– Мне интересно, какой будет вкус этих улиток. Мне раньше не доводилось употреблять их в пищу.

– О, мистер Мильнер, по белому Вам завидую! Я же впервые попробовал их, когда мне было ещё лет семь. Их бесподобно готовила моя бабушка.

– Позвольте я угадаю, – широко улыбнулся Мильнер, – Вы родом из…

– Oui! Да, мой дорогой друг. Из Бургундии. Я родился в прекрасном городке Пьер-де-Брес, недалеко от Дижона…

И старик Том еще несколько минут расписывал красоты тех дивных мест и хвастался историей сорта винограда, который растет только в их родовом поместье.

«Он явно гордится тем, что родился в этой провинции с поэтичным французским названием, и говорит так, будто это его единственное достижение в жизни», – смеясь в душе думал Брюс Мильнер.

– Что Вы делаете в Нью-Йорке? – спросил он у француза Булье, вдруг почувствовав себя хозяином этой земли.

Брюс родился и вырос в этом тесном городе. Тупые американские ТВ-шоу, когда-то украли ум его матери, а алкоголь и наркотики довольно рано жизнь его отца. Тот умер, когда Мильнеру было всего пять лет. Ему еще не исполнилось и четырнадцати, когда его мать оказалась в клинике для душевнобольных с диагнозом «маниакально депрессивный психоз». Спустя год одна из ее многочисленных попыток суицида оказалась успешной. Ему рано пришлось повзрослеть. Оставшись круглым сиротой, Брюс перестал посещать школу и, как миллионы американцев, стал просто выживать. И конечно же, мечтать о том, что когда-то его родной мегаполис, город больших возможностей, подарит ему шанс разбогатеть. Заработать целый миллион американских долларов.

К шестнадцати годам Мильнер знал схему Нью-Йоркского метро лучше, чем его проектировщик. К двадцати мог рассказать об автомобильных пробках лучше любого спутникового навигатора. В тридцать лет он был амбициозен и еще полон энтузиазма. После тридцати пяти, разочаровавшись в своем юношеском максимализме и страдая от комплекса нищеты, Брюс Мильнер носил только эту «медаль» – коренного жителя знаменитого Нью-Йорка. Того города, в котором цинизм и жестокость оправдали типично американской фразой: «Это всего лишь бизнес. Ничего личного».

И сейчас скромный аристократ из Бургундии общался не просто с владельцем «Экспресс Америка», но и с самым что ни на есть Нью-Йоркцем. Стало быть, они на его территории.

Булье явно не ожидал подобного вопроса. Он даже замешкал с ответом на какое-то время. Это были те самые секунды, которые нужны человеку на самоидентификацию.

– О, мистер Мильнер, Вы подумали, я турист, – шутливо воскликнул Булье, – Нет! Мои родители переехали на Манхэттен, когда решили, что мне лучше поступать в престижный американский университет. Это было очень давно, – добавил он с наигранной ностальгией, – Вот этот французский ресторан был открыт в июне 1972 года моим отцом Жан-Клодом Булье…

– Как раз, когда вы эмигрировали из Бургундии, – с явным оттенком наглости перебил француза очень местный американец, – Так это Ваш ресторан?! – уже снисходительно с поддельным изумлением добавил Мильнер.

– Oui, monsieur⁴, – улыбаясь, слегка наклонил голову, как умеют только французы, шестидесятивосьмилетний Том Булье.

И сколько бы теперь не распинался пожилой месье, даже своими красочными речами он не сможет убедить Мильнера, да и самого себя, в том, что он местный. И пусть этот ресторан с сильно завышенными ценами на еду старше самого Брюса, каждый из них понимал, или как минимум ощущал инстинктивно, кто у кого в гостях.

– O! Voilà⁵! – обрадовался Булье, когда официант принес две тарелки с большими виноградными улитками.

Аромат специй был весьма приятный. Но как принято есть это существо-ногу Мильнер не имел понятия.

– Сейчас во многих ресторанах их едят при помощи специальных щипцов. В моём заведении они тоже есть. Но я предпочитаю тот способ, который использовал в детстве.

Вычурный до этого, оперирующий пафосными словами аристократ взял в левую руку улитку, в правую обыкновенную шпажку для канапе, выковырял из панциря его жителя и, недолго думая, без фетишистских прелюдий, принялся его пережёвывать. При этом буквально на две секунды закрыл глаза, демонстрируя этим, что сваренная улитка с чесноком и сыром невообразимо вкусна. Затем взял со стола бокал белого сухого вина, но в этот раз, перед тем как сделать первый глоток, потратил какое-то время на забаву со своим обонянием.

– Попробуйте, – предложил Булье, принимаясь за следующую улитку.

Мильнер, следуя примеру старого француза, извлек из раковины маленький скукоженный кусочек серо-коричневого мяса улитки и несмелым движением поместил его между зубами.

Буквально через мгновение он обнаружил, что все не так ужасно, как ему казалось. Вместо абстрактного, но очень мерзкого вкуса, которым воображение Мильнера наделило этого моллюска, его рецепторы индексировали соль, чеснок и острый перец. Сочетание этих специй можно встретить в тысячах кулинарных блюд. Что же касалось вкуса самой сваренной в собственном доме улитки, то дегустатор-дебютант не смог разобрать его вовсе. По консистенции мясо головоногого существа можно было сравнить с прожилками куриных ножек – прожевать практически не реально, поэтому добыча подобного рода проглатывается почти сразу.

Убедившись в том, что это кулинарное чудо вполне съедобно, Мильнер стал поглощать улиток по-бургундски увлеченно, со свойственным ему азартом. Тем более, что вино, предложенное гурманом Булье, и в самом деле превосходным образом сочеталось с этими солеными кусочками «куриных прожилок».

– Мерси боку⁶, мистер Булье, за сие экзотическое угощение, – произнес Брюс, вытирая губы тканевой салфеткой, – думаю, при следующем посещении Вашего славного заведения я продолжу знакомство со смелой французской кухней.

Ему ещё очень хотелось что-нибудь съязвить на счет лягушачьих лапок, но даже в таком откровенно пьяном состоянии ему удалось воздержаться от хамства.

– Всегда Вам рады, мистер Мильнер, – учтиво поклонился Булье, – ещё раз, примите мои поздравления! Кстати, сколько Вам исполнилось? – спросил он, поднимая бокал с вином.

– Тридцать восемь, – коротко ответил именинник.

– Тридцать восемь, какой прекрасный возраст, – протяжно произнес старый француз, – когда мне было тридцать восемь лет, я еще мог совершать прекрасные глупости…

– Например? – с не поддельным интересом спросил Мильнер, оборвав своего собеседника на полуслове.

Том Булье на заинтересованность молодого американца улыбнулся так радостно и воодушевлённо, будто ждал такого благодарного слушателя всю свою жизнь.

– В тридцать восемь лет, мой дорогой друг, я женился в пятый, и к слову, в последний раз.

Предугадывая реакцию Мильнера, старина Том сделал умышленную паузу, смакуя эффект от удачно начала своей истории.

Закоренелый холостяк Мильнер округлил глаза от удивления.

– О, как же она была прекрасна! Молоденькая американка с бразильскими корнями. Ей было тогда всего двадцать лет, – предался воспоминаниям любвеобильный эмигрант, – Она была необыкновенной!

– Сколько же Вам было лет, когда вы женились впервые? – широко улыбаясь, спросил Мильнер.

– Двадцать два года, – неожиданно погрустнев ответил Булье, – но эта глупость мне не принадлежала, – добавил он, погрузившись на этот раз в печальные воспоминания.

– Неужели классика аристократического бытия?! – насмешливо спросил циничный американец.

– C'est la vie⁷, – уже улыбаясь, но по-прежнему с легкой тоской в глазах, ответил Том Булье на эту колкость.

– Сколько же у Вас детей? – задал напрашивающийся вопрос Мильнер.

– Ни одного! – весело ответил на ожидаемый вопрос старина Томас, – никогда не было и абсолютно точно никогда не будет! – добавил он с каким-то горделивым наслаждением.

Мильнер в очередной раз выразил удивление, на что тут же среагировал его собеседник.

– Природа всё сама решила, – практически пропел Булье, – моя вторая жена потратила кучу денег на разных специалистов, чтобы те помогли расшевелиться моим ленивым сперматозоидам. Но к счастью, в те времена медицина оказалась бессильна.

– Не любите детей? – уважительно спросил Брюс, так как и сам не относился к числу заядлых педагогов.

– Терпеть не могу! – по-стариковски ворчливо прохрипел Булье, впервые настолько явно показав свое истинное лицо, – от них слишком много шума пока они маленькие и бесконечная нервотрепка на протяжении всей последующей жизни.

– А как же стакан воды на старости лет? – язвительно подметил Мильнер, хоть и сам разделял взгляды эгоистичного старика.

– Жюль, воды! – демонстративно громко распорядился Булье.

– Une seconde⁸, – прозвучало в ответ, и уже через считанные секунды официант принес графин с водой и два вычурных бокала.

– Как видите, с этим нет никаких проблем, – самодовольно сказал француз, – а Вы, мистер Мильнер? У Вас есть дети?

– Нет, – спокойно ответил Брюс, – признаться, я тоже не нахожу ничего привлекательного в последствиях инстинктивного порыва. Да и отношения с женщинами не стремлюсь доводить до брачного контракта.

После слов Мильнера красное от выпитого вина лицо Тома Булье запечатлелось в искреннем восторге. Его взгляд походил на тот, которым обычно смотрят профессора на своих талантливых учеников. И подпитавшись порцией цинизма своего молодого единомышленника, старик с воодушевлением начал рассказывать о своей, ныне покойной, сестре: о том, как она имела глупость нарожать кучу детей, и каким кошмаром это для нее вылилось… В другой раз Брюс смог бы дослушать эти душевные причитания, но в данный момент алкоголь в его организме достиг того уровня, когда только неимоверные усилия и скорость реакции могут помочь избежать конфуза.

Так часто бывает, что изрядно выпивший человек, не осознавая своего алкогольного отравления, продолжает вливать в себя спиртные напитки до тех пор, пока в одно короткое мгновение его сознание и набитый чем угодно желудок не выразят свой решительный протест.

Подобное произошло и с Брюсом Мильнером. Под воздействием выпитого за этот насыщенный вечер вина и пива, съеденные в этом пафосном ресторане блюда стали просится наружу. В первую очередь улитки по-бургундски.

Опасаясь, что угощения могут в любой момент вернуться на стол, Мильнер вставая резким движением отставил стул и направился к ближайшему официанту.

– Уборная, – сказал он коротко, дабы не спровоцировать извержение улиток прямо на молодого человека.

Быстро сориентировавшись в ситуации худощавый парень с характерным французским носом аккуратно подхватил пьяного гостя под локоть и вместе с ним отправился к дверям туалета.

– Вам нужна моя помощь? – учтиво поинтересовался официант.

– Мерси боку! Дальше я сам, – так же, практически не размыкая губ, сказал Брюс, уже самостоятельно входя в заранее открытую для него дверь.

Ввалившись в ближайшую кабинку, Мильнер опустился на колени перед белоснежным керамическим унитазом.

– Гребаные улитки! Какую дрянь только не запихивают в себя люди, – тихо пробормотал он после того, как проблевался.

Затем, опершись спиной на перегородку кабинки и вытянув ноги вперед, Мильнер закрыл крышку унитаза и спустил воду.

– Праздник удался, – хрипло засмеялся именинник.

Наигравшись до рвоты в золушку-миллионера, Брюсу хотелось просто телепортироваться в свое скромное жилище, минуя прощальные рукопожатия с Томом Булье и оплаты по счету.

– Какая ирония, – продолжил он общение с самим собой, – мне придется заплатить в три дорога за еду, которую даже не успел переварить мой желудок. А эти проклятые улитки?! Кто вообще додумался их есть? Не иначе как бабушка этого кретина Булье. Мой организм был явно неготов к этой засоленной резине! «Мистер Мильнер, если Вы не против, я угощу Вас. Они прекрасно сосчитаются с этим вином…», – перекривлял он француза, – Как ловко он уболтал меня съесть эту дрянь!

Последняя фраза этого эксцентричного монолога, казалось, молнией разразилась в его сознании. Он испытал ощущения подобные тем, что испытывает ученый математик, решив наконец одну из сложнейших задач, над которой бился много долгих лет.

Выходец из бедной неблагополучной семьи Брюс Мильнер последние годы своей жизни страдал от того, что упирается в непреодолимую стену безысходности. Он мечтал разбогатеть, и его нельзя было упрекнуть в безынициативности или бездействии. Он много раз выстраивал различные бизнес планы и бросал все силы и доступные ему средства на их реализацию. Но каждый раз наивный предприниматель терпел неудачу за неудачей по банальным и распространённым причинам – нехватка оборотных средств и отсутствие по-настоящему грандиозной идеи.