Как и у многих представителей его класса и поколения, военный опыт Зорге оказался глубоко поучительным и шокирующим. У Зорге, умного молодого бунтаря, теперь были причины восстать против бессмысленности войны: “Я предавался всевозможным размышлениям, вытягивая из головы все свои исторические познания. Я думал: как бессмысленны эти бесконечно повторяющиеся войны. Я старался осознать мотивы, которые лежали в основе новой агрессивной войны. Кто стремится захватить подобную добычу, невзирая на любые человеческие жертвы?”²⁶

Впервые за свою юную жизнь студент реального училища и сын банкира Зорге оказался бок о бок с настоящим пролетариатом. Он был поражен, что его “простые друзья-солдаты”, казалось, совершенно не заинтересованы в выяснении глубинных причин войны, где они стали пушечным мясом. “Никто даже и не знал, для чего все эти наши усилия. Никто не знал истинных целей войны, и тем более никто не разбирался в вытекающем отсюда ее глубинном смысле. Большинство солдат были людьми среднего возраста, рабочими и ремесленниками. Почти все из них были членами профсоюзов, а большое число – сторонниками социал-демократии”. Он столкнулся лишь с одним “действительно левым” – “пожилым каменщиком из Гамбурга”, который “тщательно скрывал свои политические взгляды, не раскрываясь ни перед кем”²⁷. Они близко сошлись. Возможно, Зорге увидел в нем отцовскую фигуру. Пожилой каменщик рассказал юному протеже о своей жизни в Гамбурге, о пережитом преследовании и безработице. Выросший в атмосфере беспрекословного патриотизма Зорге впервые в своей жизни столкнулся с пацифистом. Их дружба резко оборвалась после гибели старого социалиста в бою в начале 1915 года.

Несколько месяцев спустя Зорге тоже пал жертвой вражеского снаряда. В июне 1915 года его отряд перебросили в Галицию, на границу России и Австро-Венгерской империи. Впервые он участвовал в боях, где родина отца схватилась с родиной матери. В июле Зорге был ранен в правую ногу осколком русского снаряда. Лечиться его отправили в берлинский военный госпиталь, располагавшийся в районе Ланквиц. На снимке того периода Зорге стоит под руку с молодым человеком в очках, своим соратником и другом Эрихом Корренсом (впоследствии он станет известным химиком и политиком в Восточной Германии). Держа в правой руке сигару, Зорге повернулся к своему улыбающемуся товарищу. Несмотря на ленту Железного креста на кителе Корренса, они с Зорге похожи на юных школьников, которыми и были совсем недавно²⁸.

Зорге использовал период реабилитации в госпитале, чтобы наконец получить аттестат реального училища. С отличием сдав экзамены, он поступил на медицинский факультет Берлинского университета и стал посещать лекции. Однако та Германия, куда он вернулся, слишком уж отличалась от той, откуда он уходил на фронт: “…Если были деньги, на черном рынке можно было купить все что угодно. Бедняки возмущались. Того воодушевления и духа самопожертвования, которые были в начале войны, больше не существовало. Начались обычные для военного времени спекуляции и подпольные сделки, а угар милитаризма постепенно стал улетучиваться. Напротив, полностью раскрылись чисто империалистические цели – прекращение войны в Европе путем достижения корыстных целей войны и установления германского господства”²⁹.

Зорге “было не очень-то весело после возвращения в Германию”, он не знал, что делать³⁰. Испытывая отвращение к разлагающейся гражданской жизни, он решил вернуться в единственный взрослый мир, который знал, – к товарищам по оружию. Он вызвался вернуться на фронт еще до окончательного выздоровления. В результате наступательных операций Германии в Восточной Пруссии в районе Горлице-Тарнов и Мазурских озер в 1915 году русская армия оказалась отброшена за сотни километров от довоенной границы. Однако, вернувшись в свой полк, Зорге выяснил, что большинство его старых друзей заплатили за этот прорыв своей жизнью. Те, кто уцелел, были истощены войной. “Как только появлялись свободные минуты, все мечтали о мире. Однако, несмотря на то что мы проникли далеко в глубь России, конца войны не было видно, и люди стали беспокоиться, что война будет продолжаться бесконечно”³¹.

После второго ранения в начале 1916 года Зорге увидел, что Берлин все глубже погружается в пучину “реакции и империализма”. Он “был убежден, что Германия не может предложить миру… новых идей”. Однако проснувшееся революционное сознание не помешало 21-летнему Зорге тем не менее вновь добровольно вернуться в свой полк на Восточном фронте. “Я считал, что лучше сражаться в других странах, чем еще глубже погружаться в болото в своей стране”³².

Сражаясь на территории Российской империи, Зорге впервые столкнулся с настоящими коммунистами, двумя солдатами, связанными с радикальными политическими группировками в Германии и часто рассказывавшими о руководителях германских леворадикалов – Розе Люксембург и Карле Либкнехте. Социализм, рассказали они Зорге, предлагал способ “устранить причины бессмысленных саморазрушительных и бесконечных войн. Более важным мы считали глобальное решение проблемы, решение в международном масштабе на длительный срок”³³.

Спустя три недели после своего возвращения на фронт у города Барановичи к юго-западу от Минска в марте 1916 года Зорге был ранен в третий раз. На этот раз его ранение едва не стало смертельным. Осколки попали в обе ноги, три пальца пришлось частично ампутировать. В результате этих ранений Зорге до конца жизни заметно хромал. После мучительной дороги по оккупированной России он оказался в университетской больнице Кенигсберга, исторической столицы Восточной Пруссии, откуда совсем недавно были выбиты русские войска. Зорге было присвоено звание ефрейтора, он получил Железный крест второго класса и был освобожден от службы в армии по состоянию здоровья. Тогда же он узнал, что в боях погибли два его брата³⁴.

Русский снаряд, раздробивший ноги Зорге и положивший конец его военной карьере, лишил его и последних иллюзий. “Меня охватило сильнейшее смятение”, – писал он. В нем росло стойкое отвращение к “утверждениям об идеях и духе, которыми якобы руководствуются ведущие войну народы”, и “понимание… что радикальные политические перемены – единственный способ выбраться из этой трясины”³⁵.

Как и многие его современники, Зорге внезапно словно родился заново. Он замкнулся в своем внутреннем мире, далеком от его семьи и их статуса, усомнившись в самих основах общества, в котором воспитывался³⁶. Аналогичные терзания переживал и другой немецкий ефрейтор, лечившийся от ранений в военном госпитале Белиц-Хайльштеттен недалеко от Берлина, – Адольф Гитлер. Гнев и отвращение, подтолкнувшие поколение молодых ветеранов войны к радикальной политике правого и левого толка, проистекали из одного источника.

Будучи прикован к больничной койке с ногой на вытяжке, Зорге взялся за чтение, стремясь докопаться до истины. “Очень образованная и умная медсестра” в кенигсбергском госпитале принесла ему книги, заложившие основы его увлечения социализмом, – “Капитал” Карла Маркса, “Анти-Дюринг” Фридриха Энгельса, трактат Рудольфа Гильфердинга 1910 года “Финансовый капитал”. Отец этой медсестры, врач, стал первым, кто подробно рассказал Зорге “о революционном движении в Германии, различных партиях и течениях, международном революционном движении. Тут впервые также я услышал о Ленине и его деятельности в Швейцарии… У меня уже появилось желание стать апостолом революционного рабочего движения”³⁷. Зорге запоем читал Канта и Шопенгауэра, древнегреческих философов и Гегеля, “открывшего путь к марксизму”. Невзирая на серьезные ранения и мучительную боль при лечении, он “был счастлив как никогда в последние годы”³⁸.

Несколько недель Зорге заново учился ходить и в конце лета 1916 года смог вернуться к матери в Берлин. В октябре он поступил на экономический факультет Берлинского университета. Пока он учился, военная политика и экономика Германии дали трещину. “Хваленая экономическая машина Германии лежала в руинах. Я чувствовал это на личном опыте, ощущая вместе с многочисленными пролетариями голод и растущий дефицит продуктов питания. Капитализм распался на свои составные элементы – анархизм и спекулянтов. Я видел крах Германской империи, которая, как считали, имеет прочный и незыблемый политический фундамент. Господствующий класс Германии, столкнувшись с таким положением, безнадежно растерялся и раскололся как морально, так и политически. В культурном и идеологическом плане нация ударилась в пустую болтовню о прошлом, в антисемитизм или романо-католицизм”³⁹.

Сообщения о большевистском перевороте в России в ноябре 1917 года только укрепили социалистические убеждения Зорге. “Я решил не только поддерживать движение теоретически и идеологически, но и самому стать на практике его частью”⁴⁰. В конце жизни, оказавшись в японской тюрьме по обвинению в шпионаже в интересах коммунистов, Зорге настаивал, что “принятое… 25 лет назад решение было верным… единственная свежая и эффективная идеология поддерживалась и отстаивалась революционным рабочим движением. Эта труднейшая, решительная и благородная идеология стремилась устранить экономические и политические причины нынешней и будущих войн средствами внутренней революции”⁴¹.

Британский журналист Мюррей Сейл отметил поразительное сходство между Зорге и другим знаменитым советским шпионом, Кимом Филби, у которого он брал интервью в Москве в 1967 году. Филби и Зорге были “психическими близнецами, – писал Сейл, – двумя классическими образцами редкого вида Homo undercoverus^[1]*, из числа тех, кто считает, что в скучной, незасекреченной жизни большинства из нас нет никакого смысла. Параллели между двумя этими людьми поразительны. Оба родились в семьях путешественников, вдали от условного дома… Оба получили достойное образование, превратившее их, по крайней мере внешне, в показательных представителей высшего класса… Оба, будучи впечатлительными студентами, стали коммунистами, причем оба – в тот период, когда коммунизм был крайне моден среди юных интеллектуалов. И в обоих случаях ключевым фактором стала война”⁴².

Зорге был официально комиссован из армии в январе 1918 года и незамедлительно отправился в Киль, штаб-квартиру Германского военного флота и известную колыбель социализма. Сознательно или по стечению обстоятельств, он оказался в самом эпицентре закипавшей в Германии революции.