Читать бесплатно книгу «Что-то… (сборник)» Павла Чибрякова полностью онлайн — MyBook

4

Взявшись за «рукопись» (рукопись – исключительно в том смысле, что это было написано рукой), Егор быстро понял, какой это бред. Такой, к которому больше всего подходит, по звучанию – особенно, слово «делириум». На первый взгляд, это была жуткая ахинея. Но потом становилось понятно, что в этом есть определенный смысл. Но наличие смысла только усугубляло ощущение бредовости в впечатлении от читаемого. И было совершенно не понятно, что с этим надо делать.

«… Это витает в воздухе. Иногда некоторые люди вдыхают это, и оно попадает в их лёгкие. Но потом оно не проникает в их кровь, как кислород или никотин, а пропитывает ткани лёгких, постепенно проникая в остальной организм. И тра-а-а-вит. Но люди этого не знают. Травятся, и не знают…

…Никто ничего не знает. Каждый знает «что-то». Многие думают, что знают «много». Они верят в это. Иначе они не могут. Кто готов, даже не признать, а просто осознать, что он ничего не знает? Никто. А значит – никто никогда ничего не будет знать…

…Тьма переливается. Над людьми. Среди людей. В людях. Да пребудет Тьма! Прибывает и пребывает. Упоённо – видеть то, в чём видеть нельзя. Но можно видеть тех, кто находится во тьме, но не видит этого. А ещё сладостней видеть тех, кто верит. Они верят, что нашли путь к свету и даже видят его. На самом деле, это всего лишь иллюзия. Ведь, реально, они почти не дышат, вдыхая То, и кислородное голодание мозга вызывает видение света. Но света нет. Есть только освещение. Которое не противник Тьме…

…Мразь – вездесуща…

…Чтобы ощущать себя живыми, людям нужно «трогать». И не просто «касаться», но «осязать». А поскольку человек очень быстро привыкает к чему угодно, он постоянно стремится попробовать прикоснуться к чему-то ещё. И ещё. И многим, чтобы чувствовать себя наиболее живыми, требуется «осязать» то, к чему нельзя прикасаться. Хотя, не «нельзя», а «запрещено». Но именно «запрещенное» даёт им ощущение наиполнейшей жизни. Мерзости – живее всего живого…».

И так далее, и тому подобное. И что прикажете считать «божеским видом» относительно этой ахинеи?! Егор не знал, что с этим можно сделать, и начал просто переносить написанное в текстовой файл.

Сначала это получалось у него довольно медленно – он подолгу водил пальцем над клавиатурой в поисках нужной буквы. Но вскоре он привык к расположению букв и рука как бы машинально начала двигаться в сторону нужной буквы. Правда, иногда, в место «к» он получал «л», а вместо «м» – мягкий знак, потому что нажимал латинские «к» и «м». Но это – пустяки.

Так же постепенно и незаметно, как сноровка в печатании, пришло понимание того, что следует делать с этой «извыписанной» белибердой, как её надо «выпечатывать». Это стало Егору почти ясно. Правда, это немного, совсем чуть-чуть, поубавило ясности его собственного сознания, но это было не заметно. Да и кому замечать, собственно?

Да, была Катерина. И это, надо признать, было… славно. В её присутствии было что-то чертовски уютное. Не очень хорошо, конечно, но в восприятии Егора того, что рядом с ним живёт симпатичная девушка было что-то сродни (с далёкой «родни») восприятию милого домашнего животного. Нехорошо это как-то, всё-таки! Но эта ассоциация сидела в сознании Егора до бешенства прочно, хотя, если рассудить логически, никаких оснований к тому не было.

Прежде всего, Катерина кормила его и «обеспечивала быт». Причём делала это с чертовски уютной естественностью. Ну и кто из них тут «домашнее животное» в таком случае? Но у Егора, почему-то, не получалось относиться к Катерине как к «хранительнице домашнего очага». Может быть потому, что это «возвело» бы её в его сознании на уровень близкий к определению «жена»? Такого быть «не могло-не должно». Но и относиться к неё как к дочери – хотя по возрасту, с лёгкой натяжкой (ему – тридцать девять, её – двадцать), она «годилась» ему в дочери – у Егора тоже не получалось. Он не мог не замечать симпатичную плотность её бёдер и колыхание небольшой груди при ходьбе, когда Катерина не стесняла себя лифчиком, но при этом не испытывал ни малейшего сексуального позыва. Чёрт знает, что такое, честно говоря!

Он бы удивился, если бы узнал, как это сокликается с сутью судьбы Катерины.

Она была из тех девчонок, которые не стыдятся собственной наготы. Так что с самого раннего детства она пользовалась популярностью у пацанов, которым без проблем показывала то, что им, почему-то, очень хотелось видеть. Она не понимала, что им в этом такого радостного, но забавлялась осчастливленным выражением их мордашек, неосознанно испытывая некоторое высокомерие.

С возрастом у неё так и не появилось чувство смущения по отношению к своей наготе, так что она продолжала «осчастливливать» пацанов, правда, теперь с одним условием – «руками не трогать». Но им всё чаще хотелось большего. Но тут Катерина была тверда. Она ведь знала, как это противно, когда чужие пальцы вминаются в плоть промежности.

И она всё чаще стала замечать в глазах многих пацанов, особенно тех, кто немного постарше, это противное выражение. Только через несколько лет она определит его как «потребительское». И они всё «лезли». Тогда она осознала, что у неё есть определённая репутация, и она не очень хорошая. И что многие не прочь воспользоваться ею в свете её репутации. Она решила не позволять никому пользоваться ею.

Но всё-таки она допустила это, когда ей было двенадцать.

Это был довольно симпатичный двадцатилетний парень, живущий в соседнем доме, про которого было известно, что он занимается фотографией. Звали его Максим. Вот он и предложил Катерине «поработать его фотомоделью». Это было лестно, и она согласилась.

Почти сразу он уговорил её сниматься «в неглиже», а вскоре и вовсе гол… нет, он говорил «обнажённой», и Катерине нравилось то отношение к ней, которое звучало в этих его словах. Ей так же нравилось ощущать себя фотомоделью, почти как модели «Плэйбоя», кассеты с которым ей показывал Максим, чтобы она училась «позировать». Её совершенно не волновал вопрос правильности, или неправильности, происходящего с ней. К тому же, Максим платил ей кое-какие, хоть и не большие, деньги, что ей очень нравилось и отрывало некоторые приятные возможности.

И её не озаботило, когда она узнала, что Максим размещает её фотографии в Интернете. Она даже попросила его показать ей, на каком сайте выложены её снимки. Там она увидела множество других девчонок – и постарше её, и младше, – которых в подсознании определила как себе подобных. А значит – не одна она такая «неправильная». А может быть, и не «неправильная»? Да и у Максима, кроме неё, снимались ещё три девчонки; а это уж совсем «за компанию».

То, что в тринадцать лет у неё начала расти грудь и появились волосы на лобке, не пробудило в Катерине никакого смущения. Наоборот – она считала, что теперь в ней появляется больше, что можно (можно-можно!) показать. Она всё больше чувствовала себя взрослой. Вскоре она могла, намеренно спокойно, сказать, что не придёт сниматься по причине «критических дней». Она ощущала себя настоящей моделью, и ей это очень нравилось.

Всё закончилось, когда Катерине было четырнадцать. Максим решил, что уже можно переходить от «эротики» к реальной порнографии. По опыту он знал, что начинать нужно «с малого». То есть – с минета. Естественно, ему. Катерина, конечно, возмущёно отказалась. Он попытался «соблазнить» её, показывая видеозапись, где такие же девчонки как она занимались сексом со взрослыми мужиками. Катерина потом долго искренне удивлялась, как он мог предположить, что её «заведёт» такая мерзость.

Потом он попытался её принудить. Схватив её, он полез ей в промежность, при этом глядя ей в лицо с противной улыбкой и выжидательным выражением. Катерина громко вскрикнула со смесью омерзения, возмущения и страха, ударила Максима сначала кулаком в глаз, потом лбом, с размаху, в нос, что позволило ей вырваться, схватить свои вещи и выбежать из квартиры Максима, чуть не забыв прихватить в прихожей свои кроссовки, будучи в одних белых носках (он обожал снимать её в одних носках).

Так закончилась её «карьера фотомодели».

И тут Катерина обнаружила, что у неё нет настоящих подруг; да и просто подруг. Ровесницы, и почти все около того, смотрели на неё с презрением. Ровесники – с потребительским интересом. Получалось, что все о ней всё знают. Причём это «Всё» было гораздо больше реального «всего». Можно сказать, что её считали практически проституткой. Если не настоящей, то уж ТОЧНО будущей. Ну и что прикажете делать в этой ситуации? Доказывать свою девственность, показывая целостность девственной плевы? Ничего такого Катерина, естественно, не делала, и никому ничего не пыталась доказать.

Поскольку в школе она никогда особой успеваемостью не отличалась, после девятого класса Катерина поступила в швейное училище. Вскоре после этого её мать «сошлась» с мужчиной, с которым Катерина критично не поладила, что подвигло её уйти жить в общежитие.

Вот здесь всё стало иначе. Здесь никто не знал о её прошлом, так что в общаге у неё была репутация «жуткой недотроги». Её новые подруги, почему-то, сильно удивлялись её девственности, и посмеивались над отношением Катерины к вопросам секса. И почему-то регулярно пытались «подогнать» ей парня для «этого дела». Но Катерина всегда успешно избегала того, чего ей не хотелось. У неё даже появилась некоторая сноровка делать это изящно.

Но вот других «прелестей» общажной жизни она не избежала. Сначала была выпивка. И не мало. Потом появились наркотики. Поскольку Катерина с детства боялась уколов – это были «курево» и «колёса». И этого тоже было не мало. Много и довольно долго. Потом она сама после-опасливо удивлялась тому, как ей, в пребывании в таком состоянии, удалось не потерять не только жизнь, но и девственность.

А потом и эта жизнь закончилась. Неожиданно, естественно. Кто ожидает, что окажется в непотребном от «дури» состоянии валяющемся в уличной грязи, что его подберут, по сути, похитят, и обустроят в новой жизни. Вопрос о том, какого рода эта жизнь, снимается.

Всё это сделал пожилой, но явно крепкий и подтянутый, человек, которого звали Леонид Петрович. Он подобрал Катерину, поздним осеним вечером упавшую в грязь около узкой пешеходной дорожки и не способную подняться, осторожно усадил в машину и увёз в какую-то квартиру. Там он её раздел, затащил в ванну, где помыл под душем. Пребывая в наркотическом одурении, Катерина могла только глупо лыбиться, будучи уверенной, что сейчас ею, наконец, «попользуются».

Но мужчина, вымыв Катерину, уложил её в постель, приятно пахнущую чистым бельём, проигнорировав её глупые «призывные» жесты – типа раздвигания ног и зазывного выражения лица, накрыл её одеялом и вышел из комнаты, погасив свет. Перед тем, как окончательно «отключиться», Катерина решила, что «расплату натурой» с неё возьмут потом.

Но потом было совсем другое. Вначале было отвыкание от наркотиков. Не такое уж и «ломкое», надо сказать. А потом было привыкание к новой жизни; и к своей новой роли в этой жизни. И эта роль Катерину устраивала. Плевать, что, по большому счёту, её положение можно расценивать как подневольное. И пусть в большей степени подневольное, чем у большинства остальных. Её же это устраивает. А что ещё надо?

Ей действительно ничего больше не было нужно. Это её одиночество было гораздо лучше предыдущих. И здесь от неё не требовалось ничего противного ей. Что касается семьи…. А кто сказал, что у них с матерью была хорошая, настоящая семья? Сейчас Катерина понимала-чувствовала, что ничего такого у неё не было. И это было не результатом анализа её прошлой жизни, а просто выводом из осознания того, что она не испытывает ни малейшей тоски по матери.

Правда, почти через год, Катерина, с некоторым опасением, пошла в тот район, где раньше жила, сама не зная зачем. На одной из знакомых с детства улиц она увидела свою мать. Мать тоже её увидела. Реакция матери вызвала у Катерины лёгкую оторопь. Выпустив на лицо смесь удивления и испуга, женщина зажмурилась, потрясла головой, будто ей что-то привиделось, и перекрестилась. Потом она открыла глаза, и хотя Катерина оставалась на том же месте, было очевидно, что мать её не видит, к своему явному облегчению. Всё это слегка резануло какие-то глубинные, трудно определяемые словами чувства Катерины, и она быстро покинула «родной» микрорайон.

Впоследствии она заметила, что стала той, на кого вообще мало обращают внимания. Её действительно частенько просто не замечали. Впрочем, это нисколько её не ранило, поскольку то внимание, к которому она привыкла с детства, будили в ней эмоции сродни противной отрыжки, а другого она не знала.

Так что её устраивала роль «хозяйки пансиона», чья задача заключалась в обеспечении питания «постояльцев» и в поддержании порядка. В конце концов, чем не работа и чем не жизнь, обеспечиваемая выполнением этой работы? И её теперешний «постоялец» – Егор – был практически идеальным, поскольку, в отличии от парочки других, не делал никаких «поползновений в её сторону». Ему явно ничего не было от неё нужно, кроме еды и маломальского порядка с постельным бельём.

Он даже сам стирал свои вещи, благо машинка-автомат обеспечивала удобство этого процесса. А главное – им не приходилось «уживаться» друг с другом, поскольку, хоть они и жили в одной квартире, они оставались чужими людьми.

Так что некому было замечать те малейшие перемены, которые происходили с Егором по мере его работы с несуразными текстами.

Бесплатно

3.2 
(5 оценок)

Читать книгу: «Что-то… (сборник)»

Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно