Цитаты из книги «Объясняя религию»

Формулировка, возможно, несколько запутанная, но идея проста. Согласно нашему наивному взгляду на социальное взаимодействие, мы часто имеем дело с людьми, с которыми нас роднят общие существенные качества — род, племя, религиозные практики и т.д. Но мне кажется, нам удастся лучше разобраться в том, как на самом деле строится такое взаимодействие, если мы осознаем, что многие из этих групп на самом деле представляют собой коалиционные образования и их стабильность обеспечивается тем, что в результате оценки выгод и издержек участие выглядит более желанным, чем уклонение. В предыдущих главах я упоминал гибкие, импровизированные коалиции, встречаемые во многих социальных контекстах, — от неформальных союзов и приятельства на работе до охотничьих вылазок, которые организовывали первобытные кочевые племена. Коалиция требует сложных оценок надежности участников на основе сигналов, которые часто бывают двойственными и иногда фальшивыми, а также сопоставления выгод и издержек, сопряженных с участием. Но оглашать это людям, как правило, не требуется. Им достаточно мыслей и утверждений, что одни люди заведомо надежны, а другие нет. Обычно это «шестое чувство» вполне оправдывает себя как руководство к действию, поскольку оно продиктовано сложными расчетами в наших специализированных системах, которые ведутся вне сознательного осмысления.

Эти широко известные данные демонстрируют, насколько сильна у человека тяга к объединению в группы, которую Мэтт Ридли назвал общинностью. Люди не мыслят себя вне какой бы то ни было группы и всеми силами пытаются продемонстрировать верность ей.

Одно из самых значимых и известных открытий социальной психологии заключается в том, что создать сильное чувство групповой причастности и солидарности между выбранными произвольно членами группы удивительно легко. Достаточно разбить участников, скажем, на команду «синих» и команду «красных». Потом дать каждой команде какое-то простейшее задание (любое) — и вскоре люди уже будут выказывать больше расположения к участникам своей группы, а не чужой. Кроме того, они будут считать участников — своей команды, разумеется — более привлекательными, честными и умными. Обмануть или обидеть они предпочтут участников противоположной команды. Даже прекрасно сознавая, что разделение произвольное, и даже когда произвольность эта подчеркивается, участники с трудом могут удержаться от подобных ощущений, а также представления, что в основе групповой принадлежности лежит некое внутреннее свойство13.

То есть представителям означенных групп предлагается теснее сотрудничать со своими, чем с чужими. У них быстро вырабатываются интуитивные установки и чувства доверия и надежности, связанные с групповой принадлежностью, то есть установки и эмоции, необходимые для создания коалиции14.

Но почему нам так легко доверять своим и не доверять чужим, не опираясь на опыт личного с ними взаимодействия? Мы действительно считаем чужих ненадежными в сотрудничестве только потому, что нам так сказали? Безусловно. Однако задача в том, чтобы объяснить, почему подобные утверждения так легко принимаются на веру.

Почему некоторым кажется совершенно приемлемым — и даже этически правильным — отвергать или убивать других, если те не принадлежат к «истинной» вере или исповедуют ее не так, как «должно»? Религия создает общность — по крайней мере такое складывается впечатление. Само собой разумеется, что наличие понятий и норм, общих с другими, скажем христианами, объединяет людей в группу, подразумевающую некоторую степень солидарности с остальными ее членами и общее недоверие к посторонним. Причисление себя к той или иной религиозной группе имеет важные и часто трагические последствия для взаимодействия с другими группами. И это наблюдается не только там, где религиозные гильдии четко описывают, в чем заключается данная религия, и дают явные критерии членства. Даже в том обществе, где гильдий с письменными текстами нет, может показаться, что коллективные жертвы предкам или совместное участие в других обрядах способствуют сплоченности.

И это настоящая трагедия для богослова: люди, обладающие живым сознанием, а не письменным хранилищем информации, всегда будут теологически некорректны, всегда будут дополнять и искажать идею. А единственный способ защитить ее от подобных искажений делает ее привычной и скучной, тем самым подбрасывая дров в костер имажинистского инакомыслия и ставя существование гильдии под удар.

Побуждает ее к этому не только характер процессов запоминания. Рынок религиозных услуг тоже накладывает определенные ограничения. Главный императив религиозной гильдии — сделать свои услуги стабильными и отличимыми. Но имажинистские практики ставят стабильность под удар. Откровения, транс и другие разновидности обрядов, строящихся на исступлении, с трудом поддаются кодификации и контролю, поэтому религиозные институты смотрят на них с подозрением. Кроме того, такие обряды дают предприимчивым личностям много возможностей для основания собственного культа в пику гильдиям. И наконец, стабильность и отличительные черты услугам гильдии обеспечивает систематическое применение письменных руководств и кодифицированных посланий. Но гарантии узнаваемости бренда имеют и обратную сторону в виде предсказуемости обрядов.

Религиозные гильдии обеспечивают немало возможностей для усвоения последовательных декларативных идей посредством повторения и систематического разъяснения, и очень немного таких, где память может опереться на яркие эпизоды — которые Лоусон и Макколи называют «запоминающимся зрелищем для чувств». В результате, как подчеркивает Уайтхаус, гильдии могут постепенно утрачивать влияние — из-за принципа угасания, обусловленного привычкой. То есть люди постепенно все лучше осваиваются с доктриной, но, по мере того как она становится знакомой и привычной, теряют мотивацию к участию в обрядах и другой деятельности гильдии. Поэтому чем больше предпочтения религиозные институты отдают доктринальному режиму передачи информации, тем уязвимее они для периодических вспышек имажинистского инакомыслия11.

По мнению антрополога Харви Уайтхауса, разные режимы передачи активируют разные когнитивные процессы, и, возможно, именно поэтому неизбежны периодические вспышки диссидентства. Уайтхаус видит два основных способа усвоения религиозных концепций. Один — образный, имажинистский, при котором люди совершают «кричащие» обряды с сильной сенсорной стимуляцией и ярким образным рядом. Примером может послужить обряд инициации, описанный в седьмой главе. Люди проходят через драматическое представление, которое оставляет яркий след в памяти, но смысл его от основной массы участников ускользает. Второй способ — доктринальный, характерный для большинства мероприятий религиозных гильдий. В нем нет излишней драматичности, зато есть связный, систематизированный и часто повторяемый комплекс вербальных посланий. Обычно это характерно для ученых гильдий, чья деятельность опирается на собрание текстов, хотя это не единственное обстоятельство, при котором этот режим передачи получает преимущество. Сам Уайтхаус описывает меланезийские культы, строящиеся на бесконечном перечислении заповедей и разъяснении их логических последствий, хотя и без применения письменности.