Цитаты из книг автора «Олли Вингет»

Сильный всплеск чувства меняет полынный путь. Путь судьбы и смерти, если хочешь. И круг, который должен был замкнуться в одном, замыкается совсем в ином человеке.

– Иди давай! – зашипела Ксения и схватила Улю за руку. Было в этом движении столько злобы и желания причинить боль, что Уля вырвалась из липкой хватки и с отвращением процедила: – Не смей ко мне прикасаться! Поняла, служка? Девушка застыла на месте. На ее лице, плоском и безжизненном, не читалось больше ни злобы, ни отчаяния. В неверном тусклом свете спящего офиса она показалась Уле настоящим манекеном, забытым кем-то, кто нес его к витрине, но оставил стоять тут. Бесхозным, страшным, неживым. – Так ее! Так! – Гус даже руками всплеснул от удовольствия. – А то гляди-ка, раскомандовалась. Забыла место свое, да? Молодец, Ульяна, их нужно держать на цепи. От его одобрения Уле тут же захотелось сдохнуть, до того тошно и вязко стало на душе. Но она лишь кивнула, сглотнула вставший в горле ком и покорно пошла к машине, которая ждала снаружи. Ксюша поплелась следом, тонко поскуливая, как побитая сучка. Охранник верным псом проводил их до дверей.

Светлана вышла из автобуса. Я сначала не понял, кто это с ней. Маленькая, кругленькая, ножками топает, как медвежонок. И два хвостика на затылке. Дочка моя. Курточка на ней тесная, видно, что выросла давно из нее. И Светлана сама какая-то серая, блеклая. Безденежье сразу меняет человека. Быстрее только смерть. Я в карманах порылся, а там две пачки, Гус мне их совал, не считая, а я, не считая, брал. Мне-то деньги зачем? А ей пригодятся. – Вот, – говорю. – Держи. Вам нужно. Она глазами хлопает. Картонная, как и была. Ничего не изменилось. А вот девочка… Не знаю, не смог сразу понять, что в ней другое. Но она не такая, как мать. Нет в ней плоскости. Посмотрела на меня – глазки зеленые… полынные… Меня всего передернуло. Рванул к ней обнять, прижать, защитить. Только рукой дотронулся, а Светлана уже в крик. – Не тронь! – вопит. – Не смей! Я руку одернул. Глаза поднимаю, а она на меня смотрит, как раньше смотрела, со страхом и презрением. И метку мою разглядывает. – Что, – спросила, – уже отсидеть успел? Или секта какая для сумасшедших? Сразу я понял, почему рад был, когда она ушла. Чужая она мне. Всегда такой была. Я в полыни иду к смерти, вижу все, понимаю. А она слепая, на ощупь бредет. Прав был Гус, гори он в вечном пламени, разные мы, слепцы и меченые. А Светлана в сумку руку засунула, копается там, второй дочку за плечо держит. – Вот. – И бумажку мне тычет. – Распишись тут, я сама с разводом все устрою. Я чиркнул, а сам глаз от девочки отвести не могу. Она ботиночком ямку расковыряла, красивая такая, настоящая, зрячая. Пусть сама того не знает. Так и стояли: мне Света про бумаги что-то талдычит, а я на девочку смотрю. На дочку свою. Наконец Светлана сжалилась, девочку по плечу погладила, та на нее глазки подняла. – Давай, Улечка, поздоровайся с дядей… Я так и обмер. А Ульяна на меня так строго посмотрела и говорит: – Здравствуйте, дядя! Никаких больше сомнений не было. Полынью так и повеяло, так и пахнуло ею, не девочка, а дверь туда, на поле, в туман. Милая моя, доченька моя. Пишу сейчас, а слова застревают, царапаются. Если бы я мог ее уберечь! Но каждый сам несет свою смерть. Видит он путь или нет. Так и распрощались – девочка все ко мне тянулась, Света ее руку из своей не выпускала. А когда их автобус пришел, то я наклонился и поцеловал Улечку прямо в лоб. Теплая, пахнет травушкой горькой. Родная моя, меченая. Она не отшатнулась. Посмотрела только очень грустно. – Пойдем, доченька. – Света ее к автобусам, а она стоит, упирается. – Дяде тоже пора идти. Мы к нему, может быть, еще когда-нибудь приедем. – Не приедем, ма. – Покачала маленькой своей головой, только хвостики задрожали. – Дядя скоро уйдет. Совсем уйдет. Тут-то у меня сердце и остановилось. Разучилось биться. Я воздух ртом поймать все пытался, но не мог. А Светлана девочку на руки подхватила и как понеслась к автобусу. Испугалась. Словно знала, чего бояться…»

«Полынь питает нас. А мы питаем полынь. Мы – компост, на котором бурной сединой расцветает смерть. Что есть смерть в большом, вечном понимании? Уход в небытие, туда, откуда ты пришел когда-то. Человек идет по кругу, чтобы однажды вернуться в исходную точку. В пустоту. Или туман – теперь я не знаю, что страшнее. Вдруг там, за чертой, все именно так, как я видел? Бескрайнее поле, безвольные фигуры, бестелесное нечто, и оно подбирается все ближе. Слишком много «без». Слишком много провалов. Если я хочу разобраться, то должен отсечь лишнее. То, что туманит мой разум. Таблетки. Вот корень всех бед. Они превращают меня в марионетку. Почему я так легко переступил грань между ступенями зала и травой поля? Где был мой страх? Почему я не размышляя толкнул девушку в туман? И ни капли, ведь ни капли не удивился. И куда ушло мое равнодушие теперь? Можно прятаться всю жизнь до самого конца, упускать шанс за шансом, чтобы ночами прокручивать каждый из них в голове. Но однажды всему приходит конец. Либо трусости, либо жизни. Круг обязан замкнуться. И это единственный закон жизни, который не сумела нарушить даже полынь. Сколько я не пью таблетки? Сутки, двое? Трое? Пытался вначале, но меня сразу же вывернуло. Я снова оказался там, в той горечи, на том ветру. Положил на язык клочок тумана, и он начал стирать меня подобно ластику. Нет, с таблетками нужно кончать. Этот круг замкнулся. Но без таблеток возвращается ясность понимания – все, что происходит со мной, похоже на странный фарс. Идиотский фильм. Наркотический приход. Бред сумасшедшего. Ко мне еще никто не стучался, меня никто не искал. Они дают мне время. Осознать и принять. Завершить прошлый круг, чтобы начать новый. Либо их просто нет, пока я в здравом рассудке. А если есть, то кто они? Кто такой Гус? Почему я раньше не задумывался об этом? Он – Смерть? Он – Жнец? Он – сумасшедший старик? Он – дилер, подсаживающий на синтетическое вещество, которое сводит с ума, даря галлюцинации каждому, кто готов принять его горечь? А Зинаида? В начале недели я боялся ее и хотел трахнуть одинаково сильно. А теперь меня тянет блевать от единственной мысли о ней. Это самый настоящий рвотный рефлекс. Не могу ничего поделать. Вспоминаю ее черты: она похожа на труп. Такая же холодная, костяная, не-жи-ва-я. И кто тогда все остальные? Тоня, мужик-служка, водитель, люди, которых мы забирали. Полынники, не желающие выпить со мной после охоты. Существуют ли они на самом деле? Или это все – плод моего больного, воспаленного рассудка? Я сошел с ума? Я сижу на страшной наркоте? Я – охотник полыни? Круг не желает замыкаться, пока я не разберусь».

Круг замыкается, чтобы начался новый круг. Ты служишь полыни, питаясь ее дарами, а когда перестаешь быть ей полезен, сам становишься даром для нее. Осталось понять, какое звено в этой пищевой цепочке занимает Гус. Главного ли хищника? И кто тогда я?»

Проигравший лишается права вызывать сочувствие у кого бы то ни было. Выигравший это сочувствие испытывать просто не может. Незачем. Лишнее это.

Что за тварь скрывается под ее белой кожей? Уж не сама ли смерть приняла обличье женщины? Никто не скажет, а я бы проверил. Уж я проверил бы».

– «Цветная ручка, девочка лет шести, сбил автобус. Упаковка пива, шесть банок, мужчина за сорок, сердце. Две тетрадки в клетку, парень, поскользнулся на лестнице. Ноутбук, мужчина за тридцать пять, упал под поезд, толкнул я», – зачитала Уля и сморщилась. – Кажется, это его послужной список.

– Это все написал твой отец? – Рэм шагнул к столу, посмотрел на три стопки бумаги и повернулся к Уле – та кивнула. – Он был сумасшедшим, да? – Абсолютно. Причем свихнулся еще до встречи с Гусом. Писал, как выслеживает каждого, в ком видит смерть. Не мог понять, что именно за трава так пахнет. Словом, крыша у него поехала конкретно.

«Смерть за дверью – ковер встряхни. Это три».