2

Дверь открылась так резко, что мы соскочили со своих мест и не нашли ничего лучше, чем засунуть карты под себя. Отбой и колоду добора Миха быстренько накрыл моей книжкой.

Собственно, когда Соня вошла в палату, мы уже сидели с самым честным видом. Миха положил ногу на ногу и, покачивая тапкой, что‐то очень сосредоточенно разглядывал за моей спиной. Хали-Гали смотрел в окно. Глюкер ковырял ногтем столешницу. И только я один посмотрел на дверь.

Стояла тишина. Соня казалась разъярённой, как рой диких пчёл, однако, посмотрев на нас, она прыснула от смеха и закрыла за собой дверь.

– Ребята, вы палитесь, – сказала она. – Ну, так, самую малость.

– На фига так пугать? – напустился на неё Мишка, вытаскивая из-под себя смятые карты.

– А я что, одна должна пугаться?

Соня плюхнулась на кровать рядом с Михой и уселась полулёжа, прислонившись к стене. Потом она поёрзала, устраиваясь поудобнее, потуже натянула белую майку с Куроми и заправила её в короткие спортивные шорты.

– Что? – фыркнула она, заметив, что мы пялимся.

– Тебе не холодно в шортах? – сказал я, чтобы хоть что‐то сказать.

На самом деле в палате было довольно жарко, и, например, Глюкер сам только недавно надел свои треники.

– Па-адажди, – встрял Хали-Гали. Он, как обычно, зрел в корень. – Ш-што з-значит, ш-ш… – он на миг замолчал, собираясь с силами, а потом взял дыхание и продолжил: – Што не т-ы одна д-олжна п-пугаться?

– А то и значит, что эту стерву положили к нам в палату. Как я и говорила.

– Жуткую девку? – оживился Глюкер.

– Её самую…

Мы побросали карты и один за другим вылетели в коридор. Уже у самой двери под номером «четыре» замерли и переглянулись. Что, если только войдём, она сразу нападёт на кого‐то из нас? Или, пока Соня ходила к нам, девица приготовила какую‐нибудь ловушку?

– Да не бойтесь вы, она, скорее всего, ещё спит, – и Соня вошла первая.

Мы потянулись следом.

Зрелище, конечно, было очень странным. Девочка лежала прямо на покрывале, свернувшись клубком, и вроде спала. Её успели хорошенько отмыть и нарядить в какую‐то старую застиранную пижаму, белую в красный горошек. Из подмышки торчала грязная лапа плюшевого медведя.

А в другом углу, на дальней от двери кровати сидели, забравшись на неё с ногами, однопалатницы Сони – Кира и Софа. Обе бледные от страха и с дикими глазами. Перед собой они выставили алюминиевые чайные ложки держалом вперёд, как ножи. Кира снимала новенькую на видео – фиг её знает, для чего.

Я чуть не заржал, но побоялся разбудить новенькую и просто издал какой‐то донельзя странный и практически неприличный звук.

– Это она? Как‐то не выглядит той бешеной стервой, про которую вы рассказывали, – разочарованно сказал Глюкер.

Он успел подойти к кровати девочки и навис над ней, разглядывая, как какое‐то занятное, но не слишком страшное насекомое. Через мгновение к нему подошёл Миха.

– Димон, – позвал он меня, стоило только наклониться поближе, – да её и правда знатно покромсали.

Я приблизился на пару шагов, но подходить к девчонке так близко, как эти двое, не стал. Собственно, даже от двери при желании можно было разглядеть, как из-под пижамы выглядывают бинты. Повязки наложили на руки, ноги и даже на шею девочки с медведем. К её лицу было прилеплено несколько лейкопластырей.

Очевидно, новая соседка Сони и в самом деле попала в крупную передрягу. И возможно, ей действительно пришлось защищаться, а то и убить кого‐то.

Хотя нет, вряд ли. Тогда бы её положили куда‐нибудь в госпиталь при детской колонии, а не в обычную больницу. Это было невозможно.

Или всё‐таки возможно?

Девчонка завозилась во сне, и мы рванули от неё так, будто в нас брызнули кипятком. Я с Михой оказался перед столом у окна. Глюкер так перепугался, что вылетел вон из палаты, едва не сбив Хали-Гали, который заглядывал из коридора.

Соня тяжело вздохнула и уселась на свою кровать, обняв подушку.

– Наши мальчики самые смелые, – хмыкнула она и посмотрела на соседок. – Да опустите вы эти ложки! Выглядите как дуры.

Мы с Михой сделали оскорблённые лица, мол, изначально так и хотели: встать тут – у этого стола.

Кира и Софа опустили своё оружие. Телефон тоже.

– Я думаю, что её хорошенько накачали снотворным, – предположила Соня, разглядывая девицу. – Чтобы маленько поутихла. Говорят, эта кикимора весь процедурный разворотила.

Я переглянулся с Михой: когда мы с ним после обеда ходили на уколы, процедурный выглядел почти по-старому. О чём Мишка и немедленно сообщил.

– Странно, – нахмурилась Соня. – Неужели там так быстро прибрались? Ой, да вы, мальчишки, всегда такие невнимательные, что я себе брови полностью сбрею, вы и не заметите!

Это она зря. Любое, даже самое незначительное изменение во внешности Сони я замечал тотчас. И думаю, что был тут не один такой.

– А кто тебе это сказал? – спросил я.

– Глазкова.

– О, – Миха закатил глаза.

Я пояснил:

– Эта Глазкова тебе ещё не то наплетёт, только уши подставляй.

– Ну да, – хмыкнула Соня. – Мы же сами не слышали, как эта психушка за дверью громила процедурный.

Мы снова посмотрели на новенькую.

Девчонка, лежавшая перед нами на нерасправленной кровати, совсем не казалась той бешеной стервой, какой её считала Соня. И, видимо, другие девочки из четвёртой палаты. Скорее наоборот, её было так жалко, что становилось даже как‐то не по себе. Складывалось ощущение, что девочка эта побывала в какой‐то ужасной передряге вроде автомобильной катастрофы или чего‐то подобного. И все эти многочисленные раны и порезы на ней, вероятнее всего, из-за случившегося. А странное поведение – это от шока.

Я вспомнил озверевший взгляд девочки и поёжился.

Нет, после аварии люди выглядят иначе.

Девчонка снова дёрнулась во сне и стиснула своего медведя. Я видел, как белоснежные бинты под пёстрой пижамой пошли красными пятнами.

В этот момент девчонки истошно заорали.

– Что стряслось? – всполошился Миха, стараясь при этом не поворачиваться к новенькой спиной. Он инстинктивно схватил со стола ложку, взяв её как нож.

– Т-там, там!

Я проследил за указательным пальцем Киры и увидел, как через всю палату бессовестно и вальяжно ползёт таракан. Здоровенный такой, рыжий.

– Вот дуры! – с облегчением выдохнул Миха и сел на свободную кровать, держась за сердце.

– Тоже мне, нашли из-за чего орать, – сказал я и раздавил насекомое.

Распахнулась дверь, и в палату влетела Сова.

– Что случилось? Чего голосите?

Кира и Софа сидели на одной кровати, поджав под себя ноги, и были белее снега. Кира подняла на медсестру огромные от страха глаза.

– Таракан, – произнесла она. – Вот такенный! – и показала руками существо размером с добрую крысу.

Сова сдвинула брови к переносице и обвела взглядом палату. Остановилась, естественно, на нас с Михой.

Я снял тапку и продемонстрировал ей труп насекомого.

– Ещё один громкий звук, и вы двое отправитесь в свою палату.

Сова бросила взгляд на новенькую, но та по-прежнему спала, вцепившись в своего медведя, как в спасательный круг.

Дверь закрылась.

Мы выдохнули.

Разъярённая Соня посмотрела на однопалатниц и зашипела так, будто готова была убить обеих тотчас:

– Не дай бог вы разбудите её своим ором… Честное слово, я вас придушу!

– Если она не придушит тебя раньше! – Софа успела отойти от шока и теперь на что‐то очень сильно злилась. Но кто их, девочек, знает, на что именно?

Вообще‐то их обеих звали София. Но Соня могла перегрызть кому угодно глотку, если её, не дай бог, назовут Софой. И то же самое, только наоборот, было с Софой. Обе готовы были чуть не драться до смерти, чтобы доказать, что это имя можно ласкательно уменьшать только так и никак иначе. Мы же какое‐то время пытались найти в их словах хоть какую‐то логику, пока не решили просто забить и запомнить, что вот одна София – Соня, а вторая – Софа, и всё тут. Потому что гладиолус.

– Правильно, – проворчала Кира, забирая свою ложку у моего друга, – подеритесь ещё тут из-за неё.

– Да! Да! Давайте, подеритесь! – воскликнул Миха с горящими глазами и достал телефон с явным намерением начать съёмку. – Девчачий бой – класс!

Софа показала ему фигу. Соня покрутила у виска.

– Боже мой, её вроде отмыли, но всё равно воняет какой‐то дрянью, – Соня наморщила носик и демонстративно отошла от новенькой.

– А может, это ты обделалась? – вторая София явно нарывалась.

Соня бросила на неё разъярённый взгляд.

Я понял, что надо быстренько линять отсюда, пока и нам не досталось. Уже хотел было ткнуть Миху локтем, намекая на отступление, как тот вдруг заявил:

– Девочки, не ссорьтесь! Если драться не собираетесь.

И я понял, что мы пропали.

– Ты вообще не лезь! – напустились на него хором обе Софии. – Кто вас вообще сюда звал?

Мишка обиженно посмотрел на меня. И его можно понять: он‐то хотел как лучше – разрядить обстановку.

– Надо валить… – одними губами сообщил ему я.

– Замолчите, – вдруг резко бросила Кира.

– С фига ли? – фыркнула Софа.

– Ты мне рот будешь затыкать? – вскинулась Соня. – Вы тут не офигели обе?

Даже я слегка удивился: чего это она вдруг?

– Вы можете помолчать хоть минуту? – зарычала Кира. – Слышите?

Смолкли и прислушались.

Я ощутил, как шевелятся волосы на голове. Посмотрев на Миху, я понял, что с ним примерно то же.

– Что это? – прошептала Соня, осматривая палату.

Под полом, в стенах, даже на потолке кто‐то скрёбся. Кто‐то носился там на маленьких ножках, явно оснащённых коготками.

– Это крысы… – тихо произнесла Софа.

– Какие на фиг крысы, мы в долбанной детской больнице! Тут постоянно всякие санитарные инспекции! – кипятилась Соня.

– Много крыс, – будто не слушая, вымолвила Софа. – Целые полчища…

Все замолчали.

Мы стояли, замерев посреди палаты, как изваяния, и прислушивались изо всех сил.

Топоток маленьких ножек – или лапок? – то чуть стихал, то возобновлялся с новой силой. В какой‐то момент к нему действительно добавился едва уловимый писк. Он доносился словно откуда‐то издалека, как из другого мира. Или просто наши стены были достаточно толстыми, чтобы заглушать голоса тех, кто в них жил.

Мы нервно оглядывались по сторонам, словно боялись, что вот-вот проломится стена или потолок и оттуда хлынет целая волна серых хвостатых тварей.

Я ожидал, что девчонки снова начнут голосить, но они будто проглотили языки и только нервно и порывисто поворачивались в ту сторону, откуда вдруг доносился наиболее громкий звук.

– Надо звать постовуху, – прошептала Кира, имея в виду постовую медсестру. И, вероятно, она была права: Сове однозначно следовало знать, что в больнице завелись крысы.

Но в этот самый момент встала новенькая.

Она медленно, как сомнамбула, свесила ноги с кровати и обвела палату пустым взглядом. Чуть задержавшись на нас, он скользнул дальше: по кроватям к окну и оттуда на потолок.

Грязный медведь всё это время лежал у её левого бедра, и чёрные глаза мягкой игрушки будто тоже глядели на нас.

Мы забыли про крыс и затаив дыхание наблюдали за новенькой.

Тем временем до девицы начало доходить, где она и что происходит. Девчонка настороженно прислушалась, а потом на лице отразился такой ужас, будто она только что увидела оскал смерти.

Новенькая схватила медведя и вылетела из палаты.

Минуту мы приходили в себя, а потом бросились следом.

На наших глазах случилось то, чего никто не ожидал.

Накачанная снотворным новенькая на заплетающихся ногах неслась через весь коридор. Временами она натыкалась на стены и отскакивала от них, как мячик для настольного тенниса. Следом с криками бежала Сова. Она орала второй медсестре, чтобы та ловила беглянку.

На этаже было два поста – в начале у лестницы и с противоположной стороны. На каждом дежурило по медсестре, которых мы именовали «постовухами» в общем и плюсом давали клички каждой из них. Вот медичка с первого поста (а наш был вторым) бросилась наперерез девочке с медведем. Та, быть может, и извернулась бы, не находись в ней такое количество лекарства; даже сейчас она почти ушла от погони, почти выкрутилась и проскочила мимо второй постовухи, но та успела поймать беглянку за рукав и рванула на себя.

Новенькую дёрнуло так, что она впечаталась в медсестру всем телом. Тут подоспела Сова. Они в четыре руки принялись скручивать безумную девицу, но та вдруг вцепилась зубами в руку первой, а когда медсестра разжала хватку, то боднула Сову в живот и со всех ног припустила к лестнице.

– Ах ты зараза! – вскипела медсестра с первого поста и помчалась за новенькой с такой прытью, какой никто не мог ожидать от женщины её комплекции.

На шум и крики из палат стали выходить люди. Они с удивлением искали источник неразберихи, а когда находили, то с самыми смешными лицами застывали на месте и принимались наблюдать за происходящим. Скоро все начали ржать и снимать всё происходящее на телефон. Пара человек вели стрим.

В какой‐то момент из-за их спин и экранов нам перестало быть видно хоть что‐то, и пришлось протискиваться вперёд.

К этому времени медсёстры уже сумели уложить девчонку на бетонный пол и заворачивали руки ей за спину, как полицейские на задержании. Новенькая рычала и пыталась вывернуться.

В какой‐то момент она умудрилась зачем‐то выбросить свою игрушку вперёд. Медведь проехал на спине несколько сантиметров и застыл.

– Потапыч, помоги ей пожалуйста! – впервые услышали мы её голос. Он был тонкий и визгливый, взвинченный до таких высоких нот, что резало в ушах. – Скорее!

Медведь лежал без движения, уставившись в потолок остекленевшим взглядом, как это и положено всякой нормальной игрушке.

– Потапыч! – кричала девочка. – Что же ты? Ну!

Лампы дневного света издали пару щелчков, похожих на короткое замыкание. Две из них, которые как раз находились прямо над новенькой, замигали.

Девчонка плакала навзрыд и смотрела на игрушку с такой надеждой, будто и правда верила, что медведь сейчас встанет и пойдёт кого‐то спасать. При этом новенькая как будто потеряла всякий интерес к тому, что в это время делали с ней самой.

– Потапыч! Она уже здесь, я чувствую! Потапыч!

Сова воткнула иглу в плечо девочки, как дротик, и надавила на поршень. Новенькая дёрнулась, но взгляда с медведя так и не спустила.

Ещё какое‐то время она лежала на холодном бетонном полу, придавленная к нему двумя грузными женщинами в белых халатах, и всё умоляла своего Потапыча, чтобы он наконец начал действовать.

Но подействовало только снотворное.