Они вышли на улицу и, к облегчению обоих, теперь могли перейти на свой родной язык. После душной атмосферы бутика свежий, немного морозный воздух заметно улучшил настроение обоих.

– Твоей маме я уже приготовил подарки. Кстати, она спрашивала, сможешь ли ты вырваться в Москву хотя бы на пару дней. Она скучает по тебе. Или ты боишься оставить Вилена одного? – спросил он, по обыкновению мешая в одной фразе утверждения и гипотезы. Отец с дочерью шли мимо елочного базара, и десятки свежеспиленных деревьев, отдавая последние смолистые запахи живых веток, наполняли легкий ветерок, дувший в сторону озера, ностальгией по давно ушедшим временам, когда они всей семьей втроем встречали Новый год в своей двушке на Юго-Западе. Оба вопроса, заданные почти одновременно, были ожидаемыми, но Наталья Сергеевна, зная ответ на каждый из них, промолчала и со вздохом неизбежной покорности положила красную коробочку с драгоценностью к себе в сумочку. Чуть наклонившись, она поцеловала отца в щеку.

– Спасибо, пап! Если честно, я давно хотела что-то такое красивое и узнаваемое, как эта пантера! – она провела рукой в перчатке по его лицу, стараясь стереть следы помады, и, не удержавшись, поцеловала его еще раз.

– Ну и ладушки! – говоря это, Кольцов достал из кармана носовой платок и сам удалил остатки помады со своего лица. – Здесь мы можем говорить более или менее свободно, – сказал он. Опасаясь специалистов по липридингу, Сергей Николаевич продолжал возиться с платком.

Они остановились у парапета и, прислонившись к нему, пожилой мужчина приготовился выслушать длинную и запутанную историю, детали которой были настолько опасны, что говорить о них можно было только здесь, поеживаясь от холода и прикрывая губы ладонью.

Не представляя, какими словами и с какого места начать объяснять все тонкости их отношений, Наташа просто произнесла почти полушепотом:

– Вилен совсем слетел с катушек. Его любовник уговаривает – нет, скорее проблема в том, что уже уговорил, – на очень опасную аферу.

Привыкший ничему не удивляться, генерал мысленно снял шляпу перед своей дочерью. Он ожидал услышать от нее какую-то жесть про карты или рулетку, может быть, адюльтер с молодой симпатичной секретаршей, работающей на контрразведку, в худшем случае – о каком-то компромате, с которым пронырливые цэрэушники попробовали начать с Виленом Алексеевичем диалог. И сейчас он как никогда оценил ее спокойствие, не без гордости за себя и свою, как он про себя выразился, школу.

– Представить себе! Он реально гомик? По правде сказать, подозрения должны были посетить меня раньше. Ты давно в курсе?

– Папа! Во-первых, он не гомик, а, как бы это правильно выразиться, человек широких взглядов. Во-вторых, о его свободных нравах я узнала в первую же ночь, он сам мне все рассказал, и, так как я оказалась старорежимной туповатой деревенщиной, наша супружеская жизнь в ее интимной фазе проходила в диссонансе.

– То есть ты знала об этом с самого начала и не сказала нам с матерью ни слова?

– Мне кажется, сейчас не время и вообще не имеет смысла это обсуждать. Мне больно об этом говорить, но чуть раньше я пришла к вам за помощью, и вы отправили под нож меня и моего ребенка! – Наташа, произнося последние слова, почувствовала, как судорога от усилий сдержать слезы сковала мышцы лица. Незаметным движением она смахнула две слезинки с краешек глаз и продолжила, стараясь не поддаваться нахлынувшим воспоминаниям. – Короче, этот человек имеет на Вилена сильное влияние, и он уговорил его провезти наркотик по дипканалам. Вилен сначала согласился, потом, видимо, начал понимать, к чему это приведет, и в панике рассказал об этом мне. Ему необходима твоя помощь, и он устраивает истерики каждый день. Я больше не могу жить под этим прессом. Я хочу развестись. Вернусь в Россию, там все сейчас изменилось в лучшую сторону, ты и сам знаешь. Нет смысла цепляться за эфемерные привилегии.

– Да, Москва преобразилась.

Неожиданно для себя Кольцов как-то легко воспринял все сказанное. Пропустив упреки дочери мимо ушей – у него на этот счет было свое, прямо противоположное мнение, – он всерьез задумался о смысле пребывания своей дочери в несчастливом браке. Кроме того, Наташина мать, прикованная к креслу-каталке, нуждалась не только в уходе, но и в человеческом тепле. И если медицинская часть вопроса успешно решалась за счет щедрой оплаты выставляемых ему паллиативщиками счетов, то со второй частью вопросов становилось все больше и больше. Деятельный по натуре, он был не в состоянии проводить часы, сидя рядом и держа в своих руках пальцы одряхлевшей старухи, в которую болезнь и время превратили некогда сногсшибательную красотку. Латышка по отцу и украинка по матери, она жила в его памяти тем почти неземным существом, которое он впервые увидел на стадионе рижского «Динамо». Теперь, приходя к ней в больницу, он не верил своим глазам. Происходящее казалось ему сном. С присущим ему эгоизмом он сразу уловил скрытые выгоды от возвращения дочери в родные пенаты. Алиса, его жена, действительно скучала по Наташе и каждый раз подробно расспрашивала о ней.

– Ты взрослый человек и вправе принять любое решение, тем более мать нуждается в нашем участии, однако мы стоим здесь на ветру не для обсуждения темы развода. Расскажи мне в деталях с того места, с которого тебе удобнее, про Вилена Алексеевича. Я постараюсь тебя не перебивать, – продолжил он.

– Ты хочешь услышать, что я знаю от Вилена о существе этой аферы? Тогда приготовься слушать, там все очень запутанно и сюрреалистично. Ты слышал когда-нибудь о Пабло Пикассо? – вопрос был риторический и, не дожидаясь ответа, она продолжила: – Нет, не как о художнике, картины которого стоят баснословных денег, а как о директоре и распорядителе музея Прадо в Мадриде. Так вот, его любовь к коммунистам, а их к нему, была не так бескорыстна и не так парадоксальна, как кажется.

– А в чем парадокс? Великий художник выступает за справедливость…

– Ты обещал меня не перебивать.

– So stick to the point^[25].

– Мы не в магазине, что с тобой?

– Так удобнее, в переводе будет менее точно.

– Папа, ты меня доконаешь! Прошу, не перебивай меня, пожалуйста. Так вот, когда войска генерала Франко стояли уже недалеко от Мадрида, твой борец за справедливость паковал шедевры, не только свои, следует заметить, и отправлял их именно сюда, в Швейцарию. Потом, после войны, была реституция, шедевры вернулись обратно.

– Так в чем проблема? – Кольцову всегда становилось скучно, если история начиналась так издалека. Он по своему опыту стяжателя доподлинно знал, как трудно вернуть утраченное и присвоенное кем-то тайно.

– Ходят слухи, вернулось не все. Здесь где-то в горах есть частное хранилище картин. Нет ни каталога, ничего, указывающего на законность обладания этими картинами. Неизвестно даже, что это за картины. Официальные источники стерли упоминание об их существовании. Они существуют – и не существуют.

– Значит, картины нельзя продать без риска потерять их в бесконечных судебных тяжбах? Старые маразматики из Гааги между затяжками коноплей вынесут вердикт, который не оставит нам никаких шансов.

– Такие картины не надо продавать, их надо повесить в своем особняке где-нибудь на западном направлении от Золотоглавой, и утром в халате, помешивая сахар в чашечке с кофе, просто смотреть на них. Поднимает настроение. Alors donc revenons à nos moutons^[26]. Вилену предложили несколько картин в обмен на кокаин: это как криптовалюта, базовое условие сделки. Он полностью под влиянием этого человека, или группы, не знаю, у них это как секта. Все окутано тайной. Я пыталась как-то прояснить общие тезисы, но максимум, чего добилась, – это листок с нацарапанным на нем списком авторов и их работ. Одним словом, это билет в один конец. И знаешь еще что? Тогда, много лет назад, я была дурой, позволив вам загнать меня в угол. Только сейчас я начала это понимать. Поэтому все наши прежние договоренности идут сам знаешь куда. Я сейчас задам тебе вопрос, и если ты мне на него не ответишь прямо здесь, можешь забыть обо мне.

– Какой вопрос? – Кольцов приготовился валять дурака по своей привычке тянуть время, если у него не было ясного понимания происходящего.

– Где Рома?

– Какой Рома?

Наташа молча открыла сумочку и, достав футляр с пантерой, сунула его в руку отца, не особенно заботясь о том, удержит он его или нет. Зная его упрямый характер и любовь к блефу, она, не произнося больше ни слова, направилась в сторону отеля, где, не поднимаясь в номер, завела свой «Порше» и, стараясь не превышать скорость, уехала к себе в резиденцию.

Глядя на черную воду озера, Кольцов, повертев темно-вишневый футляр в руках, сунул его в карман пальто и решил поужинать в испанском ресторане Pasargades, минутах в десяти от места, где он находился. Сделав несколько шагов в сторону Rue du Rouvray, Сергей Николаевич внезапно остановился с ухмылкой человека, на ум которому пришло какое-то неожиданное и элегантное решение сложной задачи, вытащил айфон и прогуливающимся шагом двинулся обратно к мосту Mont Blanc. Черный лимузин, тот же самый, который встречал его в аэропорту, ехал ему навстречу, пока они не поравнялись. Шофер, поморгав фарами дальнего света, сделал знак, что заметил его, и, не включая поворотника, развернул машину через сплошную и плавно затормозил рядом.

– Поехали в «Сигалон», – сказал Кольцов, поудобнее устраиваясь на заднем сиденье.

– Это тот рыбный возле границы? – водитель говорил с горловым акцентом, безошибочно выдававшем в нем выходца с Кавказа.

– Дорогу, я надеюсь, помнишь? – в голосе генерала чувствовалось легкое раздражение.

– Сейчас забью в навигатор, – кавказец остановил машину и начал тыкать пальцами по дисплею.

– Сколько раз я тебе говорил купить карту и, пока меня нет, выучить все маршруты? Давай поезжай, я покажу дорогу. Надо развернуться, доедем до парка, и там второй направо. И если к следующему моему приезду не будешь знать хотя бы места, где мы бываем, вернешься в Кизляр. Там будешь по навигатору на ослах ездить, – впрочем, последние его слова звучали не очень убедительно. Кавказец был каким-то дальним родственником Магомед-Алиева, и в средневековых хитросплетениях клановой иерархии на его долю приходилась именно эта должность. В очередной раз отставной генерал загрустил о тех временах, когда работал только с теми, кому не надо было ничего объяснять.

В мишленовском рыбном ресторане Le Cigalon он заказал Carte blanche au chef и бутылку вина Haut-Brion Blanc 2004 года и, посмотрев на часы, приготовился ждать человека, который не мог не быть в курсе любых движений на черном рынке, и, значит, слухи об утерянных шедеврах должны были докатиться и до него.

* * *

Подошел официант и, держа бутылку легендарного вина, дал возможность Кольцову внимательно рассмотреть этикетку. Как обычно бывает в таких случаях, тот только кивнул головой, давая понять, что удовлетворен увиденным. Совсем недавно, когда он получил возможность путешествовать по миру уже без письменного разрешения начальства, которое в этой жизни есть у всех, Наташа объяснила ему, на что обращать внимание, когда пробуешь вино. Теперь он мог с видом знатока оценивать симметричность les jambes^[27], стекающих по стенкам бокала, а главное, и это ему нравилось больше всего, делать не очень довольное лицо, если температура белого вина была выше положенной. Вино было холодным, и он, чувствуя жажду, выпил сразу по-русски весь фужер. Аурелио Васкес, человек, которого он ждал, появился незаметно, проскользнув между столиком и креслом, уселся напротив и молча замер, как будто сидел здесь всегда.

– ¡Hola! ¿Qué tal todo?^[28] – поприветствовал его Кольцов, сразу исчерпав весь свой словарный запас испанского языка. – Ты что, в туалете прятался? Я не видел, как ты зашел, – продолжил он.

– Ваша школа! И не прятался, а был по нужде, – мы, люди, несовершенны и вынуждены посещать туалеты не из праздного любопытства, – говоривший был моложе генерала лет на тридцать и поэтому всегда обращался к нему на «вы». Кольцов, все больше европеизировавшийся за последние годы, предпочитал общаться проще и без отчеств, но с Аурелио Васкесом ничего поделать было нельзя, и он махнул рукой, оставив тому право на это обращение. Он говорил бегло по-русски и почти не путал падежи, что значительно улучшало его ценность как агента. Они заказали еще Fruit de mer^[29], и официант, достав бутылку Haut-Brion из ведерка со льдом, разлил его по фужерам, которые сразу покрылись мелкими капельками конденсата. Внутри украшенного к Рождеству ресторана было тепло, и тонкие нотки авторской кухни, смешивавшиеся с дорогим парфюмом нарядно одетых гостей, создавали непередаваемую атмосферу благополучия.

– Когда происходят такие совпадения, невольно начинаешь верить в судьбу, – продолжил говорить Васкес. – Моя секретарша – она, к слову, идиотка – перепутала даты, бронируя мне билеты на самолет, и сегодня, отстояв очередь на Vueling^[30], – а вы знаете, что очереди на этом low cost^[31] перевозчике просто ужасны, – я узнал, что улетаю завтра. Отели перед Рождеством забиты, я с трудом нашел место в каком-то хостеле и буквально собирался засыпать, положив под голову мою дорожную сумку, когда ваш звонок выдернул меня из теплого гнездышка. По моим планам сегодняшний вечер я должен был провести в Мадриде, где меня ждут моя мать и сестра Долорес, я как-то рассказывал вам о ней.

– Возможно, что такие случайности и делают нашу жизнь неповторимой, – произнеся это, Кольцов сам удивился апокрифичности сказанного, но решил не развивать сюжет. Он рассчитывал подойти к цели своей встречи в тот самый момент, когда «good last time»^[32] от выпитого вина будет в своей первой трети.

Принесли морских гадов, и мужчины, не сговариваясь, принялись поливать устриц и лангустин лимонным соком.