Почему же в песнях безумца
Вино пьют всегда не от смерти,
А только из-за любви?
Говорят в газете,
Что вы
Катастрофы вином той пьяны?
 

И, не дожидаясь моего ответа, вышел из кофейни, оставляя за собой шлейф запаха мыла для бритья «ОПА».

Во время прогулки, закончившейся на автовокзале, я подумал: почему в каждом симпатичном городке всегда есть свой счастливый сумасшедший? Этого любителя вина и поэзии не было видно ни в одной из двух пивных милого города, где я почувствовал пьянящую жажду, такую же сильную, как мысли о любви к тебе, Джанан. Сонные водители, усталые автобусы, небритые стюарды! Отвезите меня в ту неизвестную страну, куда я так хочу попасть! Отвезите меня к порогу смерти, где я, лишенный сознания, с окровавленной головой, смогу стать другим! Вот о чем я думал, когда покидал городок Ширин-йер на заднем кресле автобуса марки «Магирус» – с двумя швами на лбу и толстым бумажником погибшего человека в кармане.

О ночь! Длинная-предлинная ветреная ночь! Мимо темного зеркала моего окна пролетали деревни, черные загоны для скота, вечнозеленые деревья, печальные заправки, пустые рестораны, безмолвные горы, испуганные зайцы. Иногда я подолгу смотрел на дрожащий вдалеке свет какого-нибудь домика, мечтал о жизни, каждое мгновение которой пройдет в лучах этого света, искал в той счастливой жизни место для себя и Джанан. Пока автобус постепенно отдалялся от дрожавшего луча света, я мечтал оказаться не в трясущемся кресле автобуса, а под крышей того дома. А иногда я засматривался на пассажиров автобусов, медленно проезжавших мимо меня на заправках, стоянках, перекрестках, на узких мостах, и представлял, что вижу среди них Джанан. Полностью отдаваясь фантазиям, я воображал, что догоняю этот автобус, прыгаю в него и обнимаю Джанан. Временами я чувствовал себя настолько уставшим и утратившим надежду, что мне хотелось оказаться на месте курившего за столом кафе человека, которого я видел через щелку в занавесках, когда ночью наш автобус проезжал по узким улочкам какого-то городка.

Но я-то знал, что по-настоящему мне хотелось быть в другом месте, в другом времени, в другом мире. Там, среди мертвых и умирающих свидетелей встречи случая и судьбы, в том мгновении счастья бытия, когда душа еще не решила – покинуть тело или остаться в нем… И перед прогулкой на седьмое небо, на пороге страны, откуда нет возврата, стараясь привыкнуть к ее сумрачному пейзажу из рек крови и груд битого стекла, я с удовольствием подумаю: входить или не входить? Вернуться или уйти? Интересно, какие там, в той стране, рассветы? Интересно, как это – оставить свой путь и исчезнуть в темноте бездонной ночи? Меня охватывала дрожь, когда я думал о стране, где властвует неповторимое время, и о том, что оставлю себя и буду другим и, может быть, буду с Джанан; швы у меня на ноге и на лбу начинали зудеть от нетерпения в ожидании невиданного счастья.

Эй вы, пассажиры ночных автобусов, вы, обиженные друзья мои! Я знаю, что вы тоже ищете время, где не будет притяжения Земли. Вы ищете его не для того, чтобы оказаться там или остаться здесь. Вы ищете его, чтобы стать другими и гулять в садах покоя, что меж двух миров. Я знаю, что болельщик в кожаной куртке едет не на утренний матч – он ждет автокатастрофы, чтобы превратиться в окровавленного героя в алых одеждах. Я знаю, что пожилая беспокойная дама, которая все время что-то достает из полиэтиленовой сумки и пихает в рот, едет не к своей сестре и племяннику, – она торопится к порогу иного мира. Инспектор кадастрового управления, который одним глазом смотрит на дорогу, а другим – в свои сны, ездит вовсе не с проверкой зданий в вилайете,^[16] – он ищет ту точку пересечения миров, где все строения станут историей. И я уверен, что влюбленный бледный лицеист на переднем сиденье мечтает не о своей возлюбленной, он мечтает о мощном ударе и страстном поцелуе с лобовым стеклом. Мы открываем глаза и, глядя в дорожную тьму, пытаемся понять, настал ли этот волшебный час. Всякий раз, когда шофер резко тормозит или автобус разгоняется. Нет, опять не настал!

Я провел в автобусном кресле восемьдесят девять ночей, но так и не узнал, как пробьет этот счастливый час. Однажды автобус резко затормозил, и мы врезались в грузовик, груженный курами, но ни один сонный пассажир не пострадал – куры тоже. В другой раз, ночью, наш автобус легко скользил по обледеневшей дороге в пропасть, а я уже видел сияние Господа и предвкушал, что вот-вот познаю ту единственную тайну, что объединяла бытие, любовь, жизнь и время, как вдруг шутник-автобус завис во тьме, на краю.

Я где-то читал, что судьба не слепа, а невежественна. Судьба, думал я, – утешение тех, кто не знаком со статистикой и теорией вероятностей. Через заднюю дверь автобуса я спустился на землю, через заднюю дверь я вернулся в жизнь, через заднюю дверь я проник в кипучую жизнь автовокзалов: приветствую вас, продавцы семечек, кассет, уличного лото, полные мужчины с чемоданами в руках, пожилые дамы с полиэтиленовыми пакетами! Чтобы не поручать дело судьбе, я искал самые дряхлые и развалившиеся автобусы, я выбирал самые извилистые горные дороги, самых сонных водителей, самые ненадежные фирмы… «Быстрее ветра», «Поездка на лету», «Настоящее путешествие», «Экспресс-путешествие»… Стюарды бутылками лили мне на руки одеколон, но ни один лавандовый одеколон не пах так, как пахло лицо, которое я искал. Стюарды разносили маленькое печенье на подносах под серебро, но ни разу мне не попалось такое печенье, которое давала к чаю мама. Я ел турецкие шоколадки без шоколада, но не испытывал удовольствия до дрожи в ногах, как в детстве. Иногда приносили корзиночки с разными конфетами и карамельками, но среди всяких «Фрутти», «Мабель» и «Голден» мне ни разу не попались любимые карамельки дяди Рыфкы «Новая жизнь». Во сне я считал километры, а наяву видел грезы. Я съеживался в кресле, становился маленьким и, постепенно сжимаясь и сжимаясь, поднимал ноги на сиденье и фантазировал, что предаюсь любви с соседом по креслу. Проснувшись, я обнаруживал его лысую голову у себя на плече, а беспомощную руку – у себя в руке.

Каждую ночь я сначала исполнял роль осторожного человека, затем становился приятелем-собеседником очередного несчастливца, а к утру мы уже были такими близкими друзьями, что я хранил все его тайны. Курите? Куда едете? Чем занимаетесь? В одном автобусе я назвался молодым сотрудником страховой компании, путешествующим из города в город, а в другом, холодном как лед, – объявлял, что скоро женюсь на дочери моего дяди, которая почему-то вспомнилась мне. Я вел себя так, как ведут те, кто ждет появления НЛО, и однажды рассказал какому-то дедушке, что жду Ангела. В другой раз пообещал кому-то починить все его часы. «У меня – „Мовадо“, – сказал дяденька со вставной челюстью. – Идут исправно». Когда владелец исправных часов спал с открытым ртом, мне показалось, я услышал тиканье точного механизма. Что такое время? Судьба, случай! Что такое жизнь? Время! А что такое несчастный случай? Жизнь, жизнь, новая жизнь! Итак, Ангел, повинуясь этой простой логике – поразительно, что ею раньше никто не пользовался, – я решил отправиться не на автовокзалы, я решил искать свою судьбу…

Я видел безжалостно проткнутых насквозь пассажиров передних мест автобуса, вероломно врезавшегося сзади в грузовик со строительным железом. Видел шофера, отправившего неуклюжий автобус в пропасть, чтобы не задавить кошку, – его труп был так зажат железом, что его не могли вытащить. Я видел размозженные головы, разорванные тела, оторванные руки, внутренности водителей на руле, мозг, похожий на разбросанные капустные листы, окровавленные уши с сережками, разбитые и целые очки, зеркала, цветные кишки, заботливо разложенные на газете, расчески, раздавленные фрукты и монетки, выбитые зубы, детские бутылочки и ботинки; я видел души и предметы, освященные этим мгновением.

Однажды холодным весенним вечером я узнал в дорожной полиции в Конье, что недалеко от озера Туз-Гёлю, в безмолвной степи, лоб в лоб столкнулись два автобуса, и поспешил туда. Прошло полчаса с тех пор, как раздался грохочущий взрыв их счастливого и пылкого слияния, но волшебство, что наполняет жизнь смыслом, ради которого стоит жить, все еще витало в воздухе. Я стоял среди машин полиции и жандармерии, разглядывая черные колеса одного из автобусов, перевернувшегося от удара, и вдыхал приятный запах новой жизни и смерти. У меня дрожали ноги, шов на лбу ныл, но я решительно, словно опаздывал на какую-то встречу, шел во тьме, мимо растерявшихся выживших пассажиров.

Я поднялся в перевернутый автобус и с удовольствием пробирался среди сломанных кресел, наступая на очки, стекла, цепочки и фрукты, не выдержавшие земного притяжения и рассыпавшиеся по потолку, когда мне показалось, что я что-то вспомнил. Когда-то я был кем-то другим, и этот другой хотел стать мной. Когда-то давно я мечтал о жизни, где время мягко сгустилось, а цвета омывали бы мое сознание водопадом. Ведь мечтал, правда? Мне вспомнилась книга, оставленная мной на столе, – я подумал, что книга лежит и смотрит на потолок моей комнаты. Так мертвецы смотрят в небо. Я представил, как мама держит книгу, там, над моим столом, среди вещей моей прежней жизни, прерванной на половине. Я хотел сказать ей: мама, смотри, среди битого стекла, крови и трупов я ищу рубеж, откуда будет видна новая жизнь, но тут я заметил кошелек. Один из мертвецов перед смертью вскарабкался по креслу к окну и, вылезая наружу, случайно обронил кошелек, оставил его в подарок живущим.

Я взял кошелек, положил в карман. Но это было не то, о чем я только что вспоминал и не мог вспомнить. Я думал о другом автобусе, видневшемся из-за нежных занавесочек на искореженных окнах, и читал надпись на нем. Буквы были красного и мертвенно-синего цвета. Она гласила: «Удачное путешествие».

Я выпрыгнул из разбитого окна и, наступая на окровавленные осколки стекол, побежал туда, мимо трупов, еще не увезенных полицией. Если я не ошибся, это был тот самый автобус, который шесть недель назад доставил меня целым и невредимым из какого-то заштатного городка в маленький темный поселок. Через разбитую дверь я вошел внутрь старого знакомца, сел в кресло, в котором ехал шесть недель назад, и стал ждать чего-то. Чего я ждал? Может быть, ветра? Может быть, назначенного часа, а может, какого-то странника? Сумрак постепенно отступал, и я почувствовал, что в других креслах сидят люди, живые и мертвые. Я слышал, как они призывали неведомых духов, до хрипоты спорили со смертью о рае, разговаривали с красавицами из своих ночных кошмаров. А затем мое чуткое сердце заметило нечто более важное: я посмотрел на то, что когда-то было водительским местом, – там не было ничего, кроме приемника: среди криков, хрипа, плача на улице, вздохов и дуновений легкого ветра звучала музыка.

На мгновение настала тишина, а свет стал усиливаться. В облаке пыли виднелись счастливые призраки умерших и умиравших. Путник, ты прошел столько, сколько смог! Но я думаю, ты сможешь пройти еще! Ведь ты не знаешь, есть ли за дверью, перед которой ты стоишь, сад, а за ним еще одна дверь, а за ней еще один сад, где смешались смерть и жизнь, смысл и действие, случайность и время, свет и счастье. Ты не знаешь, наступит ли этот миг, и пребываешь в сладостном предвкушении… Внезапно меня снова охватило желание оказаться и там, и здесь. Кажется, я услышал какие-то слова, я почувствовал озноб, и тут вошла ты, моя красавица, моя Джанан, – ты была в том же светлом платье, в котором я видел тебя в последний раз в коридоре Ташкышла. Твое лицо было в крови.

Я не спросил: «Что ты здесь делаешь?» И ты не спросила: «А ты?» – потому что нам обоим все было ясно.

Я взял тебя за руку и усадил на сиденье рядом с собой, в кресло под номером тридцать восемь, и нежно отер тебе кровь со лба и лица носовым платком в клетку, купленным в городе Ширин-йер. А потом, моя милая, я взял тебя за руку и мы долго сидели молча. Светало, пришли спасатели, а из приемника погибшего водителя звучала наша песня.