Где пирог, там и лег…

Андреев день, вторник, утро

Старшего следователя Министерства внутренних дел Российской империи Поликарпова еще до рассвета вызвали на службу. Товарищ министра (тоже не выспавшийся и изрядно помятый) напутствовал: «Не кто-нибудь, важнейший сенатор преставился, сверху спрашивать станут. Вы, Антон Никодимович, все текущие производства покамест в сторонку отложите и, не теряя ни минуты, поезжайте на Невский. Ничего-с, дело гастролеров никуда от вас не убежит. Ох, что теперь начнется! Экая кутерьма пойдет…»

Поликарпов давно к такому привык. Он был у начальства, что называется, на хорошем счету. Какое дело ему ни поручи, что на него ни навесь, всегда исполнит.

Антон Никодимович задержался у зеркала, тщетно пытаясь прикрыть челкой лысину, досадливо крякнул, нахлобучил цилиндр, запахнул на груди теплую шубу и выкатился на заснеженное крыльцо. Хорошо, пролетка уже подкатила. Здание министерства располагалось в самом центре столицы – можно сказать, в двух шагах от места трагедии: проследуй по набережной, затем дважды сверни направо – и путь завершен. Но не идти же солидному (тридцатилетнему!) чиновнику полиции к дому тайного советника пешком. Да еще и в этакий мороз!..

Тому шесть лет, как Министерство полиции высочайшим указом присоединили к тогда еще не вполне понятному ведомству внутренних дел. Согласно разумению статс-секретаря Сперанского, главной заботой сей бюрократической машины должно было стать попечение о производительных ресурсах отечества. Изначально функциями охранительной полиции там и близко не пахло. Но все изменилось в ноябре 1819 года. В том числе адрес учреждения, благодаря чему Поликарпову – перешедшему по наследству от одной конторы к другой – более не приходилось таскаться на службу за тридевять земель. А главное – пачкать дорогие замшевые гамаши въедливой окраинной грязью!

Ходили слухи, дескать, император Александр намеревался учредить новую административно-полицейскую единицу и наделить ее самыми неограниченными полномочиями. В такое легко верилось, учитывая, что нрав божьего помазанника с возрастом крутенько переменился. Впрочем, при новом царствовании сей прожект вряд ли получит августейшее одобрение. Константин Павлович – известный либерал и вольнодумец.

Главные перемены нынче ожидаются не по линии закручивания, а по линии, с позволения сказать, раскручивания. Скоро, очень скоро кривоватый социальный фундамент многострадального азиатского государства станет по-европейски прямым и основательным. Что по контрасту с прожитыми временами весьма и весьма отрадно-с.

Антон Никодимович, хоть крыльцо и было тщательно выметено и очищено ото льда, а на сиденье поданной коляски его ожидал человек, приступил к неторопливому спуску. Тихонечко, чтоб в случае надобности успеть схватиться за перила и не растянуться на лесенках. Следователь был полноват, не отличался саженным ростом и не производил впечатления сколько-нибудь серьезного господина, однако поглядывал грозно. Спустя минуту полицейский чиновник взобрался в служебный тарантас. Поздоровался с кучером за руку, сказал, куда ему. Угодил в дружеские объятия томящегося пассажира – врача Марка Вениаминовича Захарова. Поликарпов поморщился (он не одобрял панибратских отношений), но ничего не попишешь, выдавил улыбку.

Вволю наобнимавшись, Захаров отодвинулся к самой дверце и принялся разглядывать приятеля, обогревая дыханием озябшие руки.

– Ну, – проворковал он, – здравствуйте, ваше благородие. Отчего сегодня без буклей?

Сказал и зашелся в хохоте. Сколько Поликарпов (действительно, совсем недавно отказавшийся от ношения старомодного парика) его помнил, Марк в любую минуту, даже самую неподходящую, пытался шутить. Захаров был частым гостем на полицейском подворье и не раз оказывал следствию неоценимые услуги, завоевав славу этакого консультанта по смертоубийственным членовредительствам. Сам товарищ министра его знал и ценил. При оказии всегда приглашал, просил совета. Захаров, хоть и пользовал знатнейших людей в Петербурге, подобными просьбами не пренебрегал и тем очень гордился. Профессиональное чутье у него и впрямь было завидным – он редко, можно сказать, почти никогда не ошибался. Следует ли говорить, что два столь незаурядных господина – сыщик и доктор – крепко сдружились. Хотя порой и цапались, точно кошка с собакой.

– Какими судьбами, Марк Вениаминович? – спросил Поликарпов, усаживаясь поудобней и стряхивая с тульи налипшие снежинки.

– С недавнего времени ваш покорный слуга нанят Двиновым в качестве семейного лекаря. Вчера я имел неудовольствие присутствовать на ужине, ставшем для сенатора последним. К ночи, как было условлено, снова заехал к Семен Николаичу с процедурами. А там… Хозяин умер не вполне очевидным образом. Есть подозрение, не убийство ли. Впрочем, мне думается, что все гораздо проще: asphyxia².

– Вы же знаете, mon ami³, я не понимаю этих ваших мудреных терминов, – пожал плечами коротышка. – У меня юридическое образование. Запамятовали-с?

Захаров беззаботно улыбнулся:

– Механическое удушье вследствие попадания в дыхательные пути пищи или иного инородного тела.

– Осспади, отчего попросту не сказать: подавился! Так что? Считаете, что его превосходительство банально поперхнулись? Надо полагать, не во время ужина, иначе вам не пришлось бы возвращаться посреди ночи да еще тащить с собой клистирную трубку.

– Точно так-с. Двинов хоть и был господином весьма преклонного возраста, но, если бы он умер прямо у меня на глазах, я бы, скорей всего, это заметил. По меньшей мере, старик перестал бы болтать о политике.

Дальнейшие расспросы о врачебно-экспертных заключениях Поликарпов решил отложить на потом. Ему не особенно нравилось специфическое чувство юмора слуг медицины.

Несносный лекаришка выглядел чрезвычайно довольным. Маслился, точно кот на сметану. Антон Никодимович приложил немало усилий, дабы сохранить самообладание и возобновить беседу в деловом ключе:

– Я готов поспорить на тему естественной кончины Двинова. Почти не сомневаюсь в ошибочности ваших выводов, однако, полагаю, вместе мы сможем во всем разобраться. Для начала, милостивый государь, опишите в двух-трех словах обитателей дома, а главное, участников вечерней трапезы.

– Поликарпов, прежде всего, вам следует знать. У сенатора была… эмм… дама сердца – Евдокия – кухарка. Говорят, она продержалась в этой роли много лет. Впрочем, при жизни прежней супруги Семен Николаич не позволял себе каких бы то ни было интрижек. А после знакомства с нынешней временная утешительница получила отставку.

– Рассчитана?

– Вернулась к своим непосредственным обязанностям – готовке.

– Eh bien⁴, мой друг. Продолжайте.

– Итак, кто там дальше… Михаил Зыков, дворецкий. Как я понял, он очень давно служит в доме Двиновых. Есть еще пара служанок, но это обычные сельские девушки, их имен я, слава Богу, не запомнил. Также в доме живет дочь покойного – Лариса Семеновна Вишневецкая. Ее муж Петр – состоятельный шалопай, кузен некой видной фигуры варшавского сейма. Из себя ровным счетом ничего не представляет, так… мелкий офицерик, приписанный к лейб-гвардейскому экипажу. Пустельга. И, разумеется, Ирина Витальевна – новоявленная вдова. Молодая, красивая, а теперь еще и сказочно богатая. Вот и все домашние, Поликарпов. Однако за ужином присутствовали и гости.

– Кто же они-с?

– Господин Рылеев, знаменитый литератор, старинный приятель сенатора Двинова. А также лицо, не нуждающееся в представлении…

– Помилуйте, кто может быть известней Кондратия Федоровича? Военный министр?

– Берите выше, старина! Сам генерал-губернатор!..

Чиновник подивился столь блестящему окружению новопреставленного. Один экземпляр краше другого! Любопытно, кто из сей достопочтенной публики может быть убийцей? Отчего-то вспомнилась детская считалочка: «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой?»

– Они все еще там, в доме? – уточнил следователь нарочито суховатым тоном, дабы не демонстрировать товарищу, какое впечатление произвело на него сказанное.

– Поэт да, а его высокопревосходительство вчера уехали-с, – насупился Захаров, раздосадованный деланным равнодушием друга. – Аккурат после инцидента с крысой…

– Excusez-moi, vous avez dit avec le rat?⁵

***

– Что ты тут расселся, Зыков? – спросил Марк Вениаминович понурого дворецкого, едва они с Поликарповым оказались в кабинете тайного советника. – Где хозяин-то?

– Там-с, – слуга указал подбородком (получилось, что пышными бакенбардами) на какую-то дверцу. – Перенесли из кабинета на софу-с. Пущай барин в спаленке полежат, так оно приличней будет-с. Все одно батюшка велит тело в домовину поместить. Не станет же он покойника на полу отпевать. Ну, идем, что ли, милостивые государи.

…На мягкой перине лицом кверху лежал мертвец. Голова его была прихвачена повязкой, чтобы не размыкалась челюсть. Он был очень бледным, того синюшного оттенка, которым могут похвастаться только и исключительно покойники, да и то не всякие. Кожа будто заиндевелое тесто, на груди сомкнуты фиолетовые пальцы. Сенатор был неблагостен, на щеке ссадина от падения, не до конца закрытые глаза взирали на вошедших с потусторонним блеском.

– Это неправильно, – заметил Поликарпов.

– Прошу прощения, ваше благородие?.. – немедленно отозвался камердинер. – Что именно вы изволите считать неправильным-с?

– Перемещать тело усопшего до того, как оно осмотрено полицией. Когда-нибудь я добьюсь, чтобы сей аспект прописали в служебной инструкции.

Слуга виновато покосился на доктора, тот сделал успокаивающий жест, мол, не беспокойтесь, нет причин для тревоги.

Не обращая внимания на присутствующих, следователь приблизился к изголовью кровати.

– Так-с, что у нас здесь? – с любопытством пробормотал он, бестрепетно скидывая повязку с чела покойника и раскрывая его бледные губы. – Чистая ротовая полость. Угу. Что горло? Вот и оно, родимое. Превосходно-с. Марк Вениаминович посветите мне, пожалуйста, свечой. Благодарю вас. Ага, все в полном порядке. Что это у вас там, господин Зыков, на тумбочке? Не тарелка ли?

Дворецкий, в ужасе наблюдавший за странными манипуляциями Антона Никодимовича, ответил не сразу. Судорожно сглотнув, он медленно, точно во сне, повернул голову в указанном направлении и тихонько произнес:

– Точно так-с!

Поликарпов удовлетворенно кивнул. Бегло осмотрел комнату. Более ничего примечательного в посмертном обиталище сенатора Двинова не сыскалось. Если не считать выбитой двери смежного помещения.

Полицейский чиновник постелил на полу носовой платок, встал на колени подле тела, задумчиво спросил, обращаясь к Захарову:

– У подавившегося человека ногти не синеют, верно? И во рту обыкновенно остаются следы пищи.

– Пока рано что-то определенно утверждать, – загорячился светоч столичной медицины. – Мне кажется, что я смогу сказать точнее после вскрытия. Да и не всегда удушье происходит при поглощении чего-то рассыпчатого, имеющего обыкновение крошиться. В таких случаях отсутствие фрагментов в полости рта и гортани вполне объяснимо.

Как всякий компетентный специалист, достигший на своем поприще немалых высот, Марк Вениаминович не выносил критики дилетантов. В особенности когда их суждения походили на правду.

Мягко улыбнувшись, Поликарпов поднялся. Шагнул к пустой тарелке, скользнул ладонью по фарфоровой поверхности и растер пальцами шоколадные крошки. Захаров окончательно взбеленился:

– Ладно, старина! Ваша взяла! Кажется, Семен Николаич и впрямь не подавился. Но меня можно понять, семь дней в неделю без отдохновения! Кручусь точно белка в колесе…

– Конечно-конечно, – пожал плечами сыщик. – И на старуху бывает проруха. Добро, хоть посуду не убрали. Иначе мы долго бы еще блуждали впотьмах, упорствуя в заблуждении…

В тоне его явно различалось профессиональное осуждение.

Маленький детектив отвернулся от собеседника, который немедленно скорчил за его спиной гримасу, и продолжил:

– Пройдемте в соседнюю комнату, господа. Что мы видим? Ставни распахнуты настежь…

– Здесь невысоко! Вероятно, злоумышленник скрылся через окно, – предположил Марк Вениаминович, высовываясь наружу. – Полагаю, он воспользовался суматохой и выпрыгнул в сугроб, пока ломали дверь.

Поликарпов выразительно закатил глаза:

– Всякий поступивший подобным образом оставил бы на снегу изрядные рытвины, а их, как вы можете наблюдать, нет.

– Действительно… – пробормотал Захаров. – Однако постойте-ка, вы-то в окно не выглядывали, дружище! Как догадались, что под ним нет следов?

– По количеству посуды. На тумбочке всего одна тарелка и кофейная кружка. Обычно отравитель, если уж находится рядом с жертвой, тоже что-то ест. Для отвода глаз. Кстати, в редких случаях – то же самое, что и отравляемый.

Вдруг за спинами собравшихся раздался незнакомый голос:

– Отравляемый, отравитель?! Как это понимать?..

Коротышка обернулся. Его кругловатое лицо было сосредоточенным, на нем читалось неприкрытое раздражение:

– Кто пустил сюда посторонних?

На пороге кабинета стояли двое: высокий долговязый брюнет в вицмундире Гвардейского экипажа и статский господин в песочной визитке. В руках вошедших были гвозди и молоток.

– Посторонних! Кто тут еще посторонний! Что здесь, черт подери, происходит?

Захаров расплылся в широкой улыбке:

– Доброе утро, джентльмены! Петр Еремеевич, голуба, не шумите так. Перед вами старший следователь от полицейского ведомства. Прибыли расследовать обстоятельства смерти вашего достопочтенного тестя. Антон Никодимович, сие господин Вишневецкий. Кондратий Федорыча вам, полагаю, представлять не нужно.

Мужчины обменялись неприязненными взглядами, затем церемонно раскланялись.

– Господа, вы должны подробно изложить этому человеку, что здесь вчера приключилось, – продолжил лекарь. – С кого начнем?

Поликарпов покачал лысеющей головой:

– Позже-с. Еще будет время. Сейчас мне нужно переговорить с прислугой. Лучше всего сделать это на кухне. Сперва нужно выяснить, чем именно перекусывал сенатор перед смертью. А вы, милостивые государи, кажется, явились чинить выбитую дверь? Не смеем вам докучать! Пойдемте, Захаров…

Дворецкий, сумевший вернуть себе чопорный вид, услужливо пояснил:

– Его превосходительство изволили кушать шоколадный кекс и пить кофий с ликером.

– Где пирог, там и лег… – пробормотал Петр Вишневецкий.

Сыщик вскинул бровь.

– Простите?

– Ох, извините, Антон Никодимович (я правильно запомнил ваше имя?), покойный батюшка любил цитировать поговорку: «Где кисель, там и сел». Однако забывал, что у оной наличествует продолжение: «Где пирог, там и лег…» А теперь, выходит, что пирог-то его и сгубил. Иронично!..

– Oui, Dieu a le sens de l'humour⁶…