Слово 5: Конрад

Загудели длинные трубы. Привратники распахнули высокие двери тронной залы княжеского дворца, статные стражи с секирами и обнаженными мечами расступились. Послы приблизились к высокому трону под пурпурным балдахином. На нем сидел человек, облаченный в короткий темно-багряный плащ. Лицо узкое, приятное. Верхняя губа прикрыта усами. Волосы острижены коротко. Вдоль длинных стен стояли бояре. Иные из них разоделись богаче своего правителя. Борко сделал шаг вперед, протянул верительную грамоту, и герольд зачитал ее.

– Для нас великая радость принимать у себя слуг отца^[32] моего Владимира, – объявил король.

– Князь Конрад, брат твой Владимир приветствует тебя и желает тебе здоровья, – объявил Борко.

– Передай отцу моему Владимиру – пусть годы его будут долгими и радостными. Говорите и не бойтесь, потому что здесь вы под покровом моей защиты.

– Увы нам, если так, – сказал Борко, и на какое-то время над тронной залой нависла злая тишина.

– Что любезный пан хочет сказать этими словами? – спросил Конрад.

– Разве люди моего князя, погибшие под Пултуском, не были также под твоей защитой?

– Над ними совершилось злое убийство, – продолжил Борко, – не убийство это даже, но живодерство. Князь Владимир говорит тебе так, Конрад: если ты это сделал, объяви об этом и открой, в чем была их вина?

По палате прокатился ропот. Конрад поднял руку, заставляя мазовецких вельмож замолчать.

– Скажи моему отцу князю Владимиру так: я к убийству его людей не причастен.

Борко возвысил голос:

– Так говорит тебе брат твой Владимир: под твоим городом перебиты мои люди: либо по твоему слову, либо, – кого-то другого. Ты ведаешь всею своею землею, скажи.

– Скажи отцу моему Владимиру так: не убивал и другого не знаю, кто убил, – повторил Конрад.

Наутро, позавтракав и снарядив коней, послы покинули Черск. Расставаясь с проповедником, Борко напомнил:

– Владимир будет ждать вестей. Не теряй времени: осталось восемнадцать дней.

Борко поставил ногу в стремя. Оба его спутника были уже в седлах. Боярин достал из-под плаща мешочек с серебром и бросил его монаху.

– Это тебе на прокорм и чтобы легче было развязывать языки.

– Подскажи, с чего мне начать? – спросил Патрик.

– Сам решай, – пожал плечами боярин, – мы свое дело сделали – нам осталось передать Владимиру ответ Конрада. Бог тебе в помощь.

Было воскресенье. На главной площади, в костеле, выложенном из тесаного камня и покрытом свинцовой кровлей, шла служба. Набожные горожане не поместились в храме. Много народа стояло снаружи. Через храмовый портал доносилось плавно льющееся хоровое пение на латыни.

– Я должен посетить храм. Пойдешь со мной? – спросил Патрик.

– Зачем? – поморщился Стегинт.

– Смотреть и слушать.

Отрок не ответил. Он не боялся быть зачарованным христианскими вайделотами. Но место, где собиралось так много людей, пугало его.

– Ладно, – кивнул Патрик, прочитав ответ на его лице, – как думаешь, я опять буду дурнем, если оставлю тебя сторожить лошадь?

Ирландец взял суму, передал мальчику поводья и направился к храму. Оставшись на открытом месте посреди чужого города, ятвяг испытал неприятное чувство. Он прислонился спиной к деревянному столбу и, не выпуская узды, смотрел по сторонам, повторяя про себя заклинание, чтобы никто не приблизился. Прошло немало времени, прежде чем вдали опять показался зеленый плащ Патрика, и Стегинт впервые обрадовался этому человеку. В руках Патрик нес сверток серого сукна.

– Обычно на этом месте порют воров и прелюбодеев, – небрежно заметил Патрик.

Стегинт отпрянул от столба.

– Надень, – сказал проповедник, разворачивая плащ.

– Зачем? – воскликнул Стегинт с отвращением.

– Пусть думают, что ты мой ученик.

– Мне будет жарко в этом.

– Зато тебя не сделают опять рабом.

– Андай!^[33] Андай-Андай-Андай-Андай…

– Что за «янда»? – не понял Патрик.

Кривясь и бормоча ругательства, Стегинт выполнил требование. Видимо, прежний владелец был выше ростом – плащ волочился по земле. Но если правильно препоясаться и ходить не спеша, можно было не спотыкаться. Облачившись в одежду христианских вайделотов, ятвяг при всей отвратительности произошедшего, ощутил странное чувство собственной значимости, хотя и старался не подавать виду.

– Это платье не такое, как у тебя, – заметил он, немного успокоившись.

– Такое, как у меня, в этой стране не найти. Может, ты хотел бы себе черный плащ? Тогда тебе пришлось бы изображать из себя умного доминиканского монаха, знатока богословия и разъяснять встречным людям догматы, глубины писания и церковного предания. Кажется, ты не совсем понимаешь, о чем я толкую. Если же ты хотел себе белый плащ, тебе пришлось бы стать августинцем – образцом смирения, чистоты и святости. Мне подумалось, с этим у нас тоже туго. А вот явить пример бедности как раз для тебя. Поэтому плащ серого цвета – будешь миноритом.

– Что еще я должен уметь?

– Хорошо, – одобрил Патрик, – иногда делай такое движение. Видишь? Ладонь держи так… расслабь руку… сначала это плечо… да. Это крестное знамение. Веди себя, как обычно. Но не смотри людям в глаза. Всегда молчи, если я не повелю говорить. Если кто-нибудь попытается с тобой заговорить, прикладывай ладонь к устам – вот так. Люди будут думать, что ты несешь обет молчания.

– Чей обед?

Чтобы растолковать, Патрику пришлось перейти на ятвяжский язык.

В отличие от ятвяга ирландец чувствовал себя уверенно в этом краю. Поляки были его единоверцами. Двери многочисленных монастырей и храмов открывались перед ним, как если бы он был членом одной большой семьи. Он понимал польское наречие, а в случае нужды при общении с духовными лицами мог перейти на латынь.

В костеле Патрику удалось узнать кое-что о князьях Мазовии. Конрад и его младший брат Болеслав осиротели рано. Во времена литовского короля Миндовга литовские разбойники, пройдя болотными тропами через ятвяжские леса, напали на Мазовию, захватили в плен и убили их отца – князя Земовита.

Сначала Конрад и Болеслав вместе управляли княжеством с помощью бояр. Они жили в любви, помышляя лишь о том, как сохранить наследственное владение, не став жертвой воинственных соседей и алчных до власти родичей. Но шли годы, Земовитовичи укрепились, возмужали, и двум молодым князьям стало тесно на одном троне. Они договорились о разделе Мазовии. Западная часть княжества со столицей в главном и самом большом городе – Плоцке досталась Болеславу. Восток взял Конрад. Свой двор он разместил в Черске.

Прошло еще пару лет, и каждому из братьев уже стало мало своей половины. Редко встречаясь, окруженные разными советниками, они испытывали друг к другу все меньше братской любви, и все более отчетливая неприязнь наполняла их души. Они еще не решались открыто взяться за оружие, но каждый знал, что второй строит козни, и уже никто не мог вспомнить, кто начал первым.

Их дядя, старший в роду главный польский князь Болеслав Стыдливый, державший во власти всю Малую Польшу – Краков и Сандомир, невзлюбил Конрада. В любом споре он всегда занимал сторону тезки – младшего Болеслава. Конрад, конечно, знал об этом, как знал и то, что при его дворе немало бояр под почтительными личинами и со слащавыми улыбками на устах тайно пересылаются с его родичами.

Небольшой монастырь был огорожен частоколом и окружен неглубоким рвом. Патрик постучал в дверь железным молоточком. Ворота отворил невысокий монах в темнобуром плаще с остроконечным капюшоном. Другой поспешил оповестить аббата. «Я теперь как один из них», – думал про себя Стегинт, стараясь вести себя так, как велел ему Патрик.

От ворот к храму и кельям вела дорожка. По сторонам от нее стояли скамьи и раскинулся яблоневый сад. Здесь гостям предложили подождать. Патрик присел, достал четки и закрыл глаза.

– Что мне делать? – спросил Стегинт.

Патрик не ответил, и ятвяг отошел в сторону. Видя, что монахи вокруг не обращают на него внимания, он почувствовал себя свободнее. Кто же будет бояться теней? Тогда он принялся рассматривать монастырские строения.

Храм с закруглявшейся кирпичной стеной^[34] походил на огромный красно-коричневый пень, к которому сбоку приросли другие, поменьше. Шаг за шагом Стегинт приблизился ко входу и сам не заметил, как оказался в арочном проеме на краю света и сумрака. Изнутри повеяло прохладой и сыростью, но любопытство затягивало его все глубже. Еще шаг – и он под древним сводом. Босая ступня ощутила холод отшлифованной каменной плиты, на которую за последнюю сотню лет ступало столько ног. Глаза медленно привыкали. Темные кирпичи стен разделялись полосами серой извести. У самого входа поднималась до пояса каменная ступа с неглубокой выемкой, наполненной водой. Стегинт отпил немного. Маленькие оконные проемы под сводом пропускали бледные пучки дневного света. Ладонь коснулась колонны, вырастающей из пола, словно ствол дерева. Выпуклые рисунки на ней имели сходство с теми, что Стегинт подсмотрел в книге Патрика. Ятвяг приблизился к другой колонне – она была гладкой. За ней в нише чернел крест с распятым человеком. Неподалеку – какая-то фигура из светлого камня. Красивое девичье лицо. Ладони благоговейно сложены. Стегинт долго не мог оторвать глаз. Еще один силуэт в тени стоял к нему спиной – тоже в молитвенной позе, но лица не было видно. Ятвяг дотронулся, чтобы убедиться, что это не живой человек, но молящийся обернулся и посмотрел на него. Во мраке белки его глаз казались глазами демона. Стегинт негромко вскрикнул. Эхо захватило и унесло его голос под свод. Сверху донеслись хлопки крыльев. Отрок отскочил, отдернув руку, словно обжегся, и выбежал наружу.

Солнечный свет ослепил и заставил зажмуриться. Когда глаза открылись, вокруг опять был сад. Стегинт обернулся, глядя на темный портал храма. Оттуда вышел старый сгорбленный монах. При свете дня он не казался таким страшным, как в сумраке под храмовым сводом. Другой монах поднес ему посох. Старик махнул Патрику. Ирландец приблизился, и они расцеловались, как старые друзья. Неспешно прогуливаясь, они пошли по тропинке через монастырский сад. С дерева в траву глухо упало яблоко. Стегинт поднял плод и вгрызся зубами в сладкую сочную мякоть.

– Кажется, я знаю о тебе, брат, – сказал настоятель Патрику, – ты прибыл с русскими послами.

– Моя задача – узнать о причастности Конрада к гибели людей русского князя, – сказал Патрик, – если мое путешествие завершится так, как мне того хотелось бы, это спасет Мазовию от войны, а мне позволит отправиться в Ятвягию для обращения язычников к вере Христовой.

– Твои цели чисты. Но, по правде сказать, я не понимаю, как помочь тебе.

– Святой отец, мне открылось, что духовник Конрада обитает в стенах этого монастыря.

Старый аббат бросил на гостя короткий взгляд.

– Зная обычаи князей и королей, – продолжил Патрик, – я думаю, вы и есть этот человек. А то, что вам известно о нашей миссии, еще больше утверждает меня в этой мысли.

Аббат остановился не поднимая глаз.

– Я не покушаюсь на тайну исповеди, – заверил Патрик, – но, может, как человеку, близкому ко двору князя, вам открылось что-то важное, что было сказано не при совершении таинства.

Аббат огляделся по сторонам и снова посмотрел на Патрика.

– Я так отвечу тебе, брат: Конрад не причастен. Не пытай меня дальше, иначе ты будешь искушать меня преступить законы, установленные не на земле и отвечать по которым придется в вечности. Я не сказал бы и этого, если бы не понимал, как много положено на чашу.

– Святой отец, можно ли думать, что послать убийц мог кто-то из ближайших князей – родственников Конрада?

– Болеслав Стыдливый – набожный правитель, хоть и не любит нашего князя. Что до младшего Болеслава, о нем мне трудно судить. Месяц назад он посетил Пултуск, не испросив разрешения брата. Ведет себя, словно Мазовия по-прежнему – общее владение. Стражи города не отважились закрыть перед ним браму. Куда он направился потом, неизвестно. Еще был некий знак, который как бы показывает на него. В те дни под Плоцком увидели русскую ладью, и говорят, это был призрак. Да. Не удивляйся, мой брат, и не думай, что старик сошел с ума. Корабль подошел к пристани в сумерки, но из него никто не сошел на берег, а наутро его уже не видели.

– Может, это и была одна из тех ладей?

– Нет. Корабли потопили под Пултуском – в том месте, где на них напали.

– Тогда, может, под Плоцком видели какую-то другую русскую ладью?

– Я бы тоже так подумал. Но то была не торговая, а княжеская ладья. И это не единственное чудо. Были знамения. Многим снились вещие сны. Давно умершие родственники являлись и предупреждали об опасностях. Еще говорят, люди в окрестностях Пултуска видели мертвецов, вышедших из могил и бредущих по лесу…

Ночевали в маленькой келье за храмом с двумя кирпичными и двумя деревянными стенами. Узкое оконце против входа, сено вместо лежанки. Патрик зажег лампаду, достал из сумы странный крест с кругом в середине, закрепил его основание в щели меж камнями, стал на колени и молился.

Стегинт казался задумчивым.

– Там такие же рисунки, как в твоей книге, – сказал вдруг ятвяг.

Ирландец прервал молитву, неспешно перекрестился и обернулся к отроку.

– Где?

– В храме.

– Ты был внутри?

– Да.

– Тебе понравилось?

– Да.

– Что именно понравилось?

– Там – как в лесу.

– Странная мысль. Давно тебя забрали из твоего леса?

Ятвяг не ответил.

– Ты скучаешь?

Ответа не последовало.

– Я знаю, каково это – тосковать по родине.

Ятвяг нахмурился. Патрик оставил его и вернулся к своим занятиям. А Стегинт унесся мыслями в тот мир, который потерял и в который он не собирался пускать чужого человека. Он увидел старые сосны, покрытые мхом белесо-зеленого цвета. Торчащие из земли трухлявые рога умерших деревьев и тут же их рухнувшие тела, уже захваченные густой зеленью. Настороженная морда мохнорогого лося вдали за ровными стволами. Высокие папоротники. Вечернее солнце, насквозь пронизывающее светом недра хвойного леса. Громадные зубры, стадом пасущиеся на открытом лугу у реки, к которым лучше не подходить близко, особенно в это время года в конце лета. Корни, подмытые водой, протоки меж островков, ряска, густо покрывшая водную гладь…