Суфийская Традиция

Суфийская Традиция – не религия и не культ. Это жизненная философия, цель которой – предложить человеку практический путь к достижению более высокого уровня осознанности, что позволяет каждому понять свои отношения с Высшим Существом.

Эта философия веками передавалась из поколения в поколение. Она с давних времен сохранила присущие ей качества и охраняла древние тайны, благодаря чему – для тех, кто ищет преумножение мудрости через развитие сознания – они и по сей день остаются доступными в неизменном и неискаженном виде.

Традиция утверждает, что человек в его нынешнем состоянии представляет собой плод обусловливания: с рождения он обусловлен без внимания и обдумывания принимать (чаще, чем отвергать) множество взглядов, постулатов и теорий, которые сковывают его мысли и действия на протяжении всей жизни. Подобное обусловливание не всегда является дурным или негативным, в некоторой степени оно просто необходимо. Вера, благочестие, дисциплина, доверие, послушание и порядок – все это благородные качества, которым необходимо обучать; их необходимо изучать и применять.

Мы считаем, что чистота внутренней сущности человека, находящегося в гармонии с Планом Высшего Творца, может поднять его над повседневностью и защитить от искажений и загрязнений «внешнего мира». Это не означает, что человеку следует удалиться в горную пещеру или стать отшельником. Напротив, это значит быть полноценным и лучшим членом своего общества, быть «в Мире, но не от Мира»; следовать правилам и дисциплинам для обретения внутреннего мира; и наставлять своим примером других достойных людей, делая это со смирением и пониманием; внимать голосу Природы, чтобы секреты Традиции могли открыться – разумеется, только тем, чьи намерения чисты и кто может поклясться, призвав в Свидетели Господа Жизни, что будет использовать Мудрость истинно и во благо.

С давних времен фраза «Ex Oriente Lux»¹ вдохновляла многих Святых и мудрецов искать ту нить гармонии, которая к взаимной пользе свяжет Запад и Восток. Святой Франциск Ассизский дискутировал с магами Аравии и Хорасана; Игнатий Лойола переписывался с Мастерами Традиции; у императора Фредерика Великого был советник-араб. В несчастливый период крестовых походов ордена тамплиеров и госпитальеров проводили тайные конклавы, чтобы предотвратить трагические последствия для обеих сторон.

Из истории известно, что в Традиции обычно использовался мозаичный пол в виде шахматной доски – особенность некоторых теккий, или «мест собраний и силы»: черный здесь символизирует одновременно мудрость и тяжкий труд, а белый – радость и Утреннюю Звезду.

Достойный человек должен войти в Традицию свободно, а не вследствие принуждения или обещаний. Он связан клятвой: стремиться к глубинным знаниям и постоянству сознания, чтобы развиваться самому и, благодаря этому, поднимать выше своих собратьев.

Учитель в Традиции – это человек, который прошел тщательную подготовку, касающуюся его внутренней и внешней (или мирской) жизни. Его право учить исходит из источника, авторитет которого неоспорим, и за все свои действия во все времена он будет держать ответ перед Великим Создателем – Мастером Узоров.

Суфийская Традиция ни в коей мере не является несовместимой с повседневной жизнью и достойной деятельностью в обществе. Конечно, цель каждого суфия – развить внутреннее понимание нашего Божественного Творца; и, через приближение к этому знанию, приносить благо себе, своим близким, и своему обществу. Суфийский путь ни в коем случае не должен приводить человека к конфликту с силами Природы или к подавлению глубинного сознания.

Мы искренне предлагаем Традицию Западу. Это предложение преследует важнейшую цель. Если послание суфиев найдет отклик на Западе, пусть это послужит рождению братства, которое преодолеет время и расстояние, и принесет этой планете Тайное Знание, разделенное между людьми, Божественную Благодать.

Омар Али-Шах.

Тридцатилетняя история

Для учеников эта история началась приблизительно в 1960 году. Тогда несколько человек в Лондоне и Париже поддерживали контакты с учебными группами Успенского, а позднее – непосредственно с Гурджиевым, наставником Успенского.

Необходимо описать ситуацию в Париже перед приездом туда братьев Идриса и Омара Али-Шах. Отнюдь не собираясь снова оживлять преждние баталии, я должен все же сказать, что после смерти Гурджиева в1949 году осталось весьма запутанное наследие, в результате чего многие люди весьма по разному пытались продолжить его работу. Жанна де Зальцман, одна из его первых учениц, в конце концов, смогла внести некоторый «порядок» во всю эту деятельность и добилась учреждения так называемого «учения Гурджиева». Ее авторитет признали многие последователи Гурджиева, но далеко не все. Она сумела собрать под своим началом иерархическую организацию, которая и по сей день существует под руководством ее сына Мишеля де Зальцмана.

Однако большое число людей, связанных с «гурджиевской» деятельностью в Париже и Лондоне в пятидесятые годы, не желали соглашаться с этой так называемой преемственностью и занимались поисками полномочного представителя древнего учения;

поскольку, даже если то, чем они располагали, было фальшивой монетой, они понимали, что подлинное золото существует.

В этот период парижанка по имени Вера Пейдж, вдова поэта Рене Домаля, позднее ставшая женой британского ландшафтного архитектора Рассела Пейджа, тоже отказалась подчиняться власти мадам де Зальцман и, опираясь на идеи Гурджиева, которого знала лично, организовала собственную группу. Таким образом, в Лондоне и Париже параллельно велась деятельность, которую направляли старейшие адепты учения, обладавшие большим опытом и, как правило, знавшие Гурджиева лично.

В 1961 году у Веры Пейдж обнаружили рак. Вскоре она умерла. В связи с этим будущее парижской группы вызывало беспокойство, особенно потому, что молодежь проявляла желание захватить руководство, в то время как старшие члены были достаточно разумны, чтобы не стремиться к власти.

Примерно в это же время Реджинальд Хоар прочитал в журнале Блэквуда статью о путешествии по Афганистану. В этом материале приводилось описание суфийского упражнения, которое на тот момент было известно только десяти «гурджиевцам» высшего ранга. Реджи решил, что за псевдонимом скрывается некто, много знающий о Традиции и ее происхождении, и отправил редактору журнала письмо, адресованное автору статьи, надеясь установить с ним контакт.

Идрис Шах, позднее назвавший этот материал «рыбной ловлей», ответил на письмо как автор публикации. Реджи встретился с ним и убедился, что этого человека необходимо познакомить с различными экс-гурджиевцами Англии и Франции. Шах согласился учить некоторых из них, а иным отказал.

Хотя на Рассела Пейджа оказывали большое давление, пытаясь убедить его возглавить парижскую группу, к его чести надо сказать, что он попросил Шаха принять руководство над этой «дрейфующей» организацией. Шах согласился. Первая его встреча с парижской группой состоялась весной 1962 года. Омар Али-Шах, или «Ага», как мы стали его называть, в тот период еще путешествовал и появился на сцене некоторое время спустя.

Нам предложили написать письма с объяснением причин, побудивших нас войти в группу, немедленно прекратить чтение работ Гурджиева и перестать практиковать движения (пример этих несколько стилизованных роботоподобных движений можно увидеть в конце фильма «Встречи с замечательными людьми» – в основном на экране фигурируют адепты гурджиевского движения того периода).

В 1962-63 годах центр активности переместился в Англию, в Кумб Спрингс, имение, переданное Идрису Шаху Джоном Беннеттом, и там проводились трехдневные встречи.

В Париже занятия по четвергам начинались с прослушивания мантры ОМ МАНЕ ПАДМЕ ОМ, затем звучали записи суфийских текстов, которые читал И.Шах. Упражнение «Латаиф» появилось позднее. На одной из встреч в Англии Шах заявил, что его брат приедет в Париж и будет жить среди нас.

Книга Рафаэля Лефорта «Учителя Гурджиева», вышедшая в 1966 году, завершила разрыв с организованными последователями Гурджиева, поскольку на ее страницах наглядно показывались происхождение (о котором сам Гурджиев всегда говорил довольно туманно) и ограниченность его учения, обусловленная личностью самого Гурджиева. Для последователей Георгия Ивановича мысль о том, что он был всего лишь одним из многих людей, прошедших через руки Хваджаган, центрально-азиатской школы суфиев Накшбанди, была и остается неприемлемой. Книга вызвала критику тем, что повествование в ней строилось по принципу притчи. В то же время критики заявляли, что учителей Гурджиева в шестидесятых годах XX-го века уже не было в живых и, таким образом, непонятно, от кого же тогда автор почерпнул приведенные сведения? Но поскольку в книге нигде нет указаний на то, что события происходят именно в этот период, аргументы критиков неубедительны: как можно одновременно критиковать книгу за сказочную форму и за неточность в датах?

Ага приехал к нам в 1963-64 году. В этот период велась обширная деятельность, не связанная с «эзотерикой»: было снято помещение, организована распродажа, чтобы собрать деньги. На тот момент было необходимо отойти от сугубо эзотерической направленности гурджиевцев. Люди тогда тратили слишком много времени на разговоры, и сейчас становится понятно, что Ага освобождал людей от узконаправленного «эзотерического» мышления, побуждая всех нас думать обо всем проще. Ага попросил принести для инспекции имеющуюся у нас эзотерическую литературу; в результате большая ее часть была продана в магазины подержанных книг. Вновь подчеркну, что происходившие тогда события необходимо оценивать в контексте ситуации в целом. Насколько я знаю, Ага с тех пор никогда не выступал цензором в нашем выборе книг; более того, для него это было бы просто немыслимым.

С самого начала Ага называл себя «традиционалистом». Мы охотно верили ему, но большинство не понимало, что это значит. Организация совместных походов и поездок – это пример адаптации старинной методики, которую Ага оживил и адаптировал к нашему времени. В старину караваны и паломничество в Мекку давали людям новый опыт и способствовали развитию более тонкого контакта между дервишами; возможно, будет справедливым предположить, что наши караваны и собрания выполняли ту же функцию.

У нас была старая антикварная лавка, которую группа совместными усилиями превратила в магазин Традиции. Я присоединился к ним осенью 1964 года, чтобы помочь со штукатурными работами, и сильно увлекся Катериной, которая вводила меня в курс происходящего. Обстановка была странной: что бы ни объединяло этих людей, их нельзя было назвать близкими друзьями. Мы с большим энтузиазмом очищали и красили стены; никто толком не знал, как это надо делать.

Личная история: ночь перед открытием магазина, четверг. Пока остальные выполняли упражнение, я занялся подготовкой магазина к вернисажу: в помещении было очень грязно. Вместо того, чтобы, закончив упражнения, помочь мне с уборкой, большинство членов группы отправились в соседний ресторан ужинать, осталось лишь несколько человек. Ага с женой проходил мимо, собираясь присоединиться к остальным в ресторане. Он с первого взгляда понял ситуацию, засучил рукава и стал убираться вместе с нами.

У него был очень своеобразный способ обращения с метлой и совком. Он сметал весь мусор в кучу посреди магазина, потом шел искать совок, снова разнося собранный мусор по всему полу. Затем, найдя совок, приносил его к куче сора, но оказывалось, что он куда-то положил метлу, поэтому ему приходилось откладывать совок и идти искать ее. Затем он опять тщательно сметал все в центр магазина, и весь процесс повторялся сначала.

Он методично повторял этот процесс несколько раз; вскоре мы просто стояли и смотрели на Агу, разинув рот. Он совершал всю эту бурную деятельность без тени улыбки, как Бастер Китон. Внезапно я понял: Ага был нами. На самом деле, он воплощал в себе то, что я видел вокруг в последние три месяца: Белла поливала плитки азотной кислотой, чтобы отчистить их, и негодовала, если мы кричали, что кислота капает на нас сверху; Жан-Пьер так старательно отдирал штукатурку, что пробился через стену в соседнее здание, и т.п. Но самое странное и самое впечатляющее – Ага изображал нас без насмешек и чувства превосходства. Он был серьезен, сосредоточен и абсолютно неэффективен. В тот момент я осознал, – и это изменило мою жизнь, – что он не только показывал нам наше положение, но демонстрировал его с того уровня, на котором мы тогда находились, а не с более высокого.

Все мы в своей жизни что-то делаем неправильно, а что-то правильно – моя собственная «тихая гордость» связана с тем, что не столь уж многое потребовалось мне, чтобы узнать своего учителя. Конечно, можно сказать и иначе: мой учитель оказал мне честь, позволив себе быть узнанным мной. После недавней смерти отца я отчетливо понял, что именно его пример как учителя книгоиздания научил меня ценить то, что представляет собой настоящий учитель.

Очень сложно объяснять наше отсутствие понимания в то время. Мы не имели представления о статусе Мастера, а сам Ага никогда не говорил нам, как мы должны к нему относиться или использовать его: он ждал, пока мы поймем сами. В четверг после упражнений мы все отправлялись в боулинг, хлопали его по плечу, рассказывали глупые непристойные анекдоты; нам не приходило в голову пригласить его на ужин, в ресторане он платил за себя сам.

Катерина рассказывает, что, когда летом 1964 года был организован первый туристический поход в Марокко, все только и делали, что проводили время на террасах различных кафе, на всем пути от Парижа до Танжера, ожидая инструкций Аги. Поскольку он так и не произнес ни слова, люди так и просидели все две недели, глядя друг на друга, пока не пришла пора возвращаться домой.

Хотя наше отношение к Аге часто варьировалось от инфантильной зависимости до грубой фамильярности, он принимал все это c добротой, скрывая нетерпение, которое, возможно, испытывал. Но, честно говоря, так вели себя не все. Вышеупомянутая Белла поняла уровень бытия Мастера, но в группе она считалась чем-то вроде «сумасшедшей», и поэтому ее взгляды нас не убедили. Ее детство прошло в лагере под Освенцимом, и она умерла молодой от рака костей.

В 1965 году мы совершили путешествие в Турцию, в Конью; и Шах, и Ага были с нами. Я на тот момент, когда не дублировал фильмы и не выступал в театре, работал продавцом в магазине.

Первая парижская теккия была организована над магазином в проезде Сен-Андре (сейчас это чайная комната). После ее торжественного открытия Ага вместе с молодой женой вернулся в Англию. Во время похода по Гранаде в 1967 году на загородном кемпинге английский энтузиаст повсюду разыскивал учителя-суфия, который, как ему сообщили, находился со своими учениками в Гранаде. Владелец земли ответил, что здесь нет никого похожего, только семьи с детьми. Когда Ага гулял с ребенком и ставил тент, чтобы защитить девочку от солнца во время отдыха, нам и в голову не приходило помочь ему – между тем, я помню, как он влез на дерево, чтобы привязать растяжку моей палатки, и чинил мою старую машину; казалось нормальным, что он обслуживает меня. Англичанин нашел нас только накануне отъезда.

Невозможно преувеличить эйфорию, которую мы тогда испытывали. Мы были как дети в кондитерской: у нас был двуликий Мастер в виде Аги и Шаха, оба – выдающиеся люди; английская и французская группа были объединены, вскоре в группе появились и два застенчивых испанца; Южная Америка и США еще не присоединились к каравану, и мы искренне считали, что работа завершена и остается лишь пожинать ее плоды, которые сами упадут нам в руки.

В 1967 году Касселл выпустил новый перевод «Рубайат» Омара Хайяма, осуществленный Робертом Грейвзом и Омаром Али-Шахом. На тот момент Роберт Грейвз был самым знаменитым из живущих англоязычных поэтов, и объединение с ним дало Аге, вероятно, самую широкую в его жизни популярность и известность в прессе. На самом деле, перевод почти полностью выполнил Ага, вклад Грейвза заключался, скорее всего, в десятке небольших дополнений, внесенных в текст. Во время скандала, вызванного этим «осквернением» священного текста, Грейвз косвенно признал роль Аги, заявив, что предложение стать соавтором перевода было «высочайшим поэтическим комплиментом, который я когда-либо получал».

Сейчас влияние суфиев на всю арабскую и персидскую классическую литературу и поэзию является общепризнанным фактом, и поэтому трудно представить себе эффект разорвавшейся бомбы и гнев, вызванные этим переводом в то время. Версия Фитцджеральда считалась канонической, хотя полностью противоречила оригинальному тексту Омара Хайяма. На ней выросло несколько поколений английских детей, и никого не интересовало то, что Фитцджеральд превратил мистическую поэзию в антирелигиозную пропаганду. Какое всем было дело до двух странных людей, которые утверждали, что на поэтическом языке Хайяма «вино» означает состояние особого «опьянения», в которое человек входит, когда начинает познавать Бога? И что с того, что Фитцджеральд был противником религии, какое это имеет значение?

Начавшиеся споры в печати заботливо подпитывались письмами от друзей (которые позиционировали себя и «за», и «против»), ответами на ответы, спровоцированные прежними ответами; в газетных колонках читательской корреспонденции все это наслаивалось одно на другое. Имена Аги и Шаха были вываляны в грязи: кто эти афганцы, неизвестно откуда взявшиеся, не имеющие за плечами стажа преподавания в каком-либо институте или университете?

Ситуация обострялась еще и тем, что книги Шаха как раз начали становиться бестселлерами, и Том Махлер из издательского дома «Джонатан Кейп» хотел сделать из него преемника Махариши. Английские востоковеды, заведовавшие различными институтами и системой образования в целом, монополизировали в литературе эту тему, но их книги продавались всего лишь сотнями, поэтому они неодобрительно отнеслись к появлению на своей территории какого-то выскочки. Подлинность рукописи, использованной для перевода, вызывала бесконечные споры; от Аги потребовали предъявить персидский оригинал; в данных обстоятельствах, он отказался идти на поводу у подобных людей и так и не предъявил использованный источник.

На пасхальной встрече 1968 года Ага попросил встать и пересчитаться тех, кто желает участвовать в суфийской работе, которую с этих пор будут называть не «Работой», как у гурджиевцев, а «Традицией». Это вызвало первый из целого ряда последовательных шоков.