Четыре

Мало кто из людей образованных приступает к работе над собой с легкостью. Одни весьма рано обнаруживают, что их совершенство и без того безупречно. Другие находят, что истинное интеллектуальное удовольствие им дарит теория, а не практика. И лишь самые упорные готовы выйти из роскошного мирка своих амбиций в пустыню уничижения и награды.

Лора Тревельян принадлежала к третьей категории. Ее холили и лелеяли, будто предмет искусства, чья ценность принимается как должное. У нее была белоснежная кожа и благородство черт, если не сказать красота. Одевалась она в спокойные, чуть мрачные тона, как нельзя лучше подчеркивая свои достоинства. Никто из домочадцев не мог написать более уместного письма с соболезнованиями или иного деликатного свойства, к тому же красивым итальянским почерком, одновременно элегантным и сдержанным. Домочадцев ее ученость даже немного пугала, причем грамотность Лоры была скорее врожденная, нежели приобретенная. Излишне говорить, что коммерсант нанимал для своих девочек лучших гувернанток, учительниц французского и музыкальных педагогов, как того и требовало его положение в обществе. Многих чрезвычайно впечатляли скромные познания племянницы в языке, которым она сумела овладеть в достаточной степени, а когда ее тетушка давала званые вечера, Лору частенько приглашали к фортепьяно, и она с поразительной легкостью исполняла миниатюры Мендельсона или ноктюрны Филда.

Если она и была особой с завышенным самомнением, то еще не зашла столь далеко, чтобы этого не признавать. Но признавать не значит исправиться. Ее одолевали всевозможные мрачные слабости, грозившие перерасти в навязчивые идеи. Раз я человек пропащий, то кто вообще спасется, вопрошала она в порыве эгоизма. Ей очень хотелось пострадать за чужие грехи. Поэтому, столкнувшись с подобной необходимостью и отвергнув молитву как средство, с точки зрения разума неоправданное, поступиться самомнением Лора не смогла, по крайней мере не сразу. Разглядывая себя в зеркале и безжалостно кусая красивые губы, она проговорила: «Безусловно, я обладаю силой, если только не принимаю за силу самомнение. Или, может быть, это воля?..»

Однажды утром, пока шторы еще удерживали солнце за пределами комнаты, Лора Тревельян сомкнула губы и решила эту волю проявить, предприняв первые шаги на пути самоуничижения. Поскольку проснулась девушка рано и размышлениям предавалась давно, к тому времени, как в комнату вошла Роуз, ее уже трясло от напряжения.

Лора наблюдала за крепкими руками горничной, резко распахнувшими шторы. Комната обрела привычный вид, на раковине появился кувшин с водой, несколько упавших вещиц вернулись на положенные им места, и женщина сказала:

– Вы не спали, мисс.

– Я и сама не знаю, спала я или нет, – ответила Лора. – Откуда тебе это знать, Роуз?

– Просто знаю, и все. Так бывает.

– Ты говоришь загадками, – рассмеялась девушка и тут же задумалась, как обойти полосу препятствий в виде интуиции своей горничной.

– Я – женщина простая, – заметила Роуз.

Лора отвернулась от слепящего желтого света.

– Я не знаю, какая ты, Роуз. Ты никогда мне этого не показываешь.

– Ах, мисс, вы играете на моем невежестве.

– В каком смысле?

– Разве я смогу это показать? Образования-то у меня нет. Я просто женщина.

Лора Тревельян быстро встала с кровати. Ей хотелось открыть комод и заглянуть внутрь. Такое разумное действие и вид неодушевленных предметов, несомненно, ее успокоили бы. Однако важные решения не даются легко. Поэтому девушка, наоборот, посмотрела на Роуз и ее дрожащую губу. В минуты душевного смятения или замешательства губа открывалась как свежая рана. Стоя в центре толстого ковра и глядя друг на друга, юная хозяйка и горничная обе почувствовали себя уязвимыми и нагими. В случае Лоры, конечно, об этом не было и речи, потому что ночная рубашка прикрывала ее вполне надежно.

– Оденьтесь, мисс, – сказала Роуз, ловко набрасывая на нее халат. – По утрам пока свежо.

Женщины едва коснулись друг друга.

– Вовсе нет, – поежилась Лора Тревельян, у которой любая близость, будь то телесная или духовная, вызывала опасения.

Девушка прошла через комнату, расчесывая спутавшиеся за ночь волосы.

– Роуз, – проговорила она, – ты теперь должна беречься. Никаких чрезмерных нагрузок – к примеру, не поднимай тяжести, не бегай по лестницам.

Девушке стало стыдно за неуклюжесть и неприглядность собственных слов, потом за их холодность, но пользоваться ими иначе она не умела. Поэтому никакого действия ее напутствия не возымели.

– Ты не должна себе вредить, – закончила она совсем уже нелепо.

Роуз шумно задышала, переваривая услышанное.

– Вредить не буду, – сказала она наконец. – В свое время бывало и похуже. Гораздо хуже.

На освобождение она, похоже, не рассчитывала.

– Я буду сопротивляться любым попыткам заставить страдать меня или других! – заявила Лора, для которой это казалось абстракцией, целиком и полностью зависящей от силы воли.

Необычность ситуации вынудила ее мыслить вслух, не обращаясь ни к кому конкретному. Лора Тревельян только недавно приняла решение возлюбить душу ближнего, и ее собственная открывалась с большим трудом.

– Страдать я не собиралась, – возразила Роуз Поршен. – Я была юной девушкой, служила в большом доме. Под началом женщины такой достойной, что только поискать. Жилось мне счастливо, и весной, когда расцветали сады, красота была удивительная, мисс. Прямо-таки загляденье. Это меня и сгубило, наверное. Слишком я была доверчива, слишком многого ждала. Ну, дело прошлое. Я любила своего малыша и страдать бы ему ни за что не позволила. Никто меня не понял. Говорили, на такое способно лишь чудовище, и все решили, что я еще легко отделалась – пожизненная ссылка. Вот только они не носили под сердцем моего мальчика, не думали о нем ночи напролет. Так оно и вышло. Я не должна была страдать ни тогда, ни теперь, как вы сейчас говорили. Но страдание приходит исподволь. И в разных обличьях. Вам его не узнать, мисс. Сами увидите.

Выполнив свои непосредственные обязанности, коренастая женщина покинула комнату Лоры Тревельян. Девушку, несомненно, тронула история Роуз, однако еще больше встревожили опасности, которые ей теперь виделись.

Поэтому, когда тетушка Эмми в последующие дни расхаживала по дому и вопрошала, что делать с Роуз, ее племянница не знала, что и порекомендовать.

– Никакого от тебя толку, Лора! – сетовала миссис Боннер. – Хотя обычно ты весьма находчива и полна идей. Помощи от мистера Боннера тоже ждать не приходится, он слишком удручен своим немцем. Не одно, так другое! Признаться, я совершенно не в себе.

– Мы подумаем, тетя, – отвечала Лора, бледнея.

Мысль, которая должна была ее вдохновлять, наоборот, сковывала воображение.

Лора становится тяжела на подъем, отметила тетушка Эмми, добавив к своим тревогам еще одну.

Нужное лекарство нашлось неожиданно – простое, но эффективное, по крайней мере для хозяйки дома – ведь для миссис Боннер исцелиться самой означало исцелить и своих пациентов. Она устроит званый вечер! Это поднимет всем настроение, успокоит нервы, в том числе и потрепанные немецкие нервы. Миссис Боннер обожала праздники. Ей нравилось, как праздничное настроение передается даже пламени свечей. Ей нравилось все красивенькое и яркое; остатки волшебства несли в себе даже печальная кожура фруктов, осадок на дне бокалов и прочие следы застолья. Миссис Боннер пьянела и от предвкушения празднества, и от воспоминания о нем – разумеется, образно выражаясь, потому как к крепким напиткам не притрагивалась, разве что по особым случаям позволяла себе немного шампанского, или бокал восхитительного пунша с капелькой бренди жарким вечером, или глоточек превосходной мадеры, либо вина из одуванчиков за компанию с утренним гостем.

– Мистер Боннер, – серьезно проговорила она, для большей убедительности склонив голову набок, – вы ведь понимаете, что до отъезда мистера Фосса и его друзей осталась всего неделя! И будет вполне уместно, если вы, на правах мецената, и мы, ваша семья, как-нибудь это событие отпразднуем. Я тут подумала…

– Чего?! – воскликнул ее супруг. – Этот немец мне вообще не интересен кроме как в качестве главы экспедиции! Давайте не будем все усложнять, мне и без того неприятно. Было бы лицемерием устраивать вокруг него лишнюю суету, не говоря уже о расходах.

– Насколько я понимаю, – продолжила миссис Боннер, – он вас в некотором роде разочаровал. И все же оставим в стороне характер мистера Фосса. Мне хочется, чтобы вы воздали должное самому себе – как-никак речь идет о событии государственного значения!

Она до последнего не знала, удастся ли ей задуманное, и обрадовалась, когда все получилось.

Ее супруг очень удивился и заерзал.

Уверенно и в то же время деликатно покашляв, миссис Боннер достала флаг, коим намеревалась увенчать свою аргументацию.

– Событие исторического значения, – настаивала она, – ставшее возможным благодаря щедрости нескольких граждан, но его вдохновителем были – не отрицайте, мой дорогой, – вы и только вы!

– Там будет видно, – немного подобрел мистер Боннер, поскольку дело касалось его самого, – на что я их вдохновил – на историческое событие или на погибель.

– Я тут подумала, – продолжила его рассудительная супруга, – что мы можем устроить небольшое торжество – пара птичек, говяжье бедрышко и еще несколько блюд. И бутылка или две хорошего вина. Что до друзей мистера Фосса, то я не намерена приглашать всех и каждого, ведь некоторые из них, насколько я понимаю, люди простые, зато один или два вполне comme il foh^[5] и привыкли бывать в обществе леди. У Беллы есть новое платье, которого еще никто не видел, а Лора, конечно, очаровательна в любом наряде.

Так супруга мистера Боннера понемногу его уговорила и под конец поцеловала в лоб.

Миссис Боннер задумала свой план в пятницу, ровно за неделю до предполагаемого отбытия экспедиции морем в Ньюкасл. Уже после обеда Джим Прентис, оседлав Гамлета, взял приглашения, написанные прекрасным почерком мисс Тревельян, чтобы завезти их мистеру Фоссу и мистеру Топпу, а также мистеру Пэлфримену, коего решили считать comme il foh. Еще ждали мисс Холлиер – ее всегда звали для ровного счета, если за столом не хватало леди. Мисс Холлиер была немолода, доход имела скромный, зато обладала иными, поистине исключительными достоинствами. Умея слушать, она порой вкладывала в головы собеседников идеи столь удачные, что ее предложения тут же принимались за свои. Более того, в данном случае ее кандидатура оказалась как нельзя кстати, потому что мисс Холлиер состояла в дальнем родстве с мистером Сандерсоном из Рейн-Тауэрс, одним из покровителей экспедиции. И, наконец, Том Рэдклиф. В списке гостей миссис Боннер, которым разослали приглашения, лейтенант не фигурировал лишь потому, что на правах жениха бывал в доме почти ежедневно. Соответственно, присутствие Тома на званом вечере воспринималось как должное.

Вот каких гостей ждали Боннеры в ближайшую среду.

Атмосфера вечера намечалась совершенно феерическая. Белла Боннер вошла или, скорее, вплыла в комнату кузины, чтобы показать свое новое платье. Ослепительно белая ткань струилась и сверкала, руки и плечи купались в водопадах света, не оставляя теням ни малейшего шанса. Прическа девушки также сияла – ее довольно непослушные, но милые волосы все еще хранили тепло и запах солнца.

– О, Белла! – воскликнула Лора.

Девушки расцеловались не без нежности, в то же время стараясь не сбить причесок.

– Платье мне мало! – удрученно вздохнула Белла. – Того и гляди лопнет. Вот увидишь!

– Тогда нам конец! – вскричала Лора.

Обе расхохотались до слез. Они так разошлись, что чуть не умерли от смеха.

– По крайней мере, мисс Холлиер ничего не заметит, – излишне громко выпалила Лора сквозь смех, – разве что ты заявишься в своей самой дрянной рубашке и нижней юбке. Уж очень хорошо она воспитана!

– Прекрати, Лора! – молила Белла, утирая слезы. – Перестань, Лора! Хватит! Может, и не мисс Холлиер, так кто-нибудь другой. Полагаю, мистер Фосс замечает абсолютно все.

Девушки образумились, вспомнив, сколько им лет, вздохнули и принялись приводить себя в порядок.

Хотя на Лору обращали внимания меньше, чем на Беллу, в тот вечер она была очень красива. Это стало ясно немного погодя. Белла распустилась сразу, как цветок по весне, Лоре же требовался особый климат. Она нарядилась в синее платье приглушенных тонов, которое не сверкало, а нежно мерцало, придавая рукам и плечам таинственный ореол. Прелестная головка была как драгоценный камень темного цвета и такой редкой разновидности, которую многие люди не замечают, потому что их не научили ею восхищаться.

– Давай спустимся, – предложила Белла, – пока maman не пришла, и выпьем по глоточку чего-нибудь для храбрости.

И девушки, припудренные тальком и благоухающие лавандовой водой, устремились вниз по крутой лестнице. На груди у обеих были приколоты букетики камелий, поэтому идти приходилось очень прямо, чтобы неосторожное движение или порыв чувств не заставил лепестки побуреть.

Тем вечером могло случиться что угодно. Две большие лампы превратили гостиную в округлое светящееся яйцо, вскоре вместившее гостей. Все словно ожидали, что из их общения вылупится нечто стоящее. Или этого не могло произойти? В глазах мелькала надежда, искушенные опытом веки и сами заключали в себе яйцевидные формы, испещренные необщительными венами. Все это время белые нити голосов переплетались и цеплялись друг за друга. От мужских голосов волокно становилось более упругим. Однако никто не говорил того, что хотел сказать. Разговор уходил в сторону, пока собеседники стояли и с улыбками наблюдали за происходящим, перенимая и произнося, не без некоторой искренности, совершенно не идущие к делу слова. Для столь раннего часа это был довольно мучительный сон.

Пока наконец Том Рэдклиф, пылающий алым мундиром и той самоуверенностью, которую придает солидное состояние, не развеял эту нелепую грезу и не взял реальность за руку. Удивительное платье, коснувшись его кожи, вызвало у лейтенанта любовный трепет. Все остальные, разделяя общий восторг, согласились, что прекрасная Белла прекрасна как никогда.

Даже мистер Фосс ощутил внезапный приступ тоски по родным нивам и спелым яблокам.

– Редко сожалею я о покинутой Германии, – поделился он с мисс Холлиер, – и все же порой мне хочется увидеть немецкое лето. Поля располагаются отлого, как нигде больше, выписывая плавные кривые. Деревья чрезвычайно зеленые, несмотря на пыль. А реки – о, как текут реки!

От его слов бесподобная мисс Холлиер погрузилась в глубокую меланхолию.

Потом миссис Боннер, задумавшая для мистера Фосса сюрприз, принесла книгу, оставленную, по всей видимости, какой-нибудь гувернанткой, – сборник немецкой поэзии.

– Вот! – весело хохотнула она, широким жестом протягивая ему книгу.

Немец вздохнул, но вид у него вроде бы стал довольный. Он начал читать. Снова греза, поняла Лора, только уже иная, в твердом яйце из света ламп, из которого они еще не родились.

Фосс читал или грезил вслух:

 
Am blassen Meeresstrande
Sass ich gedankenbekümmert und einsam.
Die Sonne neigte sich tiefer, and warf
Glührote Streifen auf das Wasser,
Und die weissen, weiten Wellen,
Von der Flut gedrängt,
Schäumten und rauschten näher und näher…^[6]
 

Он захлопнул книгу довольно резко.

– Что там такое, мистер Фосс? – спросила миссис Боннер. – Вы должны нам сказать!

– О да! – присоединилась к уговорам миссис Холлиер. – Переведите!

– Поэзия не терпит перевода. Она слишком близка к сердцу.

– Как это жестоко с вашей стороны! – протянула миссис Боннер, одержимая поистине болезненным любопытством.

Лора отвернулась. При встрече они с немцем поздоровались за руку и обменялись улыбками, но это были дежурные улыбки. Сейчас она могла ему лишь посочувствовать. Судя по всему, воспоминания о прошлом были для него весьма мучительны, как, впрочем, и необходимость присутствовать в настоящем. Наконец подали обед и все занялись вещами более прозаическими.

Все прошло отлично, хотя мясо Касси передержала. Мистер Боннер нахмурился. Блюда подавали в изобилии, вдобавок с неожиданной сноровкой Роуз Поршен, положение которой было еще не заметно под ее лучшим фартуком, и пожилой лакей, одолженный на вечер архидиаконом Эндикоттом, жившим неподалеку. Слуга архидиакона в импровизированной ливрее и хлопчатобумажных перчатках выглядел чрезвычайно представительно и макнул палец в суп всего лишь раз. В дополнение к ним также незримо присутствовала Эдит, чье «ого!» однажды раздалось из-за дверей и которая наверняка жадно поглотает остатки пудинга, прежде чем отправиться домой.

Фосс ел с аппетитом, принимая все как должное. Так и надо, подумала Лора. Ее раздражало, что немец столь ловко обращается с ножом и вилкой, и она намеренно пыталась его игнорировать.

– Любопытно, о чем сейчас думает малютка Лора, – напыщенно заметил Том Рэдклиф на правах будущего родственника.

Ему нравилось, когда его ненавидят, по крайней мере, те, кого он не может использовать. Впрочем, в тот момент до ненависти Лоре было еще далеко.

– Если я поверю вам на слово, вы можете и пожалеть о своем любопытстве, – ответила она, – потому что я не думаю ни о чем конкретном. Иначе говоря, почти обо всем. Я подумала, до чего же отрадно присутствовать при беседе, в коей ты не обязана принимать участие. Слова производят приятное впечатление лишь в отрыве от обязательств. При подобных обстоятельствах я никогда не могу устоять перед тем, чтобы добавить в свою коллекцию очередной перл – совсем как люди, которые собирают драгоценные камни. Еще я думала об айвовом желе, замеченном мною на кухне. Еще, если вам до сих пор интересно, о гранатовой броши мисс Холлиер, насколько я знаю, полученной в наследство от тети, и о том, что гранаты выглядят не менее съедобно, чем айва. И еще о стихотворении мистера Фосса, которое я отчасти поняла – если не на уровне слов, то на уровне чувств. Прямо сейчас я думаю о куриной косточке на тарелке мистера Пэлфримена. Мне вспомнились человеческие кости, откопанные предположительно лисой, которые я видела на кладбище в Пенрите, прогуливаясь с Люси Кокс, и что я вовсе не расстроилась, в отличие от Люси. Меня пугает мысль о смерти, а не кости.

Миссис Боннер, опасаясь, что границы приличий уже нарушены, подавала своей племяннице знаки губами, чуть прикрыв их салфеткой. Однако Лора и сама не собиралась продолжать. Стало очевидно, что последняя фраза завершила ее монолог.

– Ну и ну, полюбуйтесь-ка на этих образованных барышень! – воскликнул Том Рэдклиф.

Теперь настал черед лейтенанта ненавидеть. Подобные идеи посягали на его мужественность.

– Мне жаль, Том, если я дала вам именно то, о чем вы просили, – сказала Лора. – Впредь будете осторожнее.

– А мне жаль, что во время вечера столь праздничного вас одолевают мысли столь ужасные! Подумать только, кости мертвеца в могиле! – воскликнула мисс Холлиер. – Мистер Пэлфримен сейчас рассказывал мне такие восхитительные, интересные и поучительные вещи про птиц…