Глава 6
На развалинах замка

О болезни Джорджа мы знали с самого рождения. Мне было девять, и мама с папой уже давно хотели еще одного ребенка. Холодным ноябрьским днем 1943 года, когда Европа была охвачена войной и над Ватиканом разрывались бомбы, у мамы неожиданно отошли воды. Добираться до роддома времени не было, и ребенок появился на свет прямо в родительской спальне.

Это был мальчик! Чудесный мальчик с пронзительно-голубыми, как два маленьких океана, глазами.

Но он был какой-то очень мягкий, как будто даже… вялый. Не такой, как другие дети, которые всем телом извиваются и сучат своими маленькими ручонками.

Его слабые легкие и щуплое тело, слабые ноги и руки стали причиной бесчисленных визитов врачей в наш теплый дом, и все они выносили один и тот же неутешительный приговор. Виной всему сердце Джорджа. Сделать ничего нельзя. Циркуляция крови нарушена. Сердце не справляется. Доктора осматривали Джорджа, щупали его, слушали, брали анализы, отправляли на рентген – чтобы затем покачать головой и сообщить маме с папой, что он едва ли доживет до своего пятого дня рождения.

Но ему исполнилось пять лет, а потом и шесть, и семь, и, наконец, восемь.

Вся жизнь Джорджа протекала внутри дома и не выходила за пределы кухни, кладовой и сада. Лишь изредка, когда позволяло его самочувствие, мы предпринимали вылазки в деревню, чтобы сходить в церковь или устроить пикник. Чем будем заниматься, тоже решали в зависимости от того, как Джордж себя чувствовал. В те дни, когда ему становилось лучше, мы, усадив его в коляску, отправлялись в долгие прогулки. Когда Джордж чувствовал себя плохо, он оставался в постели, много спал, читал или слушал, как ему читают. Никогда нельзя было угадать, что принесет завтрашний день, но особенно тяжко приходилось зимой. Мороз ледяной хваткой стискивал слабые легкие Джорджа, из-за чего он почти не выходил на улицу. Поэтому я была вдвойне благодарна истории про Нарнию: она, как и все его любимые рассказы, помогала ему сбежать за пределы четырех стен, – хотя бы мысленно. Зима была временем книг о приключениях и путешествиях, странствиях и загадках: «Заколдованный лес», «Джек и бобовый стебель», «Винни-Пух», «Маленький лесной народец», «Ветер на Луне».

Горы книг.

Горы приключений.

Я бы, разумеется, не стала читать ничего из этого. Но меня грела мысль, что эти истории помогают Джорджу.

Иногда, войдя в его комнату темным зимним вечером, я обнаруживала, что он перетащил кресло, обычно стоявшее у кровати, к окну, и, взобравшись на него, стоит, уткнувшись носом в запотевшее стекло. В такие мгновения особенно отчетливо ощущалось, что Джордж, хоть и находится с нами, живет в своем собственном мире. Что наполняло его: мысли о приключениях, печаль или радость, ласка и забота, – я так и не смогла понять наверняка. То, что Джордж видел за окном, будь то зимний пейзаж или собственные фантазии, принадлежало лишь ему одному.

Когда мне исполнилось семнадцать, я поступила в Оксфорд. Стипендию мне обеспечила теория относительности Альберта Эйнштейна – он трижды приезжал в наш университет. Все его формулы были мне понятны, как день. Уравнения Эйнштейна перевернули мир, и я хотела стать частью этого нового мира, в котором все тайны мироздания можно объяснить с помощью цифр и расчетов.

Но книги? Книги я читала ради Джорджа. Книги занимали его ум и, полагаю, поддерживали в нем жизнь, пока он медленно оправлялся после очередного обострения. Сказки и истории помогали Джорджу почувствовать себя другим человеком, другим ребенком, другим существом. Он мог вырваться из постели и, оставив подушки с одеялами, взлететь прямо к звездам, мог рычать, как лев, или, нырнув в прохладный быстрый поток, плавать в реке, как рыба. Мама все понимала и была не против, а вот папа сказок не любил.

Я любила папу всем сердцем, но Джорджа я любила больше. Может быть, мысль о неизбежной потере заставляет нас любить яростней и неистовей. Конечно, жизнь так или иначе состоит из потерь, но в случае с Джорджем предчувствие скорой утраты ощущалось буквально в каждой комнате, в каждом вдохе, на каждом семейном празднике.

Тем декабрьским вечером, когда я рассказала Джорджу вторую историю мистера Льюиса, стемнело почти мгновенно. Вот золотые лучи закатного солнца еще падают на подоконнике – и вдруг за окном уже стоит безлунная, темная, зимняя ночь.

Пока родители обсуждали дела, я вернулась в комнату Джорджа. Он не спал – снова читал книгу, в которой четверо ребят ехали по лесу верхом на льве. «Лев, Колдунья и платяной шкаф». Я забралась в мягкую кровать и устроилась рядышком с Джорджем, чтобы не сидеть на неудобном стуле.

– Скоро мама придет и напомнит про молитву, – сказал он. – У нас мало времени.

– С такими историями нельзя торопиться, – я старалась говорить низким голосом, немного нараспев. – Однажды в платяном шкафу, не так давно… – Я оторвалась от блокнота и искоса посмотрела на Джорджа.

– И неподалеку отсюда… – продолжил он за меня, и мы оба засмеялись.

* * *

Джордж смотрел на сестру и слушал, а она продолжала читать рассказ, записанный в черном блокноте. Мэгс такая красивая, и он знает, что свет, которым горят ее глаза – это ее любовь к нему. И ему кажется, что пока он его видит, у них все будет хорошо, – что бы ни случилось.

– Итак, сейчас 1908 год, мы по-прежнему в Белфасте, в Литл Ли – фамильном доме Льюисов. Джеку уже почти десять, а Уорни – двенадцать.

Мэгс любит факты и точность в деталях, но воображение Джорджа уже перенесло его в Ирландию, которую он знал только по фотографиям и рассказам взрослых. Вот маленький мальчик стоит на коленях у кровати в комнате с большим широким окном-порталом в туманную ночную мглу.

«Господи, пожалуйста, спаси мою маму. Спаси ее. Пусть она поправится. Я не могу жить без нее».

Джек стоял на жестком деревянном полу, колени у него ныли. Он крепко-крепко зажмурился, повторяя молитву снова и снова.

В комнату просачивался запах эфира, от которого першило в горле. Джек изнывал от тоски по брату. Никогда прежде он не чувствовал себя так одиноко. Он молился, потому что внизу, на первом этаже, на красивом деревянном столе, где мама обычно раскатывала тесто, резала хлеб или сидела с книгой, – на этом самом столе шла операция. На нем оперировали маму.

Этого просто не может быть.

Это лежит за гранью понимания.

Они говорят, это называется «рак».

Воздух в комнате Джека холодный и прозрачный. Все дрова пошли на поддержание тепла на кухне – обогревать медсестер, которые в своих белых шапочках напоминают лебедей, и врачей с серьезными лицами и страшными металлическими пинцетами и скальпелями.

Уорни учился в Англии, когда у мамы начались головные боли. Вскоре суета, охватившая дом, превратилась почти в панику, когда из комнаты в комнату сновали люди в белых халатах. Дедушку, который раньше жил в спальне наверху, пришлось перевезти в дом престарелых, поскольку дочь была больше не в состоянии ухаживать за ним.

Если дедушка прав, то Бог услышит молитвы Джека и спасет маму. Джек изо всех сил старался представить ее добрую улыбку на круглом лице. Он представлял, как мама поправится и на каникулах они отправятся на море или в замок Данлюс; как они поедут в Лондон, чтобы снова увидеть огромных львов на Трафальгарской площади; как она будет проверять, выучил ли он домашнее задание по латыни, или читать ему вслух.

Он представлял ее живой. Все остальное было не важно.

Она чем-то болела – вот и все, что он понимал о происходящем. Но Джек тоже болел, много раз, и каждый раз он выздоравливал, и все было хорошо. И с мамой не может быть по-другому.

Джеку казалось, что мир переворачивается и земля уходит у него из-под ног.

Тишина обрушивалась на него, обдавая ледяной волной. Поднявшись с пола, Джек юркнул под холодное шерстяное одеяло и, прижавшись спиной к дубовому изголовью, замер в ожидании хороших новостей. Он натянул одеяло по самый подбородок и уставился в окно. Сердце гулко билось в груди. Он представил себя в объятьях мамы – живой и здоровой.

Может быть, сила молитвы и воображения спасет ее? Может быть, если мама останется жить в его фантазиях, то она будет жива по-настоящему? Это не может не сработать.

Джек мог выдумать целый мир, вроде Самшита, который они создали с братом, – но если там не будет Мамы, то какой в этом смысл?

Забывшись на мгновение, Джек погрузился в воспоминания. Перед ним на скале возвышались зубчатые руины замка Данлюс, которые они с Уорни видели два года назад, когда ездили с мамой в город Каслрок.

Поезд набирал скорость, направляясь на самый север Ирландии, и мерный стук его колес незаметно убаюкивал братьев. За окном пролетали сельские пейзажи и очертания городов: маленькие трубы, из которых шел дым; церковные шпили, устремленные в небо; овцы с грязной шерстью и фермеры, которые из-за заборов и изгородей махали проезжающим мимо пассажирам.

Джек и Уорни – оба в неудобных дорожных костюмах – сидели напротив мамы, которая была одета в бледно-голубое платье с кружевным воротником. На голове она носила темно-синий завязанный лентой капор. Темные локоны почти касались плеч. Она постучала пальцем по столику, на котором лежали раскрытые тетради мальчиков.

– Давайте покончим с этим до прибытия в Каслрок.

Джек оторвался от сельского пейзажа.

– Ну мам, сейчас же лето. Хватит уроков.

Она покачала головой со строгой, но доброй улыбкой. Джек и Уорни взяли каждый свою тетрадь и стали переводить новые слова и вставлять их в пропуски. По правде говоря, латынь Джеку нравилась, и греческий тоже, но смотреть в окно на деревенский пейзаж Ирландии и сочинять новые истории о Самшите ему нравилось больше.

– Почему уроки должны делать мы, а не ты? – спросил Джек у мамы, хотя понимал всю абсурдность своего вопроса еще до того, как начал его задавать.

– Раньше я много училась. Когда вам будет столько же, сколько и мне, то уроки больше делать не придется, – если, конечно, не увлечетесь чем-нибудь настолько, что не сможете оторваться.

Она замолчала, словно на мгновение перенеслась куда-то в совершенно другое место, но вскоре вернулась к сыновьям.

– Я тоже всегда любила читать, как и вы. И мне всегда нравилось учиться чему-то новому.

Джеку раньше и в голову не приходило, что мама тоже когда-то училась в школе.

Уорни оторвался от тетрадки, в которой что-то писал убористым почерком.

– Где ты училась?

– В Куинз-колледж, – ответила она, приподняв голову. – Я изучала математику и физику.

Уорни ахнул от удивления.

– Математику и физику?

Джек уставился на маму, на ее милую улыбку, теплые карие глаза и тонкий нос и впервые задумался о том, как она выглядела и как себя вела в его возрасте.

Это было удивительно.

Наблюдая за отцом и его серыми буднями, Джек пришел к выводу, что никогда в жизни не хотел бы повзрослеть. Но в тот момент он на секунду представил свою молодую маму в колледже, и это вселило в него надежду на то, что взрослая жизнь может быть по-своему интересной.

– Но ты же говорила, что была писательницей, – возразил Джек.

– Человек вовсе не обязан заниматься только одним делом. В мире полно всего интересного.

– Я бы так не смог, – рассмеялся Джек, и следом Уорни.

– Что ж, я смогла.

– И о чем ты писала? – спросил Джек.

– Мне нравилось сочинять рассказы. Перед свадьбой мы с твоим отцом писали друг другу много писем, и я отправляла ему свои наброски. И так, мои дорогие мальчики, я влюбилась в него, – поскольку он всерьез воспринимал меня и мое творчество. Он был очень добр.

– Отец когда-то был добрым? – воскликнул Уорни, разинув рот от удивления.

Мама рассмеялась. Джек обожал ее смех и всегда старался ее развеселить.

– Очень добрым, – ответила она. – Твой отец писал прекрасные письма, в которых всегда хвалил мои рассказы. Даже заставил отправить их в издательство. Что-то даже опубликовали в «Домашнем журнале». Что же это был за рассказ…? – Она чуть подалась вперед и заговорила завораживающим голосом, какой бывает у истинных рассказчиков мифов и легенд. – Он назывался «Принцесса Розетта».

Джек отложил карандаш и серьезно заявил: – Я хочу его прочитать.

Мама засмеялась еще сильнее.

– От тех времен ничего не осталось. Не знаю, что именно случилось во всей этой суматохе с переездами, но… ваш отец его читал. Джекси, я понимаю, что ты видишь в нем лишь сурового отца, который не способен тебя понять, но на самом деле у него доброе сердце, и тот серьезный подход, с которым он решает по-настоящему важные вещи, заставил меня в него влюбиться.

Джек уставился на маму. Мысль о том, что можно влюбиться во что угодно, кроме природы и сказок, была для него такой же непонятной, как принцип движения планет. Оставшийся путь до Каслрока с его пляжами и ленивыми буднями они проделали в тишине.

Одним пасмурным и ветреным днем Джек и Уорни поднялись вместе с мамой к замку Данлюс, возвышавшемуся над Белфастом, – это крайняя северная точка Ирландии. Еще когда Джек стоял внизу и смотрел на замок на изумрудно-зеленом холме, у него захватило дух. Время буквально остановилось, и все вокруг замерло. Джека непреодолимо тянуло к этим каменным стенам и полуразрушенным башням, некогда пронзавшим облака.

Странная тоска, которая до этого ни разу не мучила Джека по-настоящему, вдруг ледяной волной окатила его с ног до головы. Замок со сторожевыми башнями по углам возвышался над морем, зубчатые стены словно вырастали из-под земли. Под каменным мостом, изогнувшимся над ущельем, вполне могли бы прятаться и огры, и драконы, готовые при первом удобном случае напасть на королевство. И лишь храбрейшие из храбрых могли дать им отпор. Внизу с шумом разбивались о скалы морские волны. В небе, раскинув крылья, висели две чайки. Внизу, в лужицах воды, оставшейся в скалах после прилива, отражалось облачное небо, и все вокруг было пропитано резким запахом морской соли.

– Уорни, – позвал брата Джек, – ты только посмотри.

Тот оглянулся, и вместе они принялись сочинять, с кем здесь сражались рыцари и короли, как они приходили спасать принцесс и какие опасные приключения ждали их в землях этого королевства.

* * *

– Мэгс! – Джордж так внезапно воскликнул посреди рассказа, что его сестра едва не выронила тетрадь.

– А? С тобой все в порядке? – спросила она и потрогала его лоб.

Почему всегда лоб? Почему именно от него взрослые пытаются добиться ответа на все свои вопросы?

– Замок… – с придыханием заговорил Джордж. – Этот замок в Ирландии… это Кэр-Паравэль? Он существует?

Мэгс сделала глубокий вдох и приобняла брата.

– Замок Данлюс – существует. Но тот ли это самый замок из книги мистера Льюиса – я не знаю.

– Его мама… какая безнадежно грустная история. Он выжила?

– Я еще не закончила рассказ, Джордж.

– Не уверен, что хочу знать, чем все закончится. Хочу, чтобы с мамой Джека все было хорошо. Она ведь поправится?

– Хорошо, давай на этом остановимся, если хочешь.

Мэгс лукаво улыбнулась. Джордж обожает эту улыбку – она словно говорит, что сестра сделает все, что он попросит, и ей наперед известно о всех его желаниях.

Джордж выпрямился. Мысли о маленьком Джеке Льюисе и его старшем брате как будто исцеляли его больное сердце. Он должен узнать, что произошло дальше, даже если там случилось что-то ужасное.

– Мэгс, – он выдохнул и сильнее прижался к ней. – В любой истории всегда есть темная и страшная глава. Может, сейчас мы именно на ней. Но за черной полосой всегда идет белая.

Джордж взял ее за руку.

– Продолжай. Что там дальше?

* * *

Молитвы Джека сработали, по крайней мере, так ему показалось, потому что пару недель после операции мама лежала в постели и восстанавливала силы. Одним мартовским днем, когда Уорни приехал домой на выходные, они с Джеком пришли к ней в тихую спальню.