Эвтерпа

Глава 1

Верона, апрель 2005

— Махало2. Ну же, Урания, повторяй: ма-ха-ло. Проще простого.

— Что девонька несет? — скрипучим голосом прервала урок гавайского языка тетя Талия. Сегодня четверг, а по четвергам обычно приходит Кай, учитель моей мамы, Урании. Когда тетям, одной за другой, поставили диагноз — болезнь Альцгеймера, моя подруга Джада подговорила меня предложить маме освоить иностранный язык. Не знаю, где Джада такого набралась, но, по ее словам, изучение языка, совершенно непохожего на родной, могло защитить от заболевания, особенно наследственного, как у мамы и ее сестер.

Сегодня урок выпал прямо на день рождения тети Мельпомены, так что Кай остался на обед.

Я поняла, что дело плохо, на третьей порции первого блюда. Основа наших семейных обедов — это всегда яичная паста. Тети любят замешивать дома тесто для тортеллини, тальолини и лазаньи. Женщины в нашей семье собираются вместе за большим кухонным столом, едят пасту и переговариваются — громко в силу своего возраста. Они готовят пасту и едят ее, они словно пухлые колдуньи, которые варят зелья и тайные снадобья. Я нет. Я только слежу за готовкой, и всё. Разумеется, я пристрастилась к запаху и виду пасты и, как любой верный ее почитатель, преисполняюсь радостью и печалью при виде целой простыни мягкого желтого теста, пахнущего мукой. Я пытаюсь держаться от пасты подальше, но она зовет меня, она мое естество. Именно поэтому я стараюсь не подходить к ней.

Замешивание теста, трапеза, стол, на котором радостно готовят тетушки с мамой, а раньше и с бабушкой, утварь, которой они пользуются, ингредиенты... Все это поглощает меня, напоминает о счастливых моментах, которые и сейчас случаются на нашей кухне, где нынче обитает как минимум один призрак. Временами воспоминания придают мне сил. Но чаще они меня сокрушают.

— Ну так что? О чем говорит девонька? — упорствовала тетя Талия, показывая на Кая неразгибающимся пальцем.

— Он вовсе не девонька, а мужчина! — крикнула тетя Терпсихора, сидевшая в кресле с мягкими подлокотниками. У нее вечно все болит, с тех самых пор как...

Тетя Мельпомена с трудом встала со своего места во главе стола и отрезала Каю, который, к слову, не ест сладкое, кусочек торта.

— Тебе, дорогуша. Угощайся тортом, — с теплотой сказала она, протягивая ему тарелку дрожащей рукой.

— Тетушка, ты забыла: нужно задуть свечи, прежде чем разрезать торт, — попыталась я привлечь ее внимание, хотя знала, что бесполезно пробовать вразумить человека с болезнью Альцгеймера и объяснять ему, в каком порядке что принято делать.

Мама отошла от своего любимого окна, выходящего в сад, достала из ящика шкафа несколько свечек — шесть, если быть точной, — и воткнула их в неразрезанную часть торта. Не хватало по меньшей мере еще шестидесяти свечей, но в тот момент оставалось только потакать повальному безумию, царившему в доме с тех пор, как тети заболели.

Джада запела «С днем рождения» на португальском языке. Джада — бразильянка родом из штата Санта-Катарина, помощница тетушек и обладательница самых пышных бедер, которые я когда-либо встречала. Мне она нравится.

Я присоединилась к остальным поющим. «С днем рождения» я исполняла по-своему, постукивая ладонями по столу. Я люблю вибрации. Врачи говорили, что у меня должны сильнее развиться другие органы чувств, потому что до семи лет я была глухой. Они ошиблись: я всего лишь хорошо чувствую ритм, и, может, как раз поэтому моя единственная подруга — бразильянка.

Под конец песни, сопровождаемой аплодисментами и размахиванием разноцветными флажками, Кай, одетый в безупречный костюм в тонкую полоску, взял тарелку и поставил ее перед собой, но к торту не притронулся.

— Махало, синьора.

— Мхало? Мхало? Что значит мхало? — услышала я бормотание дедушки. Я обернулась — он неподвижно стоял около двери. Дедушке под сто лет, а я никогда не видела, чтобы он сидел, ни разу. Он говорит, что если присядет, то умрет.

— Махало значит «спасибо», дедушка. — Я подошла и погладила его по все еще густым волосам. Из всей семьи я одна внимательна к нему: мама и тетушки не ладят с дедушкой Беньямино и сторонятся его. Но сегодня избежать встречи было трудно: мы не могли не позвать его на день рождения третьей из пяти его дочерей.

Мысль о пяти дочерях дедушки вихрем проносится в голове, как шутиха, пущенная под Новый год. Одной не хватает. Тетя Эвтерпа, его старшая дочь, умерла вчера утром. Сюда, в Верону, мама и остальные тети переехали из родной Брешии еще до моего рождения, и тетушка Эвтерпа время от времени навещала нас. На стуле, который мы ставили для нее, теперь сидел Кай. Я почувствовала, как в груди застыла льдинка и медленно, болезненно начала таять.

Тетя Эвтерпа — часть меня, ровно как мама и тети; так было и будет всегда. Они все, что у меня есть. Они породили меня, они моя плоть и кровь, часть меня самой. Я не могу представить себя без них, без нашего дома, без теплой кухни, где, сколько я себя помню, мы встречались по десять раз на дню.

— Сколько тебе лет, малышка? — спросила меня тетя Талия. Она самая бойкая и озорная, если можно считать озорством манеру задираться, чуть что вспыхивать и вести себя как непослушный ре­бенок.

— Мне двадцать два года, тетушка, но это не мой день рождения, — попыталась объяснить я.

— Ты вся замаралась, Талия, испачкалась... Я тебя умою, — вмешалась в разговор мама. Она взялась за ручки розовой инвалидной коляски, в которой сидела ее сестра (тетя и в самом деле испачкалась тортом), и покатила ее к раковине.

Тетя Мельпомена внезапно оживилась и начала кричать, что хочет помочь и умоет Талию сама. Я попыталась успокоить ее, но краем глаза заметила, как тетя Талия схватила мокрую губку из раковины и прицелилась в сестру. Тетя Мельпомена с неожиданной скоростью рванула от меня и принялась носиться вокруг стола.

— Мельпомена, дурья башка, ты что творишь?

— Мама!

Я стукнула о стол тарелкой с тортеллини, которыми пыталась отвлечь тетю. Брызги горячего бульона взлетели и упали на скатерть. Болезнь Альцгеймера — вот что царит в моем доме уже несколько лет, но мне кажется, все началось задолго до того, как стал ясен диагноз. Его, разумеется, поставили, но позже. Мама, младшая из пяти сестер, — единственная, кто пока официально не болен, но я знаю, что она уже ходит по краю. Теперь у нее появилось оправдание для таких фраз, как, например, «дурья башка, ты что творишь?», брошенных сестре.

— Мама, не выражайся при гостях.

Она сделала вид, что ничего не произошло. Она всегда так поступает: улыбается своим мыслям, не обращая на меня внимания. И это меня бесит.

Тети недоуменно переглянулись.

— А что стряслось? — спросила тетя Терпсихора на диалекте, чуть не плача.

Снова перепады настроения. Мы часто с ними сталкиваемся: я выросла в компании пяти женщин — мамы, трех ее сестер и бабушки Бьянки, — точнее, в компании семи женщин, если считать частые визиты тети Эвтерпы и Джаду, которая живет с нами вечность. На кухню по утрам я пробираюсь на цыпочках, чтобы выпить кофе и никого не разбудить.

— Ничего, Терпси, — успокоила ее Джада.

Тетя Талия снова затянула «С днем рождения».

— Да замолчи ты! Мы только что ее спели! — рявкнул дедушка.

— Тише, тише, — вмешалась я. — Не ссорьтесь, пожалуйста.

— Не трогайте девоньку! — громко скомандовала Мельпомена, усаживаясь на свое место.

Тетя Терпсихора в инвалидном кресле — она пересела в него несколько недель назад — скривилась и оглянулась в поисках девоньки, то есть меня.

— Девонька расстроилась! Нельзя ее расстраивать!

В ее мочках, вытянувшихся под весом бесчисленных побрякушек, качаются серьги, украшенные голубой эмалью. Эти мягкие белые мочки напомнили мне о детстве — о времени, которое я про­вела в пугающей тишине, прижимаясь к кому-нибудь из тетушек. Каждая ассоциировалась с чем-то особенным — прядью кудрявых волос, юбкой, накрашенными ногтями. Тетина мочка. Я прикасалась к ней и успокаивалась.

Талия заметила голубые сережки у сестры и закричала, что та их украла.

— Они мои! Мои, мои!

— Спросим у духов, — не к месту встряла Мельпомена.

— Нет! Нельзя проводить спиритический сеанс, только не сейчас, — рявкнула Талия, намереваясь вернуть сережки. — Здесь мужчины!

— Не волнуйтесь, синьоры, — сказал Кай, вставая, — мне пора.

Я решила воспользоваться возможностью и улизнуть.

— Подвезешь меня? — спросила я и, не дожидаясь, пока он скажет «ага», просочилась в коридор обуваться.

— Ты сегодня собираешься в университет? — спросил Кай, вытаскивая из кармана ключи от старого серого «Гольфа». Имя Кай в переводе означает «Океан», и этого достаточно, чтобы он считал себя самым крутым парнем на планете.

Я надела одну из своих восхитительных винтажных курток.

— Нет, сегодня я в магазин.

— Дорогая, ты уже месяц не ходила на занятия, — заметил мой друг с глазами цвета карамели.

— Ш-ш-ш, мама услышит. Я знаю, но, учитывая состояние тетушек и все остальное… Если я не пойду в магазин, никто не сходит. А он как-нибудь, но должен работать.

— Может, вам найти продавщицу?

— Подумаем об этом. Спасибо, что подбросишь.

— Ага, — ответил он, — но когда ты научишься пользоваться автобусом?

Я фыркнула и поправила волосы рядом с ухом, на котором у меня слуховой аппарат.

— Чтобы добраться до магазина, не нужно ехать на автобусе. Он совсем близко.

— Честное слово, не знаю, в кого девонька такая, — высказалась тетя Мельпомена, шаркая к нам. — Мы всегда ездили на общественном транспорте. Эвтерпа, можно сказать, вообще жила в этих, как их, поездах.

— Разумеется, я знаю, в чем дело: меня удочерили, — съехидничала я.

— Прекрати, — упрекнула меня мама из кухни.

Она закончила убирать со стола, и, без сомнений, вскоре она достанет из холодильника упаковки яиц. Я повернулась к двери, которая вела в маленькую комнату, где собрались старики. Комната пахла ими, пахла тальком марки Felce Azzurra и остановившимся временем.

— Будешь месить тесто?

— Да. У меня большой заказ на пасту этим вечером.

Я боюсь яиц. Самое время уносить ноги.

— Алоха!3 Скоро вернусь.

Я подошла к каждому: к дедушке, Талии, Мельпомене, Терпсихоре и маме — и по традиции чмок­нула их. Затем поволокла Кая прочь, ухватив его за рукав пиджака, и заметила, насколько он возмущен таким обращением.