Цитаты из книги «Озорные рассказы»

стражник, которого старуха отвлекла, когда заслышала, как ее сын шагает к дому, сказав: «Сын придет вон с той стороны… Пойдите посмотрите», и отправила его вниз, к деревне, так вот этот стражник, услышав в хижине голоса, сказал старухе своим грубым и низким голосом: – Вы меня обманули, вы говорите с вашим сыном, король приказал нам схватить его… – Прошу прощения, господин стражник, – сказала старуха, – это я с моим котом разговариваю… И она принялась ласкать своего пушистого ангорского кота, за которым она как-то посылала своего сына в Гулистан, описав шерстку, пятнышки и мяуканье, ведь мяукал он по-особенному, а хвост его мог бы послужить метелкой, если бы таковая вдруг потерялась. – Котик, Мурлыка, – продолжила старуха, – король захочет заставить тебя делать бриллианты… И так, делая вид, что говорит с котом, она объяснила сыну все, что было надобно. – Он тебя запрет… Но коли так, постарайся, чтобы он запер тебя как можно ближе к инфанте, потому что она очень любит красивых котов, ей захочется видеть тебя, но следует принарядиться, чтобы ты чувствовал себя котом достойным и уверенным, милым и чистокровным ангорским котом. И даже если ты не сумеешь сделать бриллианты, она тебя от себя не отпустит… При этих словах Фаустен, чье разумение отточилось благодаря путешествиям и встречам с разными людьми, кашлянул, желая дать знать своей матери, что он понял все, что она желала ему сказать; и тогда стражник, рассудив, что ни старуха, ни кот так не кашляют, ворвался в хижину, забрал Фаустена и препроводил его к Конфетьеру Двадцать

поднимет шум… Он хотел тайком дать ей место наставницы королевских детей, однако о воспитании Фаустена ходили столь дикие слухи, что это могло поставить под вопрос будущее королевского семейства; король долго колебался между скупостью и судьбой Конфетьеров, но, надо отдать ему должное, скупость все же проиграла. Он выставил на дороге между Кошачьим Стоком и своим дворцом трех стражников, чтобы те как можно скорее сообщили ему о возвращении Фаустена. Все эти приготовления, а также озабоченный и деловой вид короля привели к тому, что двор и город уверовали, будто появился новый претендент на руку принцессы Помадки. Пошли пересуды, новость передавалась из уст в уста и дошла до инфанты. Первая подавальщица тазика для умывания сообщила ей на ушко, что все только и говорят о скором прибытии юного принца, который, вместо того чтобы просить ее руки через посла, инкогнито появится во дворце и сам сделает ей предложение. Ее Высочество принцесса Помадка нашла, что это намного более вежливо и любезно, чем обыкновенные королевские порядки. Наконец Фаустен вернулся домой с довольно большим бриллиантом, купленным за две тысячи матакенских ливров. Тонкопряха, поджидавшая сына, тут же спрятала сына в хлебный ларь, чтобы король прознал про его возвращение, только когда ей того захочется. Когда стемнело, она сказала Фаустену: – Мальчик мой, король верит, что ты владеешь искусством изготовления бриллиантов, он, конечно же, попросит тебя не заниматься этим ремеслом нигде, кроме как в его государстве… Услышав эти слова, стражник, следивший за хижиной

хижину. – Прошу прощения, сударь, а вы кто будете? – Я король Матакена. Старуха поклонилась и ответила: – Мой сын, Ваше Величество, уехал в горы Гулистана, дабы собрать все необходимое для изготовления бриллианта, и он вернется не раньше чем через неделю… Король задумался. – Так это правда, что он умеет делать бриллианты? – Это такая же правда, сир, как то, что вы король Матакена и отец подданных ваших. К старости король Конфетьер стал скуповат, для государя это недостаток великий и непростительный. И потому старая Тонкопряха, которая отправила Фаустена в Гулистан, чтобы он купил там бриллиант на две тысячи ливров, вырученные за пряжу, сразу поняла, что сможет королевской скупостью воспользоваться. Благодаря проницательности своей она уже угадала государственную тайну относительно стразов и проникла в тайные тревоги Конфетьера, ибо глаза у нее были волшебные и оттого такие необыкновенно сверкающие. До возвращения Фаустена Конфетьер Двадцать Четвертый пребывал в великом нетерпении. Он навел справки о его семье и, если бы не строгие правила этикета, поселил бы старую и страшную пряху прямо во дворце. Он хотел даже предложить ей место при дворе, но не знал, на какую должность ее определить. Мать человека, умеющего изготовлять бриллианты, человека, который, весьма вероятно, сможет сделать камень величиной со страусовое яйцо, не может занимать подчиненное положение, а если он назначит ее фрейлиной королевы, то знать возмутится и

сын знает секрет их изготовления, прошу вас все нарисовать и подсчитать; и вот примите в знак нашей признательности за то, что вы не станете медлить и затягивать исполнение моего заказа. Думаю, мой дар придаст вам смелости. С этими словами она приподняла кончиком своего веретена камень, лежавший перед очагом, достала из-под него довольно красивый бриллиант и отдала зодчему. Зодчий поспешно воротился в город, переоделся и явился ко двору, где в тот вечер был большой прием. Зодчий, которому король в день окончания строительства королевского дворца даровал титул барона, пользовался правом являться к Его Величеству в разное время дня. В перерыве торжественного представления, когда король взял его под руку и подвел к оконной нише, чтобы поговорить о строительстве, зодчий рассказал не таясь, что в двух милях от столицы, в деревне Кошачий Сток, живет молодой человек, умеющий делать бриллианты, и в доказательство слов своих поведал о заказе Тонкопряхи и показал камень, который она дала ему вперед. Его Величество тут же вызвал королевского ювелира и, как только тот прибыл, заперся с ним в кабинете. Это совещание выглядело так, словно король намерен заказать драгоценности к свадьбе принцессы Помадки, и по этому поводу члены дипломатического корпуса обменялись кисло-сладкими предположениями. Ювелир заверил короля, что бриллиант Тонкопряхи безупречен по своей чистоте и ничем не отличается от тех, что добываются в азиатских копях. Конфетьер немедля велел подать свой высокогорный экипаж и пустился в путь, к великому изумлению королевы и придворных, которые вопреки обыкновению не знали, в чем дело. Король пожелал, чтобы в поездке его сопровождал один только главный зодчий. – Матушка, где ваш сынок? – спросил король, войдя в

другое дело, ты должен на ней жениться… – А как? – спросил удивленный сын… Тонкопряха села у огня, забыв о деньгах и о веретене, и уставилась на пламя. – Фаустен! – Да, матушка. – Сколько ты принес? – Две тысячи матакенских ливров. – Где они? – Вот, матушка… – Иди и приведи сюда королевских каменщиков и главного зодчего… Фаустен отправился за королевским зодчим, и тот пришел, хоть и очень удивился, узнав, что его зовет старая пряха, сын которой ходит в обносках. Но этот зодчий был человеком крайне любопытным, а к тому же зодчие больше всего на свете хотят строить, и потому он самолично последовал за Фаустеном, велев своим людям прислать сотню каменщиков к старой Тонкопряхе, живущей на вершине горы, над деревней Кошачий Сток. Старуха попросила возвести на месте ее хижины, в которой ей стало тесновато, дворец, похожий на сарацинскую Альгамбру, с балкончиками, внешними галереями, колоннами, и чтобы все было из мрамора, крепко и надежно, потому как ей не по вкусу дешевая современная архитектура. Она говорила очень непринужденно, и зодчий почел своим долгом заметить, что ее замысел обойдется в несколько сотен миллионов… – Не важно, – отвечала Тонкопряха, – хочу лишь предупредить, что платить буду только бриллиантами. Мой

Высокогорному и Смелейшему Величеству Конфетьеру Двадцать Четвертому по прозванию Вольный Каменщик. Эта встреча Фаустена и донны Помадки произошла спустя три месяца после отъезда Ее Королевского Высочества принцессы Безызъяна во Францию, где ей надлежало отобрать драгоценности для короны. К тому времени тревоги короля дошли до крайности. Вернувшись к своей старой матери Тонкопряхе, Фаустен, снова и снова вспоминая прекрасную донну Помадку, испытывал неведомое блаженство и столь сильное, столь настоящее удовольствие, что ему стало ясно: это не сон. Он даже забыл про свое опоздание и про то, что ждет его дома. Едва он ступил за порог, как мать обрушилась на него со страшной бранью: даже носорог и тот попятился бы, увидев два ее грозных зуба. Фаустен застыл от ужаса и потупился, он не мог смотреть на мать, когда она кричала. Она схватила свое рябиновое веретено, подняла его и сказала: – На колени! – Вы убьете меня? – спросил Фаустен, упав перед ней на колени. – Меня, который никогда вам не перечил, всегда был послушным сыном, безропотно шел туда, куда вы приказывали, и никогда не говорил вам о своих страданиях… – Я все знаю, – прорычала она, – к чему вспоминать, неужели ты думаешь, я забуду, что ты наделал… Она еще выше подняла веретено. – Вы не все знаете, матушка, – продолжил Фаустен, удивляясь собственной смелости, – вы не знаете, что я полюбил инфанту Матакена. – Ах, сын мой, дорогой мой, – старая Тонкопряха положила веретено на кресло и подняла Фаустена с колен, – это совсем

Бедный юноша, взглянув на себя, признал, что одежда у него в самом деле далеко не чистая. Тогда он присел на каменную тумбу у королевского мебельного хранилища, находившегося напротив одного из фасадов дворца. По воле случая инфанта Помадка, чьи покои находились как раз в этой части дворца, шла на урок танцев и попутно выглянула из окна на улицу, где и увидела сидящего на тумбе Фаустена. Фаустен со своей стороны тоже ее заметил и тут же безумно в нее влюбился. Он спросил господина, читавшего афиши, не знает ли он, кто эта девушка, чье милое личико виднеется за окном дворца, и этот господин, а он был не кто иной, как пэр Матакена, сообщил юноше, что это сама инфанта, донна Помадка, что иностранные государи шлют одно посольство за другим, дабы испросить ее руки, ибо она славится по всему свету не только своей красотою, но и образованностью, любезностью и воспитанием. Фаустен вежливо поблагодарил матакенского пэра, который был к тому же канцлером королевства. – Милостивый государь, – сказал он, – не имею чести быть с вами знакомым, но принцесса создана для меня! – Не сомневаюсь, – отвечал граф Большеплут, – но вы даже думать о ней не можете, пока не отмоетесь… «Он прав», – подумал Фаустен. Когда донна Помадка возвращалась к себе после урока танцев, она обнаружила, что Фаустен по-прежнему сидит на тумбе, а поскольку она была доброй принцессой, то послала ему сто матакенских грошей и каравай весом в семь фунтов. Фаустен поблагодарил ее только взглядом, и с этого мгновенья ни он, ни она уже не сомневались, что через месяц они поженятся назло всем законным наследникам Англии, Франции, Италии, Германии, России, Баварии, Саксен-Готы, Саксен-Кобурга, Саксен-Саксонии и прочих государств, которые делали самые выгодные предложения его

Сановники Гулистана узнают его и обращаются к нему с превеликим почтением. Он танцует на балах, и весь двор восхищается его обширными и разнообразными познаниями; он выказывает острый ум и тонкий вкус, красноречиво рассказывает о своих путешествиях и жизнь ведет радостную, учит стихи гулистанских поэтов, охотится, дамы ласкают его и превозносят, и он чувствует себя счастливейшим человеком на земле, пока скрипучий голос старухи-матери не принуждает его покинуть постель. – Вставай, бездельник, – говорит она, – пора прополоть коноплю. Он вскакивает, накидывает на плечи свои лохмотья и, забыв о том, что он сын короля, снова становится простым коноплянщиком. Так он дожил до двадцати двух лет, и это странное существование, никогда не менявшееся, привело к тому, что он принял за свою настоящую жизнь ту, что начиналась вечером после пропитанного слезами поцелуя матери, а свою дневную и полную тягот жизнь стал воспринимать как страшный сон, как плату за свои наслаждения и счастье. Однако в конце концов он понял, что заблуждается. Вот как это случилось. В один прекрасный день, очутившись в столице королевства Матакен, куда он спустился с гор, чтобы продать пряжу старой Тонкопряхи, которой к тому времени пошел уже восемьдесят первый год и которая каким-то чудом за последнюю неделю спряла два фунта тонкой пряжи для кружев, чтобы на Рождество отведать мяса монала с пюре из ласточкиных гнезд, Фаустен задумал не возвращаться сразу домой, а посмотреть законченный Конфетьером Двадцать Четвертым королевский дворец, о котором говорили как об одном из семи чудес света. Но у ворот стоял на страже королевский гвардеец, который сказал Фаустену, что во дворец входить в рваной и грязной одежде запрещено.

мокко. Летом она требовала, чтобы в хижине не было ни одной мухи, а напитки были ледяными, – одним словом, хотя все у нее выглядело очень и очень бедным, жизнь она вела самую роскошную; даже царица Савская, которой одно время принадлежало кольцо царя Соломона, исполнявшее любое желание, и та не была счастливее нашей Тонкопряхи. У нее в услужении день и ночь был нежно любящий сын, готовый ради нее свернуть себе шею, сын, который спал на убогой соломенной подстилке и который ради одного нежного взгляда матери взял бы в руки раскаленное железо, если бы она приказала. Все его жалели, а он был счастлив, потому что нет для души ничего лучше, чем горячая любовь к матери. Поскольку с самого рождения он привык ее слушаться, то не знал большего удовольствия, чем трудиться день и ночь и радоваться всему хорошему, что он для нее делал. Добрый Боженька не оставил мальчика без награды за его труды и терпение. Уложив мать в постель из кожи антилопы и поцеловав ее веки, Фаустен, совершенно обессиленный, падал в свой сундук, набитый соломой, который служил ему кроватью. Он не догадывался, что, как только его одолевает сон, мать подходит к нему и, плача, целует в лоб. Слезы, которые она роняла на волосы Фаустена, обладали свойством дарить прекрасные сновидения, но Фаустен о том не знал. И тогда юноше казалось, что он просыпается, выходит из хижины в одеждах принца и видит у крыльца кобылу с женской головой и маленькими крылышками вместо подков, с гибкой шеей и крупом в серых яблоках. Он садится на нее верхом и скачет через горы в Гулистан по прекрасной, гладкой и ровной дороге, обсаженной деревьями, и повсюду его ждет радушный прием.

Источник золотой воды находился в землях Великого Могола, и на всех подходах к нему стояли стражники, вооруженные луками. Порою вечером Тонкопряху охватывало желание отведать салат из горной сурепки, и каким бы усталым ни был Фаустен, он лез в гору за сурепкой; в другой раз ей хотелось лягушачьих лапок, и ее сын спускался на дно долины Гальбансон, где разводили самых вкусных лягушек. Однажды она сказала, что хочет мяса монала и печенье из маниоки, и Фаустен две недели бродил по Гулистану в поисках монала, то есть индийского фазана, мясо которого по вкусу своему превосходит мясо всех известных на земле животных. Кофе она пила только из зерен