В прекрасной тиши, устанавливавшейся перед заходом солнца, Махмуд-уста обычно звякал крышкой, заглядывая в казан, чтобы проверить ужин, одновременно пытаясь наладить изображение в телевизоре. Телевизор он привез из Гебзе вместе со старым автомобильным аккумулятором, но первых два вечера аккумулятор никак не мог заработать, и он отправил его на фургончике в Онгёрем на починку. Теперь аккумулятор давал электричество, но для того, чтобы получить более-менее сносное изображение на экране, Махмуду-усте приходилось как следует потрудиться. Это сердило его, и тогда он звал меня, совал мне в руки антенну, представлявшую из себя моток проводов, и командовал, куда встать, чтобы картина была четкой. После долгих усилий изображение наконец появлялось, но, как только мы садились за ужин, изображение вновь мутнело, словно старые воспоминания, дрожало и скрывалось в тумане. Тогда мы вставали и поправляли антенну, но чаще всего к концу ужина картинка исчезала окончательно, оставался только звук. Однако мы продолжали слушать новости и рекламу.

К тому времени заходило солнце. В сумерках раздавались странные и резкие голоса птиц. Затем появлялся розоватый месяц. Вокруг палатки начинали трещать цикады, издалека доносился лай собак, а я вдыхал запах затухающего костра и вспоминал стамбульские кипарисы.

Мой отец никогда мне ничего не рассказывал. А вот Махмуд-уста каждый вечер делился разными историями. Совершенно неясно было, где в этих историях правда, а где вымысел, где начало, а где конец. Но я всякий раз заслушивался ими и особенно любил мораль, которая неизменно следовала за каждой из них. Признаться, я не до конца понимал эти рассказы. Например, однажды Махмуд-уста рассказал, что в детстве его утащило под землю огромное чудовище и что, оказывается, под землей не темно, а, наоборот, светит яркий свет. Чудовище отнесло его в сияющий дворец и усадило там за огромный стол, накрытый угощениями из скорлупок орехов, панцирей насекомых, рыбьих голов и мелких рыбьих косточек. Перед ним появлялись самые прекрасные кушанья на земле, но Махмуд-уста услышал у себя за спиной голоса плачущих женщин и не прикоснулся ни к чему. При этом он неожиданно добавил, что голоса женщин, плакавших во дворце подземного падишаха, очень похожи на голос женщины-диктора из телевизора.

В другой раз он рассказал, как две горы – одна из пробки, одна из мрамора – тысячи лет молча смотрели друг на друга и так и не поговорили, и закончил повествование следующей моралью: в Священном Коране будто бы есть аят, в котором сказано: «Возводите ваши дома на горе». Это значит, что при землетрясении дома на горе не пострадают. Нам повезло, что мы рыли колодец на холме – на возвышенности вода легче поднимается.

Что касается телевизора, несмотря на то что смотреть было больше не на что, мы оба вглядывались в туманные изображения на экране, будто картинка была отчетливой и понятной.

Иногда Махмуд-уста восклицал, указывая на какое-то пятно на экране:

– Смотри, ты видишь, там есть горы. Это не случайно.

И я мгновенно замечал две горы, обменивавшиеся взглядами в призрачном мире экрана. Но пока я не решался признаться даже самому себе, что это обман, Махмуд-уста внезапно менял тему разговора, принимаясь наставлять: «Завтра, смотрите, не заполняйте тележку до краев!»

Меня очаровывало то, что человек, который рассуждал и вел себя как настоящий инженер, когда заливал бетон, когда присоединял телевизор к аккумулятору, когда чертил рисунок лебедки, – рассказывал все эти легенды и истории так, как будто пережил их в реальности сам.

После ужина я собирал посуду, а Махмуд-уста иногда предлагал: «Давай пойдем в город, купим гвоздей» или спохватывался: «У меня закончились сигареты».

Пока мы в прохладной тьме шагали в Онгёрен, месяц освещал нам дорогу. Мне очень нравилось вечернее пение цикад. А в безлунную ночь я любил рассматривать тысячи сияющих звезд на небосводе.

В городке я звонил матери. Как-то раз я позвонил ей и сказал, что у меня все нормально, а она заплакала. Я сказал, что Махмуд-уста заплатил мне денег. (Это было правдой.) Я сообщил, что не позже чем через две недели буду дома (признаться, в этом я не был уверен). Краешком сознания я понимал, что я очень доволен тем, что я здесь, с Махмудом-устой. Возможно, потому, что я сам зарабатывал деньги, что стал мужчиной после того, как нас бросил отец.

Когда по вечерам мы спускались в Онгёрен, я понимал настоящую причину своей радости. Мне хотелось вновь встретиться с Рыжеволосой Женщиной, которую я видел на привокзальной площади. Всякий раз, когда мы приходили в городок, я старался, чтобы наш с Махмудом-устой путь прошел мимо ее дома. А если в какой-либо вечер мы не оказывались на привокзальной площади, я находил предлог, сбегал от мастера и направлялся, замедляя шаги, к тому дому.

Дом был трехэтажным, оштукатуренным и выглядел бедным. После вечерних новостей на двух верхних этажах загорался свет. На среднем этаже окна всегда были закрыты занавесками. На верхнем этаже занавески были чуть раздвинуты, а иногда одно окно оставалось открытым.

Я представлял себе, что Рыжеволосая Женщина живет с матерью и братом в третьем этаже, – это означало, что у них неплохо с деньгами. Интересно, чем занимался отец Рыжеволосой Женщины? Может быть, и он, как мой отец, скрылся и бросил свою семью.

Работая, я часто воображал себе, как мы с Рыжеволосой Женщиной поженились, как занимаемся с ней любовью, как счастливо живем вместе. Ее стремительные движения, изящные руки, длинная шея, полные губы и нежное, грустное выражение лица не выходили у меня из головы. Эти фантазии распускались в моем сознании, как полевые цветы.

8

В те вечера, когда мы с Махмудом-устой возвращались из городка к себе в палатку, мне казалось, будто мы идем прямо на небосвод, – так как на взгорье между городком и нашим холмом не было ни одного дома, вокруг стояла кромешная тьма, и с каждым шагом мне казалось, что мы приближаемся к звездам. Кипарисы, росшие на маленьком кладбище в конце подъема, преграждали нам путь к ним, отчего ночь казалась еще темнее.

Мы часто видели падавшие звезды. Махмуд-уста считал, что каждая звезда – это чья-то жизнь. Всемогущий Аллах сотворил летние ночи такими звездными, чтобы было понятно, сколько в мире живет людей, сколько в нем жизней. Поэтому, когда падала очередная звезда, Махмуд-уста иногда начинал грустить, словно бы в самом деле стал свидетелем чьей-то смерти, молился, а увидев, что я отвлекся, сердился, и тут же принимался рассказывать очередную историю. Должен ли я был верить всему, что он рассказывает, чтобы он не сердился на меня? Когда много лет спустя я окончательно осознал, что истории, рассказанные мне Махмудом-устой, твердо определили направление моей жизни, я прочел много книг, чтобы найти их источники.

Бóльшая часть историй была позаимствована мастером из Корана. Например, притча о том, как шайтан заставлял людей рисовать портреты их покойных родственников, а затем советовал смотреть на эти портреты – чтобы живые в конце концов сделали себе из умерших близких идолов и сбились с пути истинной веры. Махмуд-уста признавался, что слышал подобные истории то ли от какого-то дервиша, то ли где-то в кофейне, но рассказывал так, будто пережил их сам.

Однажды он поведал, как забрался в колодец пятисотлетней давности, сохранившийся со времен Византии. На дне этого колодца, который все считали населенным джиннами, на самом деле скопился углекислый газ. Махмуд-уста, прежде чем спуститься, поджег развернутую, словно крылья голубя, газету и бросил ее вниз. Медленно падавшая газета на дне колодца погасла, так как там не осталось воздуха. Я поправил мастера, сказав, что не воздуха, а кислорода там не осталось. Тот не обратил никакого внимания на мою дерзость и рассказал, что стены византийских колодцев сделаны точно так же, как у османских – наполовину из кирпича, наполовину из камней, с пауками и змеями, и использовалась в них штукатурка по хорасанскому рецепту, а до Республики и до Ататюрка все старые колодезных дел мастера в Стамбуле были армянами.

Иногда он с грустью вспоминал, что в семидесятые годы, когда дела шли очень хорошо, он рыл много колодцев в кварталах гедже-конду, на окраине стамбульских районов Сарыйер, Бююк-дере и Тарабья. У него было много подмастерьев, иногда он копал одновременно два-три колодца. В те годы все переселялись из Анатолии в Стамбул и строили лачуги на холмах над Босфором – там не было ни воды, ни электричества. Три-четыре соседа скидывались и звали Махмуда-усту рыть колодец. В те времена у Махмуда-усты была собственная щегольская тележка, расписанная цветами и фруктами, а сам он, как большой хозяин, который зорко следит за тем, как идет дело, в которое он вложил деньги, иногда за день объезжал с проверкой три колодца в трех разных районах, в каждый спускался, проверяя работу подмастерья, и убедившись, что может доверять ему, спешил в следующий район.

– Если ты не доверяешь собственному подмастерью, то ты не сможешь быть мастером, – говорил он. – Мастер должен быть уверен, что парень наверху делает все правильно. Тот мастер, который доверяет своему подмастерью как собственному сыну, преуспевает. Как ты думаешь, кто был моим мастером?

– Кто? – спрашивал я, хотя прекрасно знал ответ.

Махмуд-уста знал, что ответ мне известен, поскольку много раз говорил мне об этом, но все равно наставительно повторял:

– Моим мастером был мой отец. Ты тоже будешь хорошим подмастерьем, будешь мне как сын.

Махмуд-уста считал, что отношения мастера и подмастерья похожи на отношения отца с сыном. Каждый мастер должен любить своего ученика как отец, беречь и учить его. В ответ на это ученик должен хорошенько узнать дело своего мастера, слушать его советы и проявлять покорность. Если между мастером и учеником появится неприязнь, то для обоих это кончится плохо, и дело останется недоделанным. Я был из хорошей семьи, поэтому мастер за меня не беспокоился; он не ожидал от меня неуважения или непослушания.

Махмуд-уста родился в городке Сушехри, что под Сивасом. Когда ему было десять лет, отец с матерью перебрались в Стамбул. Детство его прошло на окраинах Бююк-дере, в лачуге, которую они сами построили. Мастеру нравилось говорить, что семья его была бедной. Его отец работал садовником на последних ялы^[8] Бююк-дере, колодцы рыть научился уже немолодым. Решив, что это дело принесет доход, продал домашний скот, а сына Махмуда взял помощником. До окончания лицея Махмуд-уста помогал отцу, а после армии, в семидесятые годы, когда в садах и в кварталах бедняков рыли больше всего колодцев, купил себе повозку с лошадью и после смерти отца продолжил его дело. За двадцать лет он вырыл больше ста пятидесяти колодцев. Ему было сорок три года, как моему отцу, но он никогда не был женат.

Интересно, знал ли он, что мой отец нас бросил и что мы с матерью остались без денег? Я задавался этим вопросом каждый раз, когда Махмуд-уста говорил о своем детстве, которое прошло в борьбе с бедностью. Иногда я с обидой думал о том, что он меня подкалывает, так как я был сыном хозяина аптеки, «маленьким беем», только из-за стесненных обстоятельств ставшим его учеником.

Однажды вечером, спустя неделю после того, как мы начали рыть колодец, Махмуд-уста рассказал легенду о пророке Юсуфе и его братьях^[9]. Их отец Якуб из всех своих сыновей больше всего любил Юсуфа, остальные братья завидовали такой любви и решили бросить Юсуфа в темный колодец. Мне запомнилось, как Махмуд-уста, глядя мне в глаза, говорил:

– Да, Юсуф был красивым и очень умным, но отец никогда не должен выделять никого из своих сыновей. Отец должен быть справедливым.

А чуть позже добавил:

– Несправедливый отец делает своего сына слепым.

Почему он заговорил о слепоте? Неужели для того, чтобы подчеркнуть, что Юсуф сидел в колодце в кромешной тьме? Много лет спустя я задавал себе этот вопрос бессчетное количество раз. По какой причине эта история так взволновала меня?

9

Махмуд-уста неожиданно докопался до твердой скалы, и у нас впервые испортилось настроение. Теперь он работал осторожнее, потому что боялся сломать лопату.

Пока мы наверху ждали, когда заполнится ведро, Али ложился отдохнуть на траву в сторонке. Но я никогда не спускал глаз с мастера. Стояла невыносимая жара, солнце пекло в затылок.

Около полудня приехал хозяин участка Хайри-бей, которому тоже не понравилось, что в колодце нашлась скала. Под раскаленным солнцем он выкурил сигарету, разглядывая дно колодца, а затем уехал в Стамбул. Он оставил нам арбуз, мы его разрезали и съели с брынзой и теплым хлебом.

Вечером Махмуд-уста впервые не стал сколачивать опалубку. Он орудовал лопатой до захода солнца, был измотан и зол. Когда мы сели ужинать, то вообще не разговаривали.

Уезжая, Хайри-бей сказал:

– Надо было вам копать там, где я показывал, – чем немало задел гордость Махмуда-усты.

– Мы сегодня в город не пойдем, – сказал Махмуд-уста после ужина.

Было очень поздно, он был очень уставшим, поэтому я не возразил, хотя привык навещать каждый вечер привокзальную площадь, думая о Рыжеволосой Женщине и разглядывая окна ее дома.

– А ты сходи ненадолго, – сказал Махмуд-уста. – Принесешь мне пачку «Мальтепе». Ты не побоишься идти один в темноте?

– Конечно нет.

Вновь надо мной раскинулось безоблачное сияющее небо. Глядя на звезды, я быстро шагал в сторону огней маленького Онгёрена. Прежде чем я дошел до кладбища, с неба упало две звезды, а я ощутил волнение, будто мне предстояло встретиться с Рыжеволосой Женщиной.

Но когда я оказался на привокзальной площади, то увидел, что огни в доме не горят. Я сходил к хозяину табачной лавки и купил сигарет моему мастеру. Чуть поодаль располагался летний кинотеатр «Гюнеш», с его сцены доносились голоса. Сквозь щелку в заборе я заглянул в сад кинотеатра, но среди зрителей Рыжеволосой Женщины не было.

У дороги, ведущей в казарму, на окраине городка был установлен шатер, вокруг которого висели театральные афиши. На афишах красовалась надпись «ТЕАТР НАЗИДАТЕЛЬНЫХ ИСТОРИЙ».

Когда я был маленький, на пустыре за Павильоном Лип работал луна-парк, а рядом с ним располагался такой же театр в шатре, но доходы оказались низкими, он не выдержал и закрылся. Должно быть, этот театр был таким же. Я немного побродил по улице. Публика из кинотеатра разошлась, передачи по телевизору закончились, улицы опустели, но в окнах дома на привокзальной площади свет так и не загорелся.

С чувством вины я побродил еще немного и вернулся домой. Когда я шагал вверх по дороге, ведущей к кладбищу, сердце мое сильно билось. Я чувствовал, что меня преследует безмолвный взгляд совы, караулящей жертву в кипарисовых ветвях.

Наверное, Рыжеволосая Женщина с семьей уехала из Онгёрена. А может быть, они все еще жили в городке, просто куда-нибудь на время ушли.

– Где ты пропадал? Я уже заволновался, – сказал Махмуд-уста.

Он немного вздремнул, настроение его улучшилось. Он выхватил у меня из рук пачку сигарет и тут же закурил.

– Что нового в городе?

– Ничего нового нет, – ответил я. – Только бродячий театр появился.

– Когда мы приехали, эти бесстыдники уже были, – сказал Махмуд-уста. – Они показывают танец живота и другие неприличные вещи солдатам. Такие театры ничем не отличаются от публичных домов. Не обращай на них внимания! Раз уж ты ходил в город, повидал людей, то сегодня вечером ты расскажи историю, маленький бей!

Я не ожидал такого поворота. И с чего он вдруг опять назвал меня «маленький бей»? Я задумался. Махмуд-уста меня воспитывает своими историями, а я должен его поразить. В голове у меня вертелись разные образы. Я начал рассказывать ему легенду про греческого царя Эдипа. Прошлым летом в книжном магазине «Дениз» мне попался краткий пересказ мифа.

– Эдип был сыном и наследником Лая, царя Фив, в Древней Греции. Еще когда был он во чреве матери, родители решили спросить жрицу о его будущем и услышали страшное предсказание…

После этого предложения я ненадолго замолчал и некоторое время смотрел на неясные тени в телевизоре Махмуда-усты.

– Согласно ужасному предсказанию, царевич Эдип в будущем должен был убить своего отца, жениться на собственной матери и занять отцовский трон. Лай, испугавшись пророчества, приказал, чтобы ребенка, как только он родится, унесли в лес и оставили там на погибель. Жизнь брошенного в лесу младенца Эдипа спасла служанка соседнего царя, нашедшая его под деревом. Эдипа, по виду которого было понятно, что он из благородной семьи, воспитали в соседней стране как принца, но, когда он вырос, он ощутил себя там чужим и почувствовал тоску. Он захотел узнать причину, отправился к жрице и спросил ее, что ждет его в будущем. Услышал он тот же ответ: Аллахом предначертано Эдипу, что тот убьет своего отца, займет его трон и женится на матери. Услышав это, Эдип пожелал избежать ужасной судьбы и немедленно уехал из страны. Сам того не подозревая, Эдип оказался на родине, в Фивах и, переходя мост, без всякой причины вступил в спор с каким-то стариком. На самом деле этот старик был его собственным отцом, царем Лаем.

Сцену о том, как отец и сын не узнаю́т друг друга и спорят, я рассказал, растягивая подробности, подобно тому как это делают в мелодрамах киностудии «Йешильчам».

– Спор перерос в драку, и Эдип в конце концов оказался сильнее, вытащил меч и убил отца с одного удара. Конечно же, он не знал, что убитый – его отец, – сказал я, глядя в глаза Махмуду-усте.

Мой мастер изумленно поднял брови, словно только что узнал плохую новость, и с грустным видом продолжал слушать меня.

– Никто не видел, как Эдип убил своего отца, и поэтому в Фивах его никто в этом не обвинял. – Я представил себе, что чувствуешь, когда убиваешь отца и за это не несешь наказания. – Кроме того, в городе случилось несчастье – там поселилось чудовище с женским лицом, телом льва, огромными крыльями. Чудовище загадывало всем проходящим мимо загадки, которые никто не мог разгадать, и убивало неудачников. Эдипу удалось отгадать загадки и убить чудовище, его объявили героем и новым царем Фив. Таким образом, Эдип, ни о чем не подозревая, женился на царице, то есть на собственной матери.

Последнюю фразу я произнес едва ли не шепотом и очень торопливо, словно не хотел, чтобы ее кто-то услышал. А потом повторил еще раз:

– Эдип женился на собственной матери.

После этого я добавил:

– У них родилось четверо детей. Вообще-то, я прочитал эту историю в одном книжном магазине.

Я сказал это, чтобы Махмуд-уста не решил, что я все это сам придумал.

Глядя на красный кончик сигареты моего мастера, я продолжал:

– Много лет спустя в город, в котором жили счастливо Эдип с женой и детьми, пришла чума. Все гибли от нее. Жители города спросили у жрецов, чем они прогневали богов. И боги ответили: «Если вы хотите избавиться от чумы, то найдите убийцу прежнего царя и изгоните его из города. В тот же день чума закончится». Эдип, который не знал, что убитый им на мосту старик был его отцом и бывшим царем Фив, немедленно приказал найти убийцу. Он сам бросился было на поиски, но в этот момент появился гонец из соседнего царства с известием, что правитель того самого царства умер. Поняв, что он считал своим отцом другого, Эдип расспросил свою жену, узнал историю ее первого сына и с ужасом убедился, что сыном является именно он, Эдип, что его вырастили приемные родители, а старик, которого он убил по дороге сюда, был его настоящим отцом и царем Фив.

Здесь я недолго помолчал. Когда Махмуд-уста по вечерам рассказывал всякие поучительные истории и легенды, то в самом важном месте он делал паузу. В его манере рассказывать я чувствовал словно бы предупреждение: «Смотри, как все может повернуться». Я подражал ему, поэтому завершил историю об Эдипе с милой грустной улыбкой:

– Поняв, что он женился на своей матери, Эдип сам себя ослепил, а затем навсегда ушел из города.

– То есть в конце концов все произошло так, как повелел Аллах, – сказал Махмуд-уста. – Никто не может избежать предначертанного свыше.

Меня поразило то, что Махмуд-уста сумел обнаружить в моем рассказе назидание о предначертанном человеку свыше.