– Да, сейчас вам не понять. Вы все прочувствуете, когда станете старым и уродливым, когда заботы избороздят ваш лоб морщинами, страсти опалят губы своими мерзостными пожарами, вот тогда вы прочувствуете в полной мере. Сейчас вы, куда бы ни пошли, очаровываете всех и вся. Будет ли так всегда? Лицо ваше красоты удивительной, мистер Грей. Не хмурьтесь. Так и есть. Красота – разновидность таланта, более того, она превыше таланта, поскольку не нуждается в разъяснении. Такова одна из величайших данностей этого мира, как и солнечный свет, весна или отражение в темных водах серебряной скорлупки, которую мы называем луной. Красота не подлежит сомнению. Ей присуще священное право всевластия. Она делает своих обладателей королями. Улыбаетесь? Утратив красоту, улыбаться вы перестанете… Некоторые утверждают, что красота поверхностна. Может быть, и так, однако она не настолько поверхностна, как мысль. На мой взгляд, красота – чудо из чудес. По внешности не судят лишь люди ограниченные. Истинную тайну этого мира хранит видимое, а не скрытое. Да, мистер Грей, боги одарили вас щедро. Впрочем, они быстро отбирают свои дары. У вас всего несколько лет, чтобы пожить полной жизнью. Когда пройдет юность, она уведет с собой и красоту, и вы внезапно обнаружите, что побед у вас не осталось, либо же вам придется довольствоваться теми скудными победами прошлого, которые ваша память сделает куда более горькими, чем поражение. Каждый месяц влечет вас все ближе к жестокому концу. Время вам завидует и сражается против ваших лилий и роз. Кожа ваша пожелтеет, щеки ввалятся, глаза потускнеют. Страдания ваши будут ужасны… Цените юность, пока она у вас есть. Не расточайте золото своих дней, внимая лицемерным занудам, пытаясь найти выход из безвыходных ситуаций или растрачивая жизнь на невежд, бездарей и чернь. Все это нездоровые стремления и ложные идеалы нашего века. Живите! Живите той удивительной жизнью, которая в вас есть! Не проходите мимо новых ощущений, ищите их сами! Не бойтесь ничего! Новый гедонизм – вот чего жаждет наш век! Вы можете стать его зримым символом. Для вас как личности нет ничего невозможного. На некоторое время мир принадлежит только вам. Встретив вас, я понял: вы совершенно не осознаете, кто вы или кем могли бы стать. Я обнаружил в вас столь много всего, меня очаровавшего, что понял: я обязан рассказать вам кое-что о вас самом. Трагично растратить себя понапрасну, ведь юность длится так недолго. Полевые цветы вянут, потом расцветают вновь. В следующем июне золотой дождь будет таким же ослепительным, как и сейчас. Через месяц на клематисе распустятся лиловые звезды, и зеленая ночь его листвы будет таить эти лиловые звезды год за годом. А юность вы не вернете никогда. Пульс радости, что бьется в нас в двадцать лет, замедлится, руки и ноги ослабеют, чувства притупятся. Мы выродимся в уродливых марионеток, терзаемых воспоминаниями о страстях, которых слишком боялись, и восхитительных соблазнах, отдаться которым нам не хватило силы духа. Юность! Юность! В жизни нет ничего, ей подобного!

Дориан Грей пораженно слушал с широко раскрытыми глазами. Кисть сирени выпала из его рук. Пушистая пчела прилетела и покружилась вокруг нее, потом принялась ползать по овальному шару крошечных звездчатых соцветий. Юноша наблюдал за пчелкой с тем необъяснимым интересом к пустякам, что мы проявляем в моменты страха перед событиями исключительной важности, или под влиянием нового чувства, которое не можем выразить, или же долгое время осаждавшей наш разум тягостной мысли, которой нам не хватает силы духа поддаться. Вскоре пчела улетела и залезла в трубочку пурпурного вьюнка. Цветок вздрогнул и закачался взад-вперед.

Внезапно в дверях студии возник художник и отрывисто замахал, приглашая их внутрь. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

– Я жду! – вскричал Бэзил. – Входите же! Свет теперь превосходный, а напитки можете захватить с собой.

Они поднялись и не спеша пошли по дорожке. Мимо порхнули две бело-зеленые бабочки, на груше в углу сада запел дрозд.

– Вы рады, что встретились со мной, мистер Грей, – заметил лорд Генри, глядя на юношу.

– Да, теперь я рад! Интересно, будет ли так всегда?

– Всегда! Ужасное слово. Услышав слово «всегда», я содрогаюсь. Его чересчур любят женщины, способные испортить любой роман. Это слово лишено всякого смысла. Единственная разница между прихотью и любовью всей жизни заключается в том, что прихоть живет чуть дольше.

Войдя в студию, Дориан Грей положил руку на плечо лорда Генри.

– В таком случае пусть наша дружба будет прихотью, – пробормотал он, смущаясь своей прямоты, взошел на платформу и принял прежнюю позу.

Лорд Генри расположился в широком плетеном кресле и принялся наблюдать за юношей. Мазки и удары кисти по холсту были единственными звуками, нарушавшими тишину, да еще Холлуорд время от времени отходил назад, чтобы посмотреть на свою работу издалека. В лившихся в открытые двери косых лучах солнца танцевали золотистые пылинки. Студию окутывал густой аромат роз.

Через четверть часа Холлуорд закончил писать, долгое время смотрел на Дориана Грея, потом на картину, покусывая кончик большой кисти и хмуря лоб.

– Вот теперь готово! – наконец вскричал он, нагнулся и надписал свое имя длинными алыми буквами в левом углу картины.

Лорд Генри подошел к холсту и принялся его рассматривать. Несомненно, это был удивительный шедевр, и сходство с оригиналом тоже было удивительное.

– Дорогой мой, поздравляю от всей души! Это лучший портрет нашего времени. Мистер Грей, идите и посмотрите на себя.

Юноша вздрогнул, словно пробуждаясь от сна.

– Неужели готово? – пробормотал он, спускаясь с подиума.

– Вполне, – ответил художник. – Сегодня ты позировал просто замечательно. Я тебе ужасно благодарен!

– Благодарить следует меня, – вмешался лорд Генри. – Не так ли, мистер Грей?

Дориан не ответил, безучастно прошел к картине и повернулся к ней лицом. Увидев портрет, он отпрянул, щеки его зарделись от удовольствия. Глаза радостно заблестели, словно он впервые узнал себя на картине. Он стоял неподвижно и дивился, едва замечая слова Холлуорда. Осознание собственной красоты, никогда не ощущавшейся прежде, снизошло на него как откровение. Комплименты Бэзила Холлуорда казались ему очаровательными преувеличениями из дружеских чувств. Он их слушал, смеялся над ними и тут же забывал. Они никак не влияли на его душу. Потом появился лорд Генри Уоттон со своим странным панегириком юности и грозным предупреждением о ее скоротечности. Вот тогда юношу проняло, и теперь, когда он смотрел на тень своей красоты, на него обрушилась вся полнота жестокой реальности. Да, наступит день, когда лицо его пожелтеет и покроется морщинами, глаза утратят блеск и потускнеют, изящество фигуры исказится. С губ пропадет алый цвет, золото волос погаснет. Жизнь, формируя его душу, изуродует тело. Он станет отвратителен, безобразен и неуклюж.

При мысли об этом Дориана пронзила острая, как нож, боль, заставившая содрогнуться все нежные струны его души. Глаза потемнели до цвета аметиста, их заволокла пелена слез. Ему показалось, будто сердце сжала ледяная рука.

– Разве тебе не нравится? – наконец не выдержал Холлуорд, немного уязвленный молчанием юноши и не понимающий его причины.

– Разумеется, ему нравится, – сказал лорд Генри. – Да и кому не понравилось бы? Это один из величайших шедевров современной живописи. Готов отдать за него все, чего ни попросишь. Я хочу эту картину!

– Гарри, она не моя собственность.

– Тогда чья же?

– Разумеется, Дориана, – ответил художник.

– Повезло ему.

– До чего грустно! – пробормотал Дориан Грей, не отрывая взгляда от своего портрета. – До чего грустно! Я состарюсь, сделаюсь уродливым и страшным. А картина навсегда останется юной. Она никогда не будет старше именно этого июньского дня… Вот бы могло быть иначе! Вот бы я всегда оставался юным, а картина старилась! За это. за это я отдал бы все что угодно! Да, во всем мире нет ничего, что бы я пожалел. Я готов и душу свою отдать!

– Вряд ли Бэзил пошел бы на подобное соглашение, – со смехом воскликнул лорд Генри. – Незавидная судьба для картины.

– Гарри, я был бы резко против! – заявил Холлуорд.

Дориан Грей обернулся и посмотрел на него:

– Еще бы, Бэзил. Искусство тебе куда важнее друзей. Для тебя я значу не больше, чем позеленевшая бронзовая статуя. Пожалуй, ничуть не больше.

Художник уставился на него в недоумении. Подобные речи были так непохожи на обычную манеру Дориана. Что же случилось? Судя по всему, юноша очень разозлился. Лицо горело, щеки раскраснелись.

– Да, – продолжил Дориан Грей, – для тебя я значу меньше, чем твой Гермес из слоновой кости или серебряный фавн! Их ты будешь любить всегда. А сколько тебе буду дорог я? Думаю, пока у меня не появятся первые морщины. Теперь я знаю: едва человек утратит красоту, он потеряет все! Этому меня научила твоя картина. Лорд Генри Уоттон совершенно прав. Юность – единственное, что стоит сохранить. Когда я обнаружу, что начал стареть, я себя убью!

Холлуорд побледнел и схватил его за руку.

– Дориан! Дориан! – вскричал он. – Не говори так! У меня никогда не было лучшего друга, чем ты, и никогда не будет! Неужели ты завидуешь предметам неодушевленным?! Ведь ты гораздо прекраснее любого из них!

– Я завидую всему, чья красота не умрет! Я завидую портрету, который ты с меня написал! Почему он сохранит то, что я утрачу? Каждый миг крадет у меня и отдает ему. О, вот бы только могло быть наоборот! Пусть бы менялся портрет, а я всегда оставался таким, как сейчас! Зачем ты его написал? Однажды он начнет надо мной глумиться – глумиться по-страшному!

В глазах юноши вскипели жгучие слезы, он вырвал руку, бросился на тахту и зарылся лицом в подушки.

– Смотри, что ты наделал, – с горечью произнес художник.

Лорд Генри пожал плечами:

– Вот тебе настоящий Дориан Грей.

– Вовсе он не такой!

– Если он не такой, то при чем тут я?

– Тебе следовало уйти, когда я попросил.

– Я остался лишь потому, что ты попросил, – был ответ лорда Генри.

– Гарри, я не могу ссориться с двумя друзьями сразу, но раз уж вы оба заставили меня возненавидеть мою лучшую работу, то я ее уничтожу. Ведь это всего лишь холст и краски! Я не позволю им вторгнуться в нашу жизнь и ее исковеркать!

Дориан Грей поднял золотоволосую голову с подушки – лицо бледное, глаза заплаканные – и с ужасом смотрел, как Бэзил идет к деревянному рабочему столу возле высокого окна. Что ему нужно? Художник порылся среди тюбиков с красками и сухих кистей, словно что-то искал. Да, он искал длинный шпатель с тонким упругим лезвием. Шпатель нашелся быстро. Бэзил решил изрезать холст.

Сдерживая рыдания, юноша вскочил с тахты, бросился к Холлуорду, вырвал нож из его руки и забросил в дальний конец студии.

– Не надо, Бэзил, не надо! – вскричал он. – Это все равно что убийство!

– Я рад, что ты наконец оценил мои труды, Дориан, – холодно заметил художник, справившись с удивлением. – Думал, не сподобишься.

– Оценил? Бэзил, я влюблен в твою картину! Мне кажется, что это часть меня.

– Что ж, как только ты высохнешь, тебя покроют лаком, вставят в раму и отправят домой. Тогда можешь делать с собой все, что тебе угодно. – Художник прошел через комнату и позвонил в колокольчик. – Дориан, ведь ты выпьешь чаю? И ты, Гарри? Или же ты не любитель столь простых удовольствий?

– Обожаю простые удовольствия, – заявил лорд Генри. – Они – последнее прибежище натур сложных. Подобных сцен я терпеть не могу, разве что в театре. Что за нелепые люди вы оба! Ума не приложу, как можно утверждать, что человек – существо рациональное. Пожалуй, это самое непродуманное определение из всех существующих. Человек обладает разными качествами, но только не рациональностью. Как бы там ни было, я этому рад, хотя лучше бы вы, друзья, не вздорили из-за картины. Будет гораздо разумнее, Бэзил, если ты отдашь ее мне. Глупому мальчишке она вряд ли нужна, а вот я был бы рад получить этот портрет.

– Если ты не отдашь его мне, Бэзил, я не прощу тебя никогда! – вскричал Дориан. – И я никому не позволю называть меня глупым мальчишкой!

– Ты знаешь, что портрет твой, Дориан. Я подарил его тебе еще до того, как написал.

– Вы должны понимать, что вели себя глупо, мистер Грей, и вряд ли вам следует возражать против напоминания, что вы чрезвычайно юны.

– Еще сегодня утром я возразил бы непременно, лорд Генри.

– Ха! Сегодня утром! С тех пор вы многое пережили.

В дверь постучали. Вошел дворецкий с чайным подносом и поставил его на японский столик. Раздался звон чашек и блюдец, мелодичное шипение георгианского чайника. Мальчик-слуга внес фарфоровую сахарницу и молочник. Дориан Грей налил всем чаю. Двое молодых людей неспешно приблизились к столу и заглянули под крышки блюд.

– Поедемте сегодня в театр, – предложил лорд Генри. – Наверняка где-нибудь что-нибудь идет. Я обещал отобедать у Уайта с одним приятелем, но могу послать ему телеграмму, что заболел или мне помешала прийти более поздняя договоренность. Пожалуй, это будет неплохим оправданием в силу своей неожиданной откровенности.

– Какая скука наряжаться в вечерний костюм! – пробормотал Холлуорд. – Стоит его только надеть, как жизнь делается невыносимой!

– Да, – задумчиво протянул лорд Генри, – наряды девятнадцатого века отвратительны. Такие мрачные, такие унылые. В современной жизни порок – единственный яркий элемент.

– Гарри, вовсе не стоит говорить такие вещи в присутствии Дориана.

– Какого именно Дориана? Того, что наливает нам чай, или того, что на картине?

– Я про обоих.

– Лорд Генри, я бы очень хотел поехать с вами в театр! – сказал юноша.

– Так едемте. Ты ведь с нами, Бэзил?

– Увы, не могу. Много работы.

– Что ж, тогда отправимся вдвоем, мистер Грей.

– С большим удовольствием!

Художник закусил губу и с чашкой в руке отправился к картине.

– Я останусь с настоящим Дорианом, – грустно проговорил он.

– Неужели это настоящий Дориан? – вскричал оригинал, подходя к портрету. – Неужели я действительно таков?

– Да, ты именно таков.

– До чего замечательно, Бэзил!

– По крайней мере, внешне. Он ведь никогда не изменится, – вздохнул Бэзил. – И это прекрасно.

– До чего много значения люди придают измене! – воскликнул лорд Генри. – А ведь даже в любви это лишь вопрос физиологии. И наши желания тут ни при чем. Юноши хотели бы не изменять, но не могут, старцы хотели бы изменять, но тоже не могут. Что еще тут скажешь!

– Не езди сегодня в театр, Дориан, – попросил Холлуорд. – Останься и поужинай со мной.

– Не могу, Бэзил.

– Почему же?

– Потому что я пообещал лорду Генри Уоттону поехать с ним.

– Он не станет любить тебя больше, если будешь выполнять обещания. Он-то своих не выполняет. Прошу тебя, не езди!

Дориан Грей рассмеялся и покачал головой.

– Умоляю, останься!

Юноша заколебался и посмотрел на лорда Генри, который наблюдал за ними, сидя возле чайного столика с улыбкой на губах.

– Бэзил, я должен ехать.

– Ну ладно, – проговорил Холлуорд и поставил чашку на поднос. – Уже довольно поздно, так что не теряйте времени, ведь тебе еще нужно переодеться. Прощай, Гарри. Прощай, Дориан. Приходи меня повидать. Приходи завтра.

– Конечно.

– Не забудешь?

– Нет, конечно же нет! – вскричал Дориан.

– И… Гарри!

– Да, Бэзил?

– Помни, о чем я попросил тебя утром в саду!

– Уже забыл.

– Я тебе доверяю.

– Хотел бы я доверять сам себе! – со смехом откликнулся лорд Генри. – Пойдемте, мистер Грей, мой экипаж ждет снаружи. Прощай, Бэзил! День сегодня выдался крайне занимательный.

Когда дверь за ними закрылась, художник бросился на тахту, и лицо его исказилось от боли.