Глава 9

Высадив главного санитарного инспектора на Мингере, пароход «Азизийе» шел до Александрии еще два дня. По прибытии члены делегации были восторженно встречены сотрудниками дипломатической миссии Германской империи. Немецкий консул, озабоченный и разгневанный убийством посла Германии в Китае, устроил для них прием, на который были приглашены также консулы других европейских стран, и пресс-конференцию, дабы о цели делегации сообщили «Пирамид», «Иджипшн газетт» и другие издающиеся на английском языке египетские газеты, а вслед за ними – газеты индийские и китайские (в особенности мусульманские). Кайзер Вильгельм, видевший в подавлении китайского восстания хороший повод показать всему миру свою силу, желал, чтобы еще до прибытия делегации в Пекин всем было ведомо: султан Османской империи, халиф всех последователей ислама, поддерживает не китайских мятежников-мусульман, а европейцев.

Пакизе-султан и ее муж проводили дни и ночи в своей каюте на «Азизийе». Когда пароход пришвартовался у недавно отстроенной александрийской пристани, на палубу хлынули, словно пираты на абордаж, босоногие носильщики-бедуины в халатах и, не спрашивая ни у кого разрешения, принялись хватать и тащить на берег тюки и чемоданы. Глядя на это зрелище, Пакизе-султан вслух порадовалась, что, как османская принцесса, не может сходить с корабля. Ей было известно, что колагасы^[62] Камиль, которому поручена охрана делегации, имеет приказ ни на шаг не отходить от родственницы султана, если той вздумается сойти на берег в каком-нибудь порту.

В первый александрийский вечер, любуясь закатом с палубы «Азизийе», Пакизе-султан заговорила с мужем о своем отце, царственном узнике Чырагана. Рассказала, как иногда вместе с сестрами улучала случай побыть с ним наедине в битком набитом людьми дворце, чтобы поиграть на фортепиано. Поведала о том, каким чувствительным и ранимым человеком был ее отец, как он, движимый самыми добрыми намерениями, тайно вступил в масонскую ложу, что, к сожалению, было впоследствии неверно истолковано. Однажды, увидев, что Пакизе-султан с сестрами разглядывают в географическом атласе карту Африки, отец припомнил, как двадцать лет назад ездил в Египет вместе с тогдашним султаном, своим дядей Абдул-Азизом, и младшим братом, шехзаде Абдул-Хамидом-эфенди, будущим Абдул-Хамидом II. (После все трое побывали также в Париже, Лондоне и Вене.) В Египте три султана Османской империи (один правящий и два будущих) не только отправились на верблюдах к пирамидам, но и впервые в жизни прокатились на поезде. «Если будет угодно Всевышнему, то и по османским землям когда-нибудь проляжет железная дорога!» – поклялись тогда они друг другу. И еще Мурад V рассказал дочерям, пока те разглядывали карту Африки в атласе, что египетский народ проявлял к османскому султану и его племянникам самое доброе расположение. Восемнадцать лет назад смещенный правитель в своем дворце-узилище сильно огорчился и даже заплакал, когда узнал, что Египет заняли англичане.

Пакизе-султан была третьей дочерью Мурада V, который правил всего три месяца в 1876 году, после чего высшие сановники империи свергли его, сочтя неуравновешенным, если не сумасшедшим, и посадили на трон его младшего брата. За три месяца до того его дядя, султан Абдул-Азиз, тоже лишился власти в результате заговора высокопоставленных сановников, а затем через неделю был убит – якобы покончил с собой. Неудивительно, полагала Пакизе-султан, что после таких страшных злоключений ее отец Мурад V испытал нервное потрясение. Шехзаде Абдул-Хамид-эфенди, ставший в результате этих неожиданных событий султаном, не пользовался такой известностью и любовью в народе, как его старший брат Мурад. С самых первых дней правления его охватил страх остаться не у дел вслед за дядей и братом, и оттого он уготовил Мураду V строгий режим заключения.

Пакизе-султан родилась на четвертый год пребывания ее отца под арестом и очень долго не видела в своей жизни ничего, кроме дворца Чыраган. (А вот ее любимая старшая сестра Хатидже появилась на свет в Курбагалыдере^[63], где у ее отца, тогда еще шехзаде, был загородный особняк, и позже, когда тот стал султаном и переехал во дворец Долмабахче, сидела на коленях у него и у своего дяди Абдул-Хамида.) Дабы Мурад V не смог через своих детей наладить связь с оппозиционными группами и вернуть себе трон, Абдул-Хамид полностью изолировал его семью от внешнего мира.

Вопрос о замужестве дочерей, выросших в маленьком дворце, очень заботил и огорчал их отца. Абдул-Хамид дал понять, что, если какая-нибудь из трех его племянниц захочет выйти замуж, ей нужно будет покинуть отца и поселиться в дядином дворце Йылдыз. И это вполне понятно: подозрительный и жестокосердный султан не мог допустить, чтобы туда, где был заперт его старший брат, проник кто-нибудь посторонний, даже под таким уважительным предлогом, как приготовления к свадьбе. Подобное условие очень печалило отца Пакизе-султан, поскольку между ним и детьми существовали прочные узы сердечной привязанности. Он жаловался дочерям на жестокость Абдул-Хамида, говорил, что разлучать дочерей с отцом – великий грех, но в то же время наставлял их, что нет большего счастья, чем обрести семью и детей. Лучше всего для них будет, твердил он, если они на некоторое время оставят своего отца, переедут во дворец Йылдыз, докажут султану, что не таят на него обиды, что вполне благонадежны, и найдут достойных себя мужей.

Самая старшая сестра Хатидже-султан, которой уже немного оставалось до тридцати, и Фехиме-султан согласились на эти условия, однако восемнадцатилетняя Пакизе поначалу никак не хотела разлучаться с родителями. Однако через два года все устроилось наилучшим образом: Абдул-Хамид в последний момент подыскал для Пакизе-султан жениха («ничего, что он врач»), и три сестры вместе отпраздновали свадьбы во дворце Йылдыз. Причем, в отличие от старших сестер, Пакизе-султан была теперь счастлива с неожиданно доставшимся ей мужем (оттого, по уверению некоторых, что уступала сестрам красотой и меньше о себе мнила).

Пока супруги, запершись в каюте, беседовали и лучше узнавали друг друга, Пакизе-султан ласкала взглядом пшеничного цвета кожу доктора Нури, его покрытое пушком крупное, полное тело, испытывая блаженную истому, о которой раньше даже не подозревала. Просто замечая, как на лбу у мужа выступают капли пота, когда он увлеченно о чем-то рассказывает, или слыша его быстрое дыхание, она чувствовала себя необычайно счастливой (о чем упомянула в письме своей сестре Хатидже). Порой, когда он вылезал из постели, чтобы налить себе воды из графина, Пакизе-султан, сама тому удивляясь, умилялась его пухлым ногам, удивительно маленьким для мужчины ступням и огромным ягодицам.

Бо́льшую часть времени супруги проводили в постели, предаваясь любовным ласкам. Когда же они уставали от любви, им чаще всего было достаточно просто лежать рядышком, ни о чем не разговаривая, во влажной и жаркой каюте, и радоваться, что здесь их не одолевают комары. Когда же они разговаривали, то порой, если им случалось затронуть какой-нибудь острый и кажущийся важным вопрос, оба, опасаясь обидеть друг друга, старались поскорее разрядить возникшую напряженность. Иногда они вставали с кровати, тщательно одевались и продолжали беседовать так, но, если всплывала опасная тема, замолкали.

Опасными темами, разумеется, были ненависть Пакизе-султан к Абдул-Хамиду и годы, проведенные ею в заточении за стенами дворца Чыраган. Доктор Нури понимал, что жене хочется излить ему душу, но не торопил события, опасаясь повредить их счастью, и держал свое любопытство в узде. Кроме того, когда жена принималась говорить о чем-то печальном, ему все казалось, что и он должен поведать ей свои самые горькие воспоминания: рассказать о том, что ему приходилось видеть в Хиджазе, и о мучениях несчастных паломников, но он боялся, что столь жестокая правда жизни потрясет и испугает принцессу. А с другой стороны, доктору Нури хотелось поделиться наболевшим с этой умной, весьма уверенной в себе женщиной, хотелось, чтобы жена знала, что творится в вилайетах, один за другим отпадающих от империи, которой правит ее дядя, и о том, что его подданные мрут как мухи от заразных болезней.

Утром на третий день после прибытия в Александрию дамат Нури отправился в город. Сразу за площадью Мухаммеда Али-паши, на той улице, где располагался отель «Зизиния» (у дверей стояли дезинфекторы с пульверизаторами), он вошел в часовую лавку, принадлежащую его знакомцу, греку из Стамбула. Часовщик расспросил его о стамбульских новостях, а затем, как всегда, начал рассказывать любопытному врачу о том, как англичане, воспользовавшись антиевропейским и антиосманским восстанием Ораби-паши, несколько часов кряду обстреливали Александрию с военных кораблей, о том, как страшен был грохот пушек, и о том, что вся площадь превратилась в руины (в том числе и дома, принадлежавшие англичанам и французам) и над ней висело облако молочно-белой пыли; потом вспомнил о вооруженных стычках христиан и мусульман на улицах города и сообщил, как страшно было христианам, живущим в кварталах на окраине, – какое-то время они даже шляпы не рисковали носить. Потом, когда пожары и грабежи закончились, часовщик познакомился с Гордоном-пашой. Когда пашу убивали в Хартуме последователи суданского Махди, при нем были те самые часы фирмы «Тета», которые он, часовщик, лично отремонтировал. В который раз поделившись этой историей, часовщик так подвел итог своему рассказу: «По моему мнению, тут не справиться ни французам, ни османам, ни немцам. Нет, Египтом могут управлять одни только англичане!»

Во время прошлых встреч доктор Нури иногда возражал часовщику, если бывал в чем-то с ним не согласен, например говорил: «Нет, османы не уходили из Египта, они им и не управляли. Англичане забрали его под пустым предлогом». Или же с достоинством указывал, что это христиане первыми начали убивать мусульман, а не наоборот. Однако, женившись месяц назад на племяннице несколько раз упомянутого часовщиком Абдул-Хамида, он запретил себе делать подобные ремарки и вообще высказываться на политические темы.

На этот раз беседа с часовщиком не доставила доктору Нури ни малейшего удовольствия, как, впрочем, и прогулка по Александрии, где были приняты карантинные меры. Впереди его ждала новая, другая жизнь, но, какой именно она будет, он еще не мог понять. Вскоре, подгоняемый каким-то странным нетерпением, он вернулся в порт.

Едва доктор Нури поднялся на борт «Азизийе», стюард сообщил, что через агентство Томаса Кука дамату поступили две зашифрованные телеграммы.

Незадолго до отбытия из Стамбула один из чиновников Министерства двора^[64] передал дамату Нури от султана ключ к особому шифру. Это был один из тех ключей, которые Абдул-Хамид давал послам, вождям кочевых племен и своим агентам, как внутри империи, так и за ее пределами, если хотел установить с ними доверительную связь поверх механизмов государственной бюрократии.

Обняв Пакизе-султан, доктор Нури рассказал ей о телеграммах, достал со дна своего чемодана ключ и начал, буква за буквой, цифра за цифрой, перелистывая страницы ключа в поисках соответствий, расшифровывать первую из них. Этим делом он прежде не занимался, так что ему пришлось непросто. Он даже попросил помочь расхаживавшую по каюте жену. И вскоре, запомнив, какие самые употребительные слова соответствуют определенным двузначным числам шифра, они смогли прочесть первую телеграмму.