Третий уровень – вненаучный, или институциональный, на котором больше всего очевидна и проблематична научная эффективность в качестве внешнего требования, однако и здесь эффективность нельзя не считать собственной характеристикой научной деятельности, коль скоро признается открытость науки взаимодействию с иными социальными институтами и закономерность ее заботы о собственной легитимации.

За этими тезисами о единстве и совместимости трудно не заметить фактичности существующего сегодня противоречия между целями науки и требованием эффективности с конкретными формами оценки, вынуждающими ученых подстраиваться под них, трансформировать свои исследования, менять способы их репрезентации. Потому следующим шагом на пути раскрытия проблемы научной эффективности должен быть анализ возникновения отчуждения этого требования от существа научных исследований. Удержание проблемы подводит к ее уточнению – в фокусе теоретического внимания и практического действия оказывается не просто противоречие характеристик, но тот необходимый комплекс обстоятельств, при котором требование эффективности начинает осознаваться противостоящим требованию автономии, приобретает видимость внешнего. Два образа пути, ведущего к такому отчуждению, могут быть описаны как дополняющие друг друга.

Отчуждение эффективности или о наукометрии как центре проблемы

Первый образ связан с представлением науки самой по себе, безотносительно к внешнему контексту ее бытия. Предварительный анализ уровней, где может быть обнаружено единство эффективности и автономии, показывает, что «превращение во внешнее» должно быть связано с завершенностью научной деятельности, со становлением объективированного научного знания, оказывающегося своего рода ответом на проблемные вопросы или решением задач. Формирование такого знания – одна из целей научной деятельности. «Задача любой науки – построение и развитие знаний. Опираясь на существующие программы исследования, реализуя их, наука ликвидирует незнание и получает знание. От незнания к знанию – вот путь науки»¹². Об этом же пишет и А. Эйнштейн, определяя в качестве позитивной причины научной деятельности стремление человека «создать в себе простую и ясную картину мира для того, чтобы оторваться от мира ощущений, чтобы в известной степени попытаться заменить этот мир созданной таким образом картиной. <…> На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном водовороте собственной жизни»¹³. Следует отметить, что в этом пассаже Эйнштейн пишет о том, что такой мотив определяет деятельность не только ученого, но и художника, поэта, философа. Что, однако, отличает картину мира ученого, так это претензия на объективность языка науки и сформулированных на этом языке суждений. Причем объективность понимается как преодоление субъективности.

В результате такого преодоления происходит замена мира, самой реальности картиной, которую как будто никто не создавал. Если посчитать такую замену оправданной, картину достаточно полной, а преодоление субъективности завершенным, что-то существенное оказывается упущенным. Это существенное – два взаимосвязанных момента, также определяющие научную деятельность. Первый – субъект производства научной картины мира, внимание к которому позволяет удержать зазор между всегда неполной и всегда отчасти субъективной картиной и самим миром¹⁴. Второй – сама деятельность, условия производства картины, которые оказываются скрытыми за представленным результатом. В пространстве этих условий – неопределенность итога, бóльшая очевидность вопросов, чем ответов, открытость взаимодействию с различными заинтересованными участниками¹⁵. Внутреннее противоречие научной деятельности состоит в том, что подобное сокрытие столь же естественно, сколь необходимо выявление упущенного. Пограничным элементом, оказывающимся условием сокрытия, выступает представление завершенного научного знания для распоряжения и использования любым заинтересованным в этом представлении другим. Предполагается, что в своей заинтересованности в результатах научной деятельности другой освобожден от необходимости обращения к скрытому элементу субъективности научного знания и его производства и не обязан раскрывать производителю научного знания основания собственной заинтересованности. На основании отсутствия необходимости приводить эти интересы к взаимодействию и взаимной очевидности возникает возможность их несовпадения, и даже противоречия. Так возникает фигура внешнего другого и жест внешнего требования эффективности.

Второй образ того же пути определяется социальным контекстом бытия науки. Процессы ее институциализации с конца XVII века – возникновения первого научного журнала в 1665 году «Philosophical Transaction» – сопровождаются формализацией публикационной деятельности или научной коммуникации. Формы представления научных исследований в сети публикаций с этого времени претерпевают множество изменений, связанных с подчеркнутым значением процедур оценки исследования, а также с ролью журналов в институциализации определенного научного направления или в конкурентной борьбе за признание¹⁶. Однако в целом важность периодики как условия внутринаучной коммуникации не подвергается сомнению в современности¹⁷. Понимается ли научное сообщество как уже существующее или как регулятивная идея коммуникации, оно всегда связано с тем, что ученые пишут о результатах исследований и пишут не в стол¹⁸.

Формирование сети научных публикаций происходит в интересах самого научного сообщества, которое получает возможность так называемой отложенной или непрямой коммуникации. Формализация этой сети, осуществляемая уже в XX веке, также служит этим целям: ускорению поиска информации, проверке восприятия сообществом собственных идей. Такая формализация, реализуемая через создание баз данных и индексов цитирования, оказывается своего рода визуализацией результатов научной деятельности, самой научной коммуникации. Однако эта визуализация может использоваться внешним другим. Во-первых, учеными, изучающими науку, картографирующими ее развитие и современное состояние¹⁹. И, во-вторых, управляющими структурами, использующими формализованные показатели в научном менеджменте в качестве средства оценки эффективности научных исследований. Важно подчеркнуть, что не только в первом, но даже во втором случае использование такой визуализации научной деятельности может осуществляться в интересах научного сообщества. Так, исследователи отмечают, что разработки В. Налимова относительно формализации науки как информационной системы предполагались автором не в последнюю очередь для того, чтобы стать заменой субъективным командно-административным методам управления наукой²⁰. Но подобное использование при определенных условиях приобретает форму внешнего требования и в качестве такового воспринимается научным сообществом²¹.

Эти два образа представляют путь отчуждения эффективности с точки зрения научного сообщества. Оказывается, что в самой научной деятельности присутствуют условия подобного отчуждения: необходимость пусть относительного, но завершения исследования, а также использование формализованной сети научных публикаций. Можно привести дополнительные аргументы внешних науке субъектов. Во-первых, потребность государства в управлении наукой, возрастающую соразмерно ее превращению в основную производительную силу общества и актуализации неоднозначности последствий научной деятельности²². Во-вторых, необходимость простого и универсального средства оценки значимости исследований, позволяющего, не вникая в их сложность и вариативность, выстраивать ожидания, формировать заказы, распределять финансирование, контролировать результаты²³. В-третьих, готовность общества (сохраняющаяся по сей день) воспринимать количественные соотношения как адекватный способ определения значимости во всех областях деятельности, начиная с экономики и заканчивая определением качества жизни.

На пересечении этих внутренних и внешних тенденций и аргументов находится наукометрическая репрезентация науки. Несмотря на то, что в процессе управления наукой используются не только количественные показатели, связанные с наукой как информационной системой, именно они оказываются в центре проблемы. Данная репрезентация одновременно и соединяет науку и иных участников научной коммуникации, в том числе заинтересованных в науке социальных субъектов, и разъединяет их, представляя собой простое и универсальное средство управления, заслоняющее для научного менеджмента существо исследовательской деятельности, провоцируя тем самым кризис институциональных взаимодействий.

Концептуальное основание проблемы

Для того чтобы описание указанной трансформации – становления внешним требования эффективности и наукометрии разделяющей границей – было строгим и, кроме того, допускающим выяснение условий выхода из кризиса, ею спровоцированного, мы предлагаем использовать два концептуальных каркаса, определяющих одно и то же событие.

Первый – теория превращенных форм в том смысле, в котором она возникает в текстах К. Маркса и получает концептуализацию в качестве методологии социальных и гуманитарных наук у М. К. Мамардашвили²⁴. Случаи конструктивного применения методологии анализа превращенных форм связаны с принципиальным несовпадением описаний наблюдения сложной системы извне и изнутри, а также с теми ситуациями, когда форма внешнего проявления начинает функционировать отдельно, по своим правилам, заслоняя доступ к тому содержанию, общественным отношениям, которые скрываются за нею. Е. Ю. Завершнева пишет о таком отношении к предметности в психологии и, соответственно, о возможности использования подобной методологии в анализе психических феноменов. При этом отмечаются те элементы концепта превращенной формы, которые оправдывают подобное использование. «1) Ведет самостоятельное квазисуществование; 2) восполняет пропущенное звено в системе, обеспечивает ее стабильность; 3) в обыденном сознании действует непосредственно как конечная, не разложимая далее реальность, не исчезающая даже после раскрытия ее механизмов, если сама система не претерпевает изменений; 4) выступает в качестве отправного момента дальнейшего развития системы и индуцирует поле возможных действий, поле понимания, одновременно создавая и области непонимания, недоступные сознанию; 5) исчезает только в процессе развития системы, сменяясь другими формами, либо вместе с распадом всей системы»²⁵.

Сложно не заметить, что наукометрическая формализация научной коммуникации и публикационной активности имеет схожие функции. Она ведет квазисамостоятельное существование, оказываясь существенным аргументом в процедурах принятия решений относительно финансирования научных исследований и кадровых вопросов, обеспечивая тем самым определенную стабильность системе управления²⁶. Существенно, что ее воспринимают как самостоятельный элемент не только те субъекты общественных отношений, которые считаются аутсайдерами, но и сами ученые. Различного рода «игры с показателями» являются симптомом иррационального характера этой формы: любое изнутри становится сложно реализуемым. Четвертый элемент раскрывает роль превращенной формы в последующем развитии системы взаимодействий субъектов, заинтересованных в большей или меньшей степени в результатах научной деятельности. При ее использовании в управлении наукой ряд существенных областей такого поля научных взаимодействий – достаточная обеспеченность материальными ресурсами для конкретных исследований, условия научной коммуникации, свободное время и гарантии стабильности работы, новизна как базовый мотив исследования – порой остаются без должного внимания, вытесняются в качестве незначительных. Третий и пятый элементы говорят о возможной трансформации системы, необходимым, но не достаточным условием которой является раскрытие механизма превращения.

Современная наука как социальный и культурный феномен представляет собой сложную систему общественных взаимосвязей, различным образом воспринимаемую изнутри и изнутри. Такое различие конституирует проблему эффективности научных исследований и оправдывает применение к ее исследованию методологии анализа превращенных форм. Три следствия определяют конструктивность применения этого концептуального аппарата. Во-первых, хотя раскрытие механизма превращения само по себе не приводит к изменению системы, оно позволяет конкретизировать это изменение, связывая его с выведением на свет того, что считалось ранее вытесненным, неучтенным, а также с трансформацией превращения, в стремлении его устранить или уменьшить. В-вторых, становится очевидным, что субъектом изменения системы может и должно быть сообщество (общественный класс), осознающее свою собственную деятельность как скрытое основание превращения и признающее закономерность механизмов превращения – актуализации внешнего в культуре. В-третьих, идея М. К. Мамардашвили о «необходимости превращения» указывает на то, что проблема не является случайной и будет воспроизводиться в дальнейшем.

Второй концептуальный каркас, который можно использовать для прояснения проблемы эффективности научных исследований, не противоречит предыдущему, но дополняет его. Он связан с так называемым кризисом научных репрезентаций. В общих чертах указанный кризис, попадающий в поле внимание современных социальных исследований науки, раскрывается следующим образом. Научная деятельность включает в себя процесс и его результат – знание, представленное в той или иной форме: образа, понятия, идеи, нарратива. Научную репрезентацию следует толковать и как глагол, обозначающий процесс производства или даже сотворения знания, и как существительное, определяющее то, что получается в итоге научной деятельности²⁷. В первом случае речь идет о событиях взаимодействия большого количества заинтересованных и осознающих эту заинтересованность агентов и элементов реальности – ученых и дилетантов, ожидающей результатов публики и заказчиков различного рода, уже имеющихся знаний, а также вопросов и выдвигаемых гипотез, технических устройств, и иных материальных ресурсов. Во втором случае репрезентация может быть понята уже как завершенное «отражение реальности». При этом она, представительствуя за реальность, содержит в себе опасность ее подмены и замещения – возникновения кризиса. Г. Маркус и М. Фишер, используя концепт кризиса репрезентаций для характеристики современных исследований в гуманитарных науках, определяют его «как разворот маятника от того периода, в котором парадигмы или обобщающие теории относительно безопасны, к тому, когда они теряют свою легитимность и авторитет. Когда теоретический интерес обращается к проблемам интерпретации деталей реальности, ускользающей от способности доминирующих парадигм описывать и объяснять ее»²⁸. Опасность замещения становится актуальной тогда, когда главенствующая теория перестает представлять реальность во всей ее полноте, что, в свою очередь, препятствует дальнейшему развитию научного познания.