Цитаты из книги «Тело каждого. Книга о свободе»

Растин и его современники использовали арест как тактику ненасильственного сопротивления: призыв «заполнить тюрьмы» ставил государство перед физической проблемой: что делать с непокорными телами? Однако в конце 1960-х правительство трансформировало тюрьмы в свое оружие, радикально удлинив сроки заключения, часто по ложным обвинениям. Угроза тюрьмы подорвала готовность населения участвовать в активизме и обозначила начало нынешней эпохи массовых и длительных одиночных заключений, в значительно большей степени затрагивающих небелых людей.

Движение не только дало ей цель. Оно открыло для нее возможность вылить собственные личные переживания во что-то большее. Она смогла преобразовать свою депрессию, постоянное чувство уродства — следствия расизма — в гимны радости и гордости

В наше время мы скептически относимся к искренности как политическому инструменту. Слишком избита эта беззаботная хипповая пошлость.

В интервью 1969 года на радио Симон сказала, что художникам не обязательно иметь политическую позицию, но их долг — отражать реальность, в которой мы живем.

молчание — это результат насилия, последствие негласной, постоянной физической угрозы.

проявления несправедливости, которые ей пришлось пережить и наблюдать, были не частью реальности, не естественным и вечным порядком вещей, но системой, умышленно построенной на неравноправии и превосходстве, — то есть ситуацией, которой можно сопротивляться и которую даже можно в корне изменить.

расизму не будет конца до тех пор, пока белые американцы не перестанут прятаться за своим цветом кожи. Этим, говорил он, они создают «губительную… дистанцию» между опытом белых людей и опытом всех остальных [306]. Именно такая «губительная дистанция» позволяет людям считать других роем, мусором, именно «губительная дистанция» движет блоком в его чудовищных делах. Мы избавимся от нее только тогда, когда мы все увидим, к чему приводит наше молчание: заглянем, как Гастон, в слепое пятно, где всегда случалась и случается жестокость.

Невозможна жизнь, свободная от насилия прошлого.

«Наши жизни (сколько я их помню) состоят из череды немыслимой жестокости холокостов. Мы — свидетели этого ада. Мне невыносимо думать о его жертвах. Рисовать, писать, учить — это самый честный удел, самое сокровенное выражение нашей творческой жизни, какое доступно нам в эти беспросветные годы»

Тело врага всегда сделано из более грязного материала, оно бесстыдно сексуально или алчно, жадно, примитивно, неуправляемо, заразно, оно растекается, как кусок мерзкого мясного желе, оно и не человек вовсе. Мне интересно, не лежит ли в основе любого предубеждения страх перед самим телом. Как наблюдал де Сад, тело может быть страшным местом: проницаемым и ненасытным, беспомощным и зависимым. Ненависть — способ вытеснить этот разрушительный страх на другие тела, доказать свою торжествующую автономность, свободу от гадкой и безнадежно запутанной жизни плоти.