраздельным заведыванием университетскими делами. Они все стремятся вновь привлечь профессоров к участию в распределении стипендий и пособий, в устройстве общежитий, в постановлении приговоров суда, в руководстве инспекцией, в работах о смете и т. п. Помимо значительного облегчения труда администрации, ясен расчет на то, что вмешательство преподавательской коллегии смягчит резкую противоположность между властями и студенчеством и отклонит на профессоров ответственность за непопулярные меры. Но от этой смешанной системы до самоуправления университетов далеко, и на почву автономии руководящие люди министерства нисколько не намерены переходить. Такая автономия, бесспорно, не отвечала бы традициям бюрократии, которая не только привыкла пожинать то, что другие посеяли, но и не терпит рядом с собою, даже в почтительной второстепенности, какой-либо самостоятельности, радующейся и гордящейся своей собственной жизнью. Беда в том, что эти полуперемены, облегчив слабость отживающего порядка, не достигнут цели его возрождения. От двусмысленной роли соучастников гнилой администрации, спутников назначенного ректора профессора не выиграют, а проиграют, да и сама администрация не получит от этого союза с дискредитированными профессорами никакой действительной поддержки. Насколько все это вытекает из самого положения вещей, показывает любопытная история профессорских комиссий, которые пытались в Москве установить некоторый порядок в университете. Весной 1901 г. первой из этих комиссии удалось, держась в стороне от негодного правления, успокоить студентов тем, что им была дана возможность высказаться об университетском быте²²¹. В виде благодарности комиссия получила нагоняй от местного начальства. Осенью того же года другая комиссия положила почин к тому, чтобы придать выражению студенческих мнений и просьб определенность и правильность и тем устранить предъявление необдуманных и крайних требований²²². На этот раз пришлось все дело бросить вследствие прямого вмешательства министра, который усмотрел в этом начинании нежелательные черты университетской автономии. Как понимает министерство допустимые, с его точки зрения, реформы студенческого быта и университетского управления, показывают изданные им в декабре прошлого года «временные правила» о студенческих организациях.

В силу этих правил открывается возможность устраивать на законном основании целый ряд, несомненно, полезных учреждений – кассы, столовые, чайные, научно-литературные, художественные и гимнастические кружки. Кроме того, студенты получают некоторую общую организацию для научно-вспомогательных целей. Все это хорошо и представляет шаг вперед сравнительно с односложным «не дозволено», которым учебная администрация отвечала на все студенческие запросы в деляновское и боголеповское время. Тем не менее по каждому отдельному пункту возникают сомнения и возражения. Разрешаются кассы взаимопомощи, и ими, очевидно, имеется в виду заменить исторически сложившиеся землячества. Но участникам кассы могут быть лишь студенты того или другого учебного заведения, а это идет наперекор бытовым потребностям и обычаям земляческих ассоциаций, участники которых всегда принадлежат к разным заведениям и даже разным поколениям. Надо думать, что эта черта землячеств не случайная, что живые местные связи не так легко подрубать применительно к образцам форменной одежды и годам рождения. Положим, задача уместить на признанной официальной почве нечто подобное провинциальным земляческим кружкам нелегкая, но, по-видимому, она не совсем неразрешима: ведь знают же немецкие корпорации «старых господ» и допускают же самые различные общества, наравне с членами действительными, сотрудников. Наконец, учреждение землячеств в составе учащихся различных учебных заведений могло бы вызвать и попечительство над этими землячествами от разных учебных заведений. Открытие научно-литературных кружков составляет давно назревшую потребность молодежи, и в этом отношении имеется даже некоторый опыт, особенно в истории университетского общества под председательством профессора Ореста Миллера²²³ в Петербургском университете^[113]. Об этом кружке все его члены сохранили на век самые лучшие воспоминания. Но именно опыт упомянутого учреждения и заставляет усомниться в возможности вести подобное дело в наших университетах с достаточной свободой и в то же время с некоторой гарантией против репрессивного вмешательства. Мы так привыкли к разным формам опек, цезуры и доноса, что не верим в возможность спокойного существования студенческого общества, в котором обсуждались бы свободно вопросы государственного права и политической экономии, философии и религии. А чтобы молодежь согласилась соблюдать все предосторожности, оговорки и умолчания, которыми сопровождается обсуждение этих вопросов в обществах «граждан», в этом позволительно усомниться.

Временные правила ген [ерала] – адъют [анта] Ванновского предусматривают организацию по курсам, но для каких целей? Исключительно для производства выборов и разрешения вопросов технического характера. В этом, очевидно, раскрывается полное несоответствие между тем, к чему стремятся студенты, и тем, что предлагает министерство. Кто не понимает, что движение, которому правительство открывает такое узкое русло, по существу, направлено на то, чтобы вырабатывать и выражать мнения студенчества по волнующим его вопросам? Оттого и суть реформы должна бы состоять в открытии способов для выработки и выражения подлинных мнений студентов. Если хотят разумно ответить на запросы, а не просто затушить их, если хотят прекратить эру сходок, демонстраций и забастовок, если хотят уравновесить влияние зажигающих речей и конспиративных приемов, то надо организовать студенчество как целое, во всем его составе, провести эту организацию в форме правильных собраний и правильного представительства и опираться на разумное сознание и свободное мнение большинства студентов. Если найдутся вопросы, по которым взгляды властей и студентов разойдутся, пусть имеют право и мужество настоять на своем, но только при свободе образования студенческого мнения можно добиться уважения к непопулярным решениям властей. То, что мы говорим, конечно не обращается к трусливым поклонникам заведенных порядков. Мы знаем, что они с ужасом увидят в таком отношении к совести и взглядам студентов отречение от порядка, передачу управления университетов в руки студентов. Но людям, знающим практику заграничных студенческих ассоциаций и сознающим неизлечимое зло теперешнего положения, равносильного разложению академической жизни, предлагаемые меры не покажутся ни неосуществимыми, ни пагубными. Попытки именно в этом направлении делались на курсовых совещаниях и общеуниверситетских собраниях 1901 года с вольного или невольного разрешения властей. Но при составлении правил все это было оставлено без внимания и единственным намеком на возможность совещаний по общеуниверситетским вопросам являются §§ 16 и 17, допускающие какие-то совещания старост по их инициативе или по предложению начальника заведения, без обозначения цели или компетенции этих собраний, и при том в такой форме, которая, очевидно, должна лишить эти совещания всякого авторитетного характера²²⁴