Где-то в провинциальных захолустьях Тулы или Пензы он представлял собой очень странное явление. Все в нем — его манеры, привычки, симпатии и антипатии, даже его язык — было чужеродным и заимствованным. Свои обязанности по управлению имением он поручал крестьянскому приказчику или наемному немецкому управляющему и не чувствовал себя обязанным заниматься вопросами местного управления, для которых в конце концов были избраны предводители и инспекторы. Итак, укрывшись «в этой уютной пустыне», он пришел к холодному и суровому осознанию того, что положение дел в России было «assez immoral» (довольно аморальным), потому что «il n’y a presqu’aucune opinion publique» (общественного мнения практически нет) в стране. Поэтому он пришел к выводу, что для него было совершенно правильно игнорировать все, что происходило в России. «Так незнание вело к равнодушию, а равнодушие приводило к пренебрежению».