4

Обычно Гарриет просыпалась от звона трамваев, но в четверг ее разбудил похоронный плач, который то взмывал ввысь, то снова падал. Проснулся даже Гай и, приподняв голову, спросил:

– Господи, что это?

Гарриет уже вспомнила, что это за звуки. Ей доводилось слышать их в кинохронике. Это была сирена противовоздушной обороны.

Она набросила халат и подошла к окну. Магазины уже начали открываться, и лавочники высыпали на улицу. Мужчины и женщины, шедшие на работу, остановились. Все разговаривали и тревожно жестикулировали. По лестницам гостиницы сновали люди. Гарриет хотела узнать, что происходит, но не успела ничего спросить. Сирена, всхлипнув, оборвалась, и с площади побежали полицейские. Они кричали и размахивали револьверами, словно ожидали немедленного бунта. Мгновение спустя ни в чем не повинных прохожих загнали в дома и магазины. Автомобили останавливали и их водителей и пассажиров также отправляли в окрестные здания. Затем полицейские с шумом удалились, оставив позади себя абсолютно пустую улицу.

Утро было ясным и свежим. Гарриет подняла раму и высунулась наружу, но увидела только лица за окнами, пустые тротуары и брошенные автомобили.

Гай, торопливо натягивая штаны и свитер, крикнул:

– Там что-нибудь происходит?

– Полицейские очистили улицу.

– Видимо, начался налет.

– Давай спустимся и узнаем, – сказала Гарриет спокойно, словно старый служака. Она уже давно привыкла к беспорядкам и теперь одевалась с ощущением, что жизнь возвращается на привычные рельсы. Пока они спускались по лестнице, Гарриет в деталях представляла, что их ждет. Она могла бы описать эту сцену, не видя ее, поскольку уже была свидетельницей подобных событий в вестибюле бухарестской гостиницы.

На этот раз они застали знакомое лицо. Раскрасневшаяся миссис Бретт в халате разговаривала с собравшимися, и ее седой хвостик подпрыгивал, когда она мотала головой.

Портье говорил по телефону, перемежая греческую речь английскими словами. Свободной рукой он стучал по конторке, подчеркивая значимость сказанного. Остальные постояльцы – англичане, поляки, русские и французы – взволнованно переговаривались. Вдруг снаружи прозвучал отбой тревоги.

Увидев Принглов, миссис Бретт воскликнула:

– Тут началась война!

Услышав это, портье уронил трубку и раскинул руки, словно желая обнять всех присутствующих.

– Мы ваши союзники! – провозгласил он. – Мы будем сражаться вместе!

– Как прекрасно! – ответила миссис Бретт.

Собравшихся охватил восторг. Казалось, все втайне мечтали участвовать в войне и теперь радовались ее пришествию. Принглов, как англичан, поздравляли даже те, кто раньше на них и не глядел. Они несколько раз выслушали рассказ о том, как греческого премьер-министра в три часа ночи разбудил министр Италии и объявил об ультиматуме. Метаксас^[15] спросил, не может ли это подождать до утра, но, узнав, что от Греции требуют принять итальянскую оккупацию, тут же наотрез отказался.

– «Охи», – сказал он, – сообщил портье. – Он сказал: «Охи».

Миссис Бретт объяснила, что Муссолини хотелось добиться личного триумфа. Он выбрал для этого маленькую страну, полагая, что маленькая – значит слабая, и ожидая, что греки подчинятся первому же его требованию. Но Метаксас отказался, а значит, посреди ночи, пока афиняне спали, Греция вступила в войну.

– Что ж! – вздохнула миссис Бретт, утомленная всеми этими радостями и переживаниями, и осуждающе взглянула на Принглов. – Видите, не у вас одних бывают приключения! Здесь тоже кое-что происходит.

Она стала подниматься по лестнице, но на полпути развернулась и окликнула Гая:

– Есть новости от Грейси?

– Боюсь, что нет.

– Не ходите к нему. Будьте как Метаксас. Держитесь твердо. Скажите, что он обязан дать вам работу. Если бы я с ним разговаривала, то сама бы ему так сказала.

Гай сообщил, что днем они собираются выпить чаю с Аланом Фрюэном. Миссис Бретт заметила, что ее тоже приглашали, но мисс Джей ведет ее смотреть обещанную квартиру.

– А вы непременно идите, – добавила она. – Алан представит вас Грейси.

– Я так не думаю. Он даже не упоминал Грейси.

– Обязательно представит, Грейси будет там же. Он живет в Академии. Алан что-нибудь придумает, вот увидите! Куксон убежден, что он всем заправляет, но у меня в комнатке творится масса такого, о чем он и понятия не имеет. – Она визгливо хохотнула. – Я здесь тоже кое-что могу!

Деньги у Принглов почти закончились. Пока их еще хватило бы, чтобы расплатиться в гостинице и купить самые дешевые места на пароходе, отправляющемся в субботу. Заразившись всеобщим воодушевлением, они не в силах были сидеть в гостинице и решили выпить кофе на свежем воздухе. На улицах толпились люди, поздравлявшие друг друга, словно это был первый день праздника, а не войны. Вокруг царила атмосфера веселья – пока Принглы не встретили Якимова, который с мрачным видом катил свой велосипед в гору.

Ранее он преодолевал все кризисы с беззаботностью неосведомленного. Теперь же он служил в информационном бюро и знал всё.

– Греки не протянут и десяти дней, – сказал он.

– Всё так плохо? – спросил Гай.

– Ещё хуже. Армии здесь нет. Воздушных сил тоже. Лишь один корабль, заслуживающий упоминания. А итальяшки обещают всё здесь разбомбить. Что будет с нами? В лагерях для военнопленных людей морят голодом.

– Полагаю, нас эвакуируют? – спросила Гарриет.

– Не знаю. Не могу сказать. Это еще неизвестно.

Добравшись до Университетской улицы, он разбежался, запрыгнул на велосипед, каким-то чудом приземлившись на седло, и, пошатываясь, с горделивым видом уехал прочь.

Зная Якимова, Принглы не особо поверили ему. Они купили английскую газету, в которой с большим воодушевлением сообщалось о новом фронте и особо отмечался тот факт, что британцы обещали грекам свою помощь.

– Что бы ни произошло, я хочу здесь остаться, – сказала Гарриет. – А ты?

Она не сомневалась в ответе Гая и была неприятно удивлена, услышав:

– Мне бы очень хотелось, но…

– Но что?

– Я не могу работать на такого человека, как Грейси.

Гарриет поняла, что проблема была в миссис Бретт. Когда после чаепития она спросила Гая, что он думает о рассказе миссис Бретт, он отказался это обсуждать. Его раздирали противоречия: он хотел остаться в Афинах, но понимал, что это будет возможно только с согласия Грейси. Ему пришлось обдумать услышанное от миссис Бретт.

– Так ты поверил ей? – спросила Гарриет.

– Не верю, что она всё это выдумала.

– Возможно, доля правды в этом есть, но миссис Бретт мне показалась довольно эксцентричной. Уверена, что если бы мы узнали все подробности, то по-новому бы взглянули на эту историю.

– Не уверен. Возможно, она преувеличила, но остальные не защищали Грейси. Он, кажется, и в самом деле недостойный тип.

При одной мысли о Грейси Гай разгневался и начал говорить с вызовом. Гарриет понимала, что в таком настроении он не сделает ни малейшей попытки завоевать расположение Грейси. Сила убеждения Гая работала только с теми, кого он уважал. Он был не способен на лицемерие, мораль его была непоколебима. Если он презирал Грейси или сомневался в собственной правоте, дело можно было считать проигранным.

Гарриет начала опасаться, что через два дня им придется сесть на египетский пароход.

К полудню ликование по случаю начала войны утихло. К тому времени, когда Принглы отправились на поиски Академии, стало известно о нападении на заводы в Элефсисе и прошли слухи о бомбардировке Патр. Афины, пока что нетронутые, погрузились в полуденную дремоту.

Следуя указаниям портье, Принглы вышли на улицу, ведущую в Кифисью^[16]. Они были одни на длинной, широкой, залитой солнцем мостовой, когда мимо них проехала колонна грузовиков, везущих рекрутов на вокзал. Пока Принглы махали им и кричали: «Удачи!» – молодые люди, узнав в них англичан, стали восклицать: «Зито британский флот! Зито Эллада!»^[17] Один из юношей склонился через борт грузовика, поймал руку Гарриет и сказал по-английски:

– Мы друзья!

От взгляда его темных блестящих глаз ее охватил воинственный восторг, и она обняла Гая, восклицая:

– Как чудесно!

Гай поторопил ее:

– Не глупи. Все они могут погибнуть в ближайшие же дни.

– Я не хочу в Египет, – сказала Гарриет, но Гай не желал говорить об этом.

Впереди показалась Академия – большое здание в итальянском духе, выкрашенное охряной и белой краской. Местность вокруг за лето выгорела до темно-бурого цвета.

Алан ожидал их в общем зале. Он поспешил им навстречу, сопровождаемый собакой. Воодушевленный событиями дня, он держался оживленнее обычного.

– Хорошо, что вы пришли так рано. Меня могут вызвать обратно, хотя этого может и не случиться. В настоящий момент информационное бюро мало что из себя представляет. Но если греки дадут отпор, нам придется засучить рукава.

– А греки способны на сопротивление? – спросил Гай. – Есть ли у них для этого ресурсы?

– Не особо, но у них есть отвага, которая помогла им пережить времена и похуже этих.

Пока Алан говорил, Гарриет огляделась. Ее будоражила мысль, что Грейси где-то рядом, и ей хотелось увидеть других обитателей этого места. Они сидели на полинялых креслах и диване, и между ними ощущалась некая отчужденная близость: это были люди, которые жили рядом, но по отдельности. Сама комната выгорела от палящего солнца, как и окружающий здание сад. Даже корешки книг на сосновых полках приобрели одинаковый цвет, а бюсты, глядевшие со стеллажей, были покрыты пылью и выглядели так же мрачно, как и прочая обстановка. Она шагнула к полкам, но Алан остановил ее:

– Здесь всё заперто. Студенты оставили свои пожитки, но нам не полагается их трогать.

Он вывел их на залитую солнцем террасу, где стояли выцветшие скамьи и шезлонги. Ступеньки спускались в сад, в котором на клумбах торчали одни лишь сухие стебли. Побуревшая лужайка представляла собой целый акр потрескавшейся глины, усеянной розоватой травой. За соснами, оливами и цитрусовыми деревьями виднелись теннисные корты. Ветер доносил своеобразный клейкий аромат – смесь смолистого духа сосен и запаха сухих листьев.

– Так пахнет Греция, – сказала Гарриет.

Алан медленно кивнул:

– Да, полагаю, именно так.

– Мы можем выпить чаю здесь?

– Боюсь, это не позволяется. Мисс Данн, которая всем здесь заправляет, говорит, что это излишне утруждает девочек. Сами девочки не против, но мисс Данн запретила.

Прозвучал колокол, и они вернулись в здание и сели у французского окна. Алан принес чай и тарелку с кексами и сказал:

– Хорошо, что вы поможете мне всё это съесть. Услышав, что последний пароход ушел, я испугался, что вы уплыли на нем.

– Последний? Вы имеете в виду тот, что должен был уйти в субботу?

– Да. Других не будет. Египтяне не будут рисковать своими кораблями, и трудно их в этом винить. Пароход ушел сегодня утром, и портовые служащие закрыли свои конторы и погрузились на борт. Говорят, что несколько ранних пташек успели к ним присоединиться, хотя и не знаю, кто их предупредил.

– Но ведь должны быть греческие пароходы? – спросил Гай.

– Нет. Во всяком случае, не для гражданских лиц. Греция перешла на военный режим.

– Воздушного сообщения тоже нет?

– Воздушного сообщения с Египтом здесь никогда и не было.

Глянув на Гая, Гарриет со смехом заметила:

– Свобода – это осознанная необходимость^[18].

– А как же Салоники? – продолжал настаивать Гай. – Должен же оттуда идти поезд до Стамбула?

– Это зона военных действий – или же будет ею в скором времени. Как бы то ни было, уже существует приказ: иностранцам запрещено покидать Афины. Вам откажут во въезде в Салоники.

– Вы уверены?

– В такое время всё возможно. Греческие чиновники очень подозрительны.

– То есть мы не можем уехать? Никто не может?

– Возможно, еще будет эвакуационный пароход. Британская миссия полагает, что следует отослать англичанок с детьми. Не знаю. Еще ничего не решено. Если миссис Прингл желает уехать, я, возможно, смогу организовать ей место.

– Я хочу остаться здесь, если это возможно, – сказала Гарриет.

– Вот это правильно! И вообще, к чему эти разговоры о поездах в Стамбул? Мне казалось, что вы оба хотите остаться.

– Это всё россказни миссис Бретт. Теперь Гай уже не хочет работать на Грейси.

– Вот как!

Алан почесал спину собаки носком туфли и улыбнулся так, словно у него что-то болело. Собака с удовольствием потянулась. Подумав несколько мгновений, Алан сказал:

– Миссис Бретт одержимая. Вечно рассказывает какие-то истории о Куксоне и его компании. Я считаю, что с Бреттом обошлись дурно, но он был старым ретроградом, совершенно неспособным к управлению школой. Всю работу выполняли два лектора, которым он нравился. Они уехали, когда директором стал Грейси, как вы уже знаете.

– А что насчет той истории с приемом?

– Это было некрасиво, но она сама спровоцировала их. Она вела себя с Куксоном непростительно грубо. Практически обвинила его в убийстве мужа. Она немного истерична. Вы и сами видели.

– А если бы вы были тогда в городе, то пошли бы на прием к Куксону?

Услышав этот вопрос, Алан слегка приподнял брови, но затем вновь улыбнулся:

– Знаете, возможно. Это был бы непростой выбор. Куксон всегда устраивает очень пышные приемы.

– Уверен, что вы не пошли бы, – убежденно сказал Гай. – Ни один достойный человек не поступил бы так с одинокой пожилой женщиной.

Улыбка Алана исчезла. Он смотрел на Гая с непроницаемым выражением лица, но прежде, чем он решился ответить, во французское окно вошла дама средних лет в шортах и с теннисной ракеткой в руках. Это была бесформенная женщина в очках, с лохматой ярко-рыжей шевелюрой, раскрасневшаяся, потная и одышливая. Она кивнула кому-то из присутствовавших, после чего, увидев незнакомцев, закатила глаза от смущения и поспешно удалилась.

– Кто это? – шепотом спросила Гарриет.

– Это мисс Данн, наша неистовая спортсменка.

– Она тоже состоит в миссии? Чем она занимается?

– Чем-то очень секретным. Поговаривают, что ее водят на рабочее место с завязанными глазами. Но я не знаю и не решаюсь спрашивать. Она здесь не просто так: ее прислало Министерство иностранных дел. Большинство из нас тут временно, поэтому она рангом выше нас.

– Пинкроуз, – пробормотала Гарриет.

Гай поднял взгляд. Они увидели Пинкроуза, который вошел в зал, держа в руках коробку пирожных. Усевшись за стол, он аккуратно поставил коробку перед собой и открыл ее. Когда ему принесли чай, он вытащил три роскошных пирожных, положил их на тарелку и принялся изучать. Выбрав одно, он переложил его на блюдце, но затем вернул к остальным и вновь погрузился в раздумья.

– Вы с ним знакомы? – спросила Гарриет у Алана.

– Знаком. Он в некотором роде мой коллега.

– Вы хотите сказать, что он уже нашел здесь работу?

– Да, хотя работой это не назовешь. Каким-то образом он пробрался в информационное бюро. Я выделил ему стол в отделе новостей, и он занимается какой-то ерундой. Это дает ему право жить здесь. Он сообщил миссии, что не может позволить себе гостиницу.

– Вы шутите?

– Ничуть. Он мог вернуться в Англию. Был пароход, который шел из Александрии через Кейптаун, но он не пожелал рисковать. Сказал, что у него нежный организм и в хорошем климате он будет меньшей обузой обществу.

– Возможно, он уже пожалел об этом.

– Даже если и так, его аппетиту это не повредило.

После чая они вышли с собакой в сад. Шагая под лимонными деревьями, которые отбрасывали тень на дорожку, Алан робко сказал:

– В разговоре с Грейси я упомянул, что вы будете здесь сегодня. Он предложил вам заглянуть к нему около шести. Разумеется, если вы не хотите идти, я ему передам.

Гай покраснел и после паузы сказал:

– Вы очень добры.

– Ну что вы. Я просто упомянул о вас, уверяю. Это была его идея.

– Я пойду, конечно. Я очень благодарен.

– Я отведу вас к нему в комнату, но сам остаться не смогу. Мне надо вернуться к работе.

Комната Грейси располагалась на втором этаже в конце длинного и широкого коридора. Алан постучал; ему ответил уверенный и очень музыкальный голос.

Отворив дверь, они оказались в угловой комнате, окна которой выходили в сад – на север и на восток. Между двумя окнами возлежал в шезлонге Грейси; рядом с ним стоял столик с несколькими стульями.

Он поприветствовал их высоким голосом:

– Входите же! Присаживайтесь! Как приятно наконец с вами познакомиться! Алан, будь другом, налей нам хереса! Он стоит на комоде.

Раздав стаканы, Алан сказал, что ему надо идти.

– Уже? – Грейси был разочарован. – Ты так занят?

– Боюсь, вовсе нет. Нам было бы неплохо чем-то заняться. Положение дел требует от нас решительных действий, а мы не знаем, что делать. Однако надо хотя бы изображать деятельность. Мне нужно вернуться.

Грейси затянул прощание так, словно был не в силах расстаться с Аланом. Когда тот всё же ушел, Грейси с энтузиазмом наклонился к Гаю:

– Расскажите мне всё о вашем бегстве из Бухареста. Я хочу знать все подробности.

Он говорил так, словно с огромным облегчением узнал об их благополучном прибытии. Принглы растерялись: их «бегство» было позади, и его подробности начали утрачивать важность. Никто не знал, что теперь творилось в Румынии. Та дверь закрылась за ними, и сейчас их волновали совсем иные вещи.

Не доверяя Грейси, Гай держался скованно, но всё же, как смог, рассказал об отъезде из Бухареста. Гарриет в это время наблюдала за человеком, который, как их убеждали, был слишком болен, чтобы принять их. Его длинное стройное тело расслабленно покоилось в шезлонге, словно и в самом деле принадлежало инвалиду, но в общем и целом Грейси казался пышущим здоровьем и, как ни странно, выглядел очень молодо. Его красивое гладкое лицо производило почти отталкивающее впечатление. Прошло некоторое время, прежде чем этот эффект стал развеиваться. Вокруг глаз обнаружились морщины, щеки были слишком полными, а волосы побелели не от солнца, но от возраста. Ему было уже за сорок; возможно, даже пятьдесят. Гарриет начало казаться, что он мумифицировался. Возможно, он бесконечно стар, но процесс старения в нем почти – но не полностью – остановился. Пока он слушал Гая, улыбка словно застыла у него на лице.

Напряженное состояние Гая не облегчало ситуацию. Даже если бы он и не пообщался ранее с миссис Бретт, он бы всё равно не смог показать себя в наилучшем свете. Он принадлежал к числу тех людей, чье обаяние и жизненная сила раскрываются, когда они находятся в положении дающих. Теперь же он зависел от щедрости Грейси, а потому пал духом.

Позволив ему помучаться еще некоторое время, Грейси спросил:

– Вы знакомы с лордом Пинкроузом, я полагаю?

– Да.

– Возможно, он заглянет к нам сегодня вечером. Уверен, что он будет рад вас видеть. Мои друзья так добры. Особенно майор Куксон. После ужина они заходят ко мне, чтобы подбодрить. Иногда тут собирается настоящая толпа.

Грейси отхлебнул хереса и, как будто решив, что момент настал, спросил:

– А чем именно вы занимались в Бухаресте?

Вопрос удивил Гая, но он спокойно ответил:

– Я ассистировал профессору Инчкейпу, который возглавлял английскую кафедру. Когда началась война, он стал директором Балканского бюро пропаганды, а я взял на себя управление кафедрой. Разумеется, к этому моменту ее размеры уменьшились.

– Разумеется. А чем занимался наш друг Дубедат?

Грейси вновь наклонился к Гаю с заговорщической улыбкой. Тот сухо ответил:

– Полагаю, Дубедат вам всё уже рассказал?