Цитаты из книг автора «Паскаль Буайе»

либо плохим, либо этически нерелевантным; приводить в обоснование своим интуитивным догадкам эксплицитные формулировки нравственных принципов не обязательно; поступок плох или хорош сам по себе, независимо от того, как сами участники объясняют свое поведение. Если вы считаете, что стащить у друга ручку — это плохо, вы будете считать подобный поступок плохим и со своей точки зрения, и с любой другой. Найдется ли у совершившего этот проступок что сказать в свое оправдание, совершенно неважно. Переживает ли владелец ручки по поводу кражи, тоже неважно.

Выяснить, не причиняешь ли ты кому-то вред своими действиям, не так просто, как может показаться взрослым. Во-вторых, чтобы расценить свой поступок как «вред» в конкретном социальном контексте, детям требуется усвоить множество принятых в данном обществе критериев. В-третьих, у старших детей и взрослых за плечами гораздо более богатый опыт предыдущих ситуаций и суждений об этих ситуациях, на основании которого можно проводить аналогии.

Тюриель установил, что даже у маленьких детей имеются сложные этические представления. Тюриель выяснял, различают ли дети нарушение нравственных принципов (например, бить людей) и общепринятых правил (например, разговаривать, когда воспитатель что-то объясняет). Нарушение правил возможно только при наличии правила: если воспитатель не требует тишины, то разговор — это не нарушение. Нравственные же нарушения, наоборот, остаются нарушениями даже при отсутствии эксплицитного, озвученного правила. Эта разница обозначает особенности этических норм как таковых, и если дети ее улавливают, значит, зачатки нравственного поведения у них имеются.

Если же основным источником этических представлений считать чувства, развитие ребенка в этой области предстанет несколько иначе. Возьмем прототипическое нравственное ощущение — чувство вины за причинение вреда другим. Нравственность устраивает нам (легкое) наказание в форме эмоции, которая, предположительно, отражает страдания других. Таким образом, дети усваивают эти ощущения как степень способности представлять себе чужие мысли и чувства. Такое происходит, если первыми источниками ознакомления с нравственными принципами для ребенка выступают люди с легко считываемыми эмоциями: например, родители и те, чьи реакции имеют настолько принципиальное значение, что их улавливает даже младенец. Постепенно способность к эмпатии распространяется и на других, и нормы укореняются в детском сознании5.

Большинство психологов считает противопоставление принципов и ощущений неоправданным. Эмоции подчиняются принципам, они возникают по шаблонным схемам в результате психической активности, четко организованной, но не особенно поддающейся сознательному осмыслению. Если это так, то эксплицитные этические принципы не абсолют. Это возможная интерпретация — а не почва — распространенных интуитивных представлений и ощущений3.

хочешь, чтобы поступали с тобой» и т.п.). На этих принципах строятся самые общие шаблоны. Если вписать в них конкретные данные — имена участников, характер рассматриваемого поступка, — у вас получится этическая оценка определенной ситуации. Эта модель называется этическим рассуждением. С другой стороны, зачастую те или иные ситуации и поступки вызывают у человека не мысли, а, скорее, эмоциональные ощущения. Не отдавая себе отчет, откуда возникает именно такая реакция, мы тем не менее знаем, что своим выбором провоцируем определенное эмоциональное состояние, которое склоняет нас к тому или иному поведению либо вызывает гордость за правильный поступок, чувство вины за неправильный, возмущение неправильным поступком другого и т.п. Это модель этических ощущений2.

У всех нас имеются интуитивные нравственные установки («знакомая забыла кошелек, я должен его вернуть»), нравственные суждения («он должен был вернуть знакомой кошелек»), нравственные ощущения («он украл кошелек своей знакомой, как мерзко!»), нравственные принципы («красть — плохо») и нравственные понятия («хорошо», «плохо»). Как же это все организовано в сознании? У соответствующих психических процессов есть две стороны. С одной стороны, за организацию нравственных суждений отвечает система правил и умозаключений. У человека имеются самые общие принципы («не причиняй вреда другим, если они не причинили вреда тебе»; «поступай с другими так, как

Однако чрезмерная абстрактность кодексов и чрезмерная конкретика образцов для подражания — только часть объяснения. Должно быть что-то еще, что делает модель «заинтересованной стороны» особенно убедительной для человеческого сознания. До сих пор я говорил о связи религии и нравственности так, словно нравственность сводится к простому перечислению запрещенного и рекомендуемого. Однако на самом деле она гораздо сложнее.

Как ни парадоксально, несмотря на то что божественные заповеди дополняются и уточняются подготовленными толкователями, многие верующие, как мы видим, имеют самое смутное представление даже об изначальном перечне. Не принадлежащим к этим религиям может показаться странным, что многие христиане с трудом припоминают список заповедей, а многие мусульмане не слишком твердо знают, что же именно предписывает Коран. Однако удивляться не стоит. Человеку важна практическая применимость, возможность соотнести предписание с конкретной ситуацией, но именно тут кодексы теряют большую часть своей релевантности.

Насколько известно антропологам, почти повсюду имеется представление о тех или иных сверхъестественных сущностях, интересующихся поступками людей. Проявляется это по-разному. Христиане, например, считают, что Господь ждет определенного поведения и реагирует на отклонение от нормы. У народов, взаимодействующих с предками, как у квайо, гораздо менее четко изложено, чего именно эти предки желают, однако жизнь квайо проходит с постоянной оглядкой на адало. В обоих примерах человек слабо представляет себе, почему предки или боги берутся судить его поведение. Для него это данность. Называя эту модель представлений о нравственности преобладающей, я имею в виду, что она активирована и подразумевается постоянно. Это самый естественный для человека вариант связи между могущественными сущностями и собственными поступками, а «законодательная» и «образцовая» модели не более чем приятное дополнение.