Он пробормотал что-то в свое оправдание и, заняв свободное место рядом с ней, начал рассматривать присутствующих. Дориан скромно поклонился ему с противоположного края стола. На его щеках появился радостный румянец. Напротив сидела графиня Харли, бесконечно добрая леди, с прекрасным характером, за который ее обожали знакомые, и с характерными пропорциями, которые современники назвали бы ожирением, если бы речь шла не о графине. Справа от нее сидел сэр Томас Бёрдон, радикальный парламентарий, который на людях следовал за своим лидером, а в личной жизни – за лучшими поварами, за обедом сидя с консерваторами, а мыслями оставаясь с либералами, согласно общеизвестному мудрому правилу. Место слева от нее занял мистер Эрскин Тредли, пожилой джентльмен, который владел значительным запасом шарма и культуры, однако, обзавелся плохой привычкой молчать. Однажды, он объяснил леди Агате, что сказал все, что хотел, еще до того, как ему исполнилось тридцать. По соседству с ним сидела миссис Ванделер, одна из лучших подруг его тетки – святейшая из женщин, однако, страшная неряха. Она напоминала ему плохо переплетенную книгу с гимнами. К счастью, с другой стороны от нее сидел лорд Фодель, крайне эрудированный и так же посредственный человек, такой же скучный, как и отчет министра в Палате Общин. Она разговаривала с ним с таким упорством, которое представляло собой, как он сам когда-то признал, страшную ошибку, которой не может избежать ни один порядочный человек.

– Мы как раз говорим о бедняге Дартмуре, Лорд Генри, – сказала графиня, кивнув ему с противоположной стороны стола. – Как считаете, он действительно женится на той прелестной юной даме?

– Думаю, она уже решила, что они обручатся, графиня.

– Это ужасно! воскликнула леди Агата. – Кто-то обязательно должен вмешаться.

– Я узнал из очень надежных источников, что ее отец – торгует какими-то безделушками в Америке, – надменно сказал сэр Томас Бёрдон.

– Мой дядя уже решил, что он торгует свининой, сэр Томас.

Безделушками! Какими еще безделушками? – Спросила графиня, вскинув руки вверх, чтобы подчеркнуть собственное удивление.

Американские романы, – ответил лорд Генри, накладывая себе перепелки.

Графиня выглядела растерянной.

Дорогая, не обращайте на него внимания, – прошептала леди Агата. – Он никогда не говорит то, что думает.

Когда открыли Америку, – сказал радикал и начал приводить какие монотонные факты. Как и каждый, кто пытается исчерпать тему для разговора, он исчерпал внимание своих слушателей. Графиня вздохнула и воспользовалась своим правом вмешаться в монолог.

Лучше бы ее и не открывали! – Воскликнула она. – Теперь наши девушки не имеют ни единого шанса! Это очень несправедливо.

Возможно, в конце концов, Америку так и не открыли, – сказал мистер Эрскин, – я скорее сказал бы, что ее просто нашли.

Эх, а я имела возможность пообщаться с людьми оттуда, – вяло ответила графиня. – Должна признаться, что большинство из них очень хорошие. А еще они прекрасно одеваются. Им всю одежду привозят из Парижа. Если бы я могла себе позволить такое.

– Говорят, что когда порядочные американцы умирают, их души улетают в Париж, – хохотнул сэр Томас, который и сам владел огромным количеством устаревшей одежды.

– Действительно! А куда же попадают души плохих американцев после смерти? – Поинтересовалась графиня.

В Америку, – пробормотал лорд Генри.

Сэр Томас нахмурился.

Боюсь, Ваш племянник предвзято относится к этой величественной стране, – обратился он к леди Агате. – Я объездил ее всю с лучшими проводниками. Уверяю вас, это было крайне поучительно.

Мы действительно должны увидеть Чикаго, чтобы чему-то научиться? – Жалобно сказал мистер Эрскин. – Я абсолютно не настроен на такое путешествие.

Сэр Томас махнул рукой.

Мистер Эрскин Тредли собрал весь мир на своих полках. А мы, практичные люди больше любим видеть вещи, чем читать о них. Американцы – очень интересный народ. Они вполне рассудительны. Думаю, это их отличительная черта. Именно так, мистер Эрскин, вполне рассудительный народ. Уверяю Вас, они не делают никаких глупостей.

Как же это ужасно! – Воскликнул лорд Генри. Я могу стерпеть грубую силу, однако грубая рассудительность крайне невыносима. Есть в ней что-то несправедливое. Она заходит дальше, чем интеллект.

Я Вас не понимаю, лорд Генри, – сказал сэр Томас, багровея.

А я понимаю, – с улыбкой отозвался мистер Эрскин.

Все парадоксы по-своему полезны… – продолжил баронет.

Разве это парадокс? – Спросил мистер Эрскин. – я так не думаю. Хотя, может и так. В конце концов, за парадоксами кроется истина. Чтобы понять реальность, нам следует посмотреть, как она идет по тонкому канату. Только когда она выкручивается, что акробат, можно ее познать.

Господи! – Сказала леди Агата, – о чем эти мужчины только не спорят. Уверена, мне никогда не понять, что вы там себе говорите. Кстати, Гарри, я на тебя сердита. Зачем ты убеждаешь нашего милого мистера Дориана Грея оставить Ист Энд? Уверяю, ему бы цены не было. Все были бы в восторге от его игры.

Я просто хочу, чтобы он играл для меня, – с улыбкой сказал лорд Генри, он посмотрел за стол и поймал радостный ответный взгляд.

– Они же такие несчастные там в Вайтчепел, – продолжила леди Агата.

Я способен сочувствовать всему, кроме страданий, – сказал лорд Генри, пожав плечами. – Я не могу им сочувствовать. Они слишком уродливые, слишком ужасные, слишком волнующие. Есть что-то очень мрачное в нынешней привычке сочувствовать боли. Нам стоит сочувствовать цветам, красоте, радости жизни. Чем меньше сказано о трагедии жизни, тем лучше.

Однако, Ист Энд остается очень важной проблемой, – отметил сэр Томас, мрачно кивнув.

Вы правы, – ответил юный лорд. – Это проблема рабства, а мы пытаемся решить ее, развлекая рабов.

Политик с интересом посмотрел на него.

Что же Вы предлагаете изменить? – Спросил он.

Лорд Генри рассмеялся.

– Я не хочу менять в Англии ничего, кроме погоды. – Ответил он. – Мне вполне достаточно философского созерцания. Однако, поскольку девятнадцатый век обанкротился, потратив все свои соболезнования, я бы предложил обратиться к науке, чтобы она исправила положение. Преимущество эмоций заключается в том, что они вводят нас в заблуждение, а преимущество науки – в том, что она лишена эмоций.

Но мы несем такую огромную ответственность, – скромно вмешалась миссис Ванделер.

Действительно огромною.

Лорд Генри посмотрел на мистера Эрскина.

Человечество слишком серьезно себя воспринимает. Это его величайший грех. Если бы пещерные люди умели смеяться, история сложилась бы совсем иначе.

Вы меня утешили, – прощебетала графиня. – Раньше когда я посещала вашу тетю, я чувствовала вину за то, что вовсе не интересуюсь делами в Ист Энде. Отныне я смогу смотреть ей в глаза и не краснеть.

Иногда даже полезно немного покраснеть, – отметил лорд Генри.

Только в молодости, – ответила она. – Когда пожилая женщина вроде меня краснеет – ничего хорошего из этого не выйдет. Эх! Лорд Генри, если бы Вы могли подсказать мне, как вернуть молодость.

Он на мгновение задумался.

– Вы можете вспомнить страшную ошибку, которую вы совершили в молодости, графиня? – Спросил он, не сводя с нее глаз.

– Боюсь, их было немало, – ответила она.

Так совершите их снова, – мрачно сказал он. – Чтобы вернуться в собственную молодость, достаточно просто повторить собственные глупости.

– Какая замечательная теория! – Не удержалась она. – Я должна испытать ее на практике.

– Опасная теория, – процедил сквозь зубы сэр Томас. Леди Агата лишь кивнула, не в состоянии справиться со своим удивлением. Мистер Эрскин слушал.

Да, – продолжил он, – это один из самых удивительных секретов жизни. Сейчас большинство людей умирают под тяжестью здравого смысла, и слишком поздно понимают, что единственные вещи, о которых они никогда не будут жалеть – это их ошибки.

За столом раздался громкий смех.

Он играл идеей и получал от этого все больше удовольствия. Он подбрасывал ее в воздух и сразу превращал. Он давал ей бежать и снова ловил. Разрисовывал ее во все цвета радуги и отпускал лететь на крыльях парадокса. Пока он продолжал говорить, восхваление глупостей превращалось в философию, которая, в свою очередь, превратилась в юную девушку, танцевала, что вакханка, на холмах жизни и смеялась над Силенусом за его трезвость. Факты разбегались от нее будто испуганные лесные звери. Своими босыми ногами она топталась прессом, на котором сидел премудрый Омар, пока виноградный сок не омыл ее ноги и не пролился розовой пеной. Это была блестящая импровизация. Он чувствовал, что взгляд Дориана Грея был прикован к нему и понимание того, что среди публики был именно тот, кого он хотел захватить собой, казалось, придавало живости и красок его воображению. Он был фантастически великолепен и бесспорен. Он очаровал своих зрителей, как факир очаровывает кобру своей музыкой. Дориан Грей не сводил с него глаз, он сидел, как зачарованный, время от времени на его лице появлялась улыбка, а в глазах росло удивление.

В конце концов, реальность ворвалась в комнату, надев на себя костюм слуги, чтобы сообщить графине, что ее уже ждет экипаж. Она взмахнула руками в напускном отчаянии.

Как же мне жаль, – сказала она, – что я должна уйти, чтобы забрать мужа из клуба и пойти с ним на бессмысленные сборы в Уиллиса, где мой муж будет председательствующим. Если я опоздаю, он просто придет в ярость, а я не могу позволить себе ссориться в этой шляпке – она слишком хрупкая. Лихое слово разорвет ее. Поэтому я должна идти, дорогая Агата. Всего хорошего, лорд Генри, Вас очень приятно слушать, хоть Вы и выступаете против морали. Я даже не могу подобрать слов относительно Ваших взглядов. Посетите меня однажды вечером, поужинаем вместе. Как насчет вторника? У Вас еще нет планов на вторник?

– Ради Вас, графиня, я отменю любые планы, сказал лорд Генри, поклонившись.

Ох! Это так мило и одновременно так некрасиво с Вашей стороны, – улыбнулась она, – поэтому имейте в виду, я жду Вас, – с этими словами она оставила комнату в сопровождении леди Агаты и остальных дам.

Когда лорд Генри сел на стул, мистер Эрскин подошел к нему, сел рядом и положил руку ему на плечо.

– Вы способны переговорить любую книгу, – сказал он, – почему же Вы до сих пор не написали какую-то?

– Я слишком люблю читать книги, чтобы заниматься их написанием, мистер Эрскин. Конечно, я хотел бы написать роман, такой же прекрасный, как персидский ковер, и такой же волшебный. Но английских читателей ничто не интересует, кроме газет и енциклопедий. Из всех народов мира англичане хуже всего чувствуют красоту литературы.

– Боюсь, Вы правы, – ответил мистер Эрскин. – Я и сам когда-то хотел писать, но уже давно бросил думать об этом. А теперь, мой юный друг, если Вы позволите мне так к Вам обратиться, я хотел бы спросить, действительно ли Вы имели в виду все то, что говорили нам за обедом?

– Я уже и забыл, что я там говорил, – улыбнулся лорд Генри. – Наверное, очень плохие вещи?

– Действительно, очень плохие. Собственно говоря, я считаю, что Вы крайне опасны, и если с нашей дорогой графиней что-то случится, мы положим вину за это на Вас. Но я хотел бы поговорить с Вами о жизни. Я родился в скучном поколении. Однажды, когда Вам надоест Лондон, посетите меня в Тредли и расскажите о Вашей философии наслаждений за бокалом изысканного бургундского, которое я имею за счастье держать в погребе.

– Я буду в восторге. Для меня стало бы честью посетить Тредли. Имение имеет выдающегося хозяина и выдающуюся библиотеку.

– Вы ее дополните, – ответил пожилой джентльмен, уважительно поклонившись. А теперь мне пора прощаться с Вашей прекрасной тетушкой. Мне пора в Атенеум. В это время мы обычно спим.

– Все, мистер Эрскин?

– Да, все сорок в сорока креслах. Так мы практикуемся чтобы вступить в английскую академию литературы.

Лорд Генри рассмеялся и встал.

– Я пойду в парк, – сказал он.

Когда он выходил из дверей, Дориан Грей взял его за руку.

– Позвольте мне пойти с Вами, – сказал он.

– Но мне казалось, что вы обещали Бэзилу Голуорду посетить его?

– Я лучше пойду с Вами. Я чувствую потребность пойти с Вами. Позвольте. И пообещайте все время мне что-то рассказывать. Никто не умеет так увлекательно рассказывать обо всем, как Вы.

– Нет! На сегодня я уже наговорился, – с улыбкой ответил лорд Генри. – Теперь я хочу просто понаблюдать за жизнью. Можете пойти понаблюдать вместе со мной, если хотите.