1. Кредит доверия

Сколько «если бы» должно было сложиться, дабы они могли вернуться назад.

И если бы Матфей не отыскал и вовремя не влил озёрную воду в уста Луции.

Если бы вода не подействовала.

Если бы, промешкав в сомнении ещё несколько секунд, Матфей не согласился на более чем сомнительный договор с людином, что, безусловно, спасло ему жизнь – ведь на обратную переправу сил уже не оставалось.

Если бы не Маргел, кинжал Астрогора в бесновавшейся круговерти ветряного потока настиг бы бывшую фаворитку. Да, попугаю не повезло. Просто чудо, что в его маленьком преданном сердечке хватило жизни доставить назад раненую госпожу, прежде чем тьма втянула последний вдох храброго какаду.

Лишь спустя сутки Матфей прокручивал все эти маленькие «если бы», вероятности, которые могли и имели право повернуть историю в иное русло и уж он, Матфей, точно не сидел бы теперь среди друзей – ошеломлённых, полных негодования и досады.

Его хватились через час, после его необдуманного и бесшабашного скачка в логово главаря вурдалаков. Обдумав всё самое плохое и разбредясь по округе в поисках беспечного друга, ребята всё-таки вызнали всю подноготную: доброе сердце Ми́ры дрогнуло, не устояло перед данным обещанием молчать, и женщина-добродей, что способствовала Матфею в его переправе, открылась его друзьям.

Через четыре с небольшим часа Матфей Катунь и Луция Бавервильд вернулись в отправную точку своего безумного броска, в Щедрый Дом. Один – тяжело хрипя, другая – едва дыша и без сознания. Наверное, благодаря силам людина Матфей отделался лёгким головокружением и парочкой болезненных спазмов в области желудка, которые, впрочем, быстро прошли. Только позже он полностью осознал, что его авантюра была обречена с самого начала, как только он прошёл за ворота Револьдового убежища. Той силы, которой наделила его Мира, хватило в одну сторону, но обратно – что толку увиливать – Матфей бы ни за что на свете не вытянул переправу, будь он хоть трижды всеслух. Да и Луция чудом уцелела, опять же, благодаря чудесным свойствам воды Озера Истины. И ведь, как ни размышлял Матфей, как ни раскладывал свои действия на обдуманные и неосознанные, исход выходил как есть: он не мог оставить девушку там, в красной комнате. Что-то внутри него воспротивилось бросить на волю Астрогора его же шпионку. Незаметно и скоро, за несколько дней Луция стала частью их команды – дружеского круга родственных душ, как бы громко то ни звучало. Как бы чудовищно не было её предательство.

Он оттягивал всю горестную правду. Во всяком случае, до выздоровления той, которой предстояло ещё принять дополнительную утрату – о судьбе прислужника хозяйке ещё известно не было.

Он стойко выдержал заслуженную порцию упрёков и нагоняев, особенно со стороны Юны; он с поразительным для себя хладнокровием робота подробно отчитался за каждый свой шаг, тем самым с потрохами раскрыв истинную причину нахождения Луции в их компании. Затем с бешеной дробью сердца вслушивался в возникший вакуум тишины – всего на минуту, не более, – всматривался в лица друзей, прекрасно понимая, какую бомбу им подбросил.

Естественно, разум отказывался сразу принять горькую пилюлю, требуя подробных, а главное веских – железобетонных доказательств.

– Пусть она скажет! Сама! – не унимался Виктор Сухманов, рьяно бубня самому себе.

Он то принимался нервно расхаживать взад-вперёд в маленькой гостиной Мириного дома, то вдруг направлялся на улицу и там плюхался на ступеньку перед входом, впадая в молчаливый ступор. Лиандр впервые видя своего союзника в подобном гнетущем состоянии, не знал как себя и вести; кот тихонько мяукал и тёрся о штанину, пока рука Виктора рассеяно не касалась дымчатой шёрстки.

Эрик Горденов дальновидно остерегся резко высказываться, также предоставив Луции самой всё рассказать. В конце концов, Эрик не примерял на себя судейскую мантию, да и не желал бы сам оказаться на скамье подсудимых, без права на защиту собственной чести.

Юна пребывала в полнейшем замешательстве: её спасительница? А в глазах Ласточки рыжеволосая девица была кем угодно – прохвосткой, соблазнительницей, даже авантюристкой – но никак не предательницей. Зачем спасать чужую жизнь, рисковать собственной, когда проще простого было исполнить так, как желал того главарь вурдалаков? Что-то не укладывалось в том сюжете, каков выходил из уст Фея, Юна нутром чувствовала, что не так проста подноготная Луции Бавервильд. И лучше пусть она всё расскажет, без утайки.

Рарог, этот вечно ёрничающий по поводу и без, болтливый саламандр, только и смог, что выдать своё фирменное: «ложки – поварешки, от козы рожки» и замолк. Ящер, точно верный пёс, бегал за Юной и норовил поймать её взгляд.

А Сеера? Кошка сохраняла нейтралитет по поводу случившегося. Найдя в домике добродеи уютное солнечное местечко, она удобно устроилась, свернувшись чёрным клубочком. Даже если всем и казалось, что Сеере плевать на всех и вся, то было не совсем верно: должен же кто-то сохранять здравый рассудок и быть настороже, когда остальные паникуют почем зря. Кто-кто, а кошки лучше всех умеют притворяться спящими, когда ведут свою охоту.

Через два дня Луция наконец очнулась. Первый, кого она позвала, не мог откликнуться на её голос. Больше не мог.

– Где Маргел? – тихим, слабым голоском обратилась она к Юне и Мире, а видя, как те понуро отводят глаза, с беспокойством до чёртиков колющим грудь, чуть громче требовала ответа. – Где он? С ним всё в порядке?

Духу достало Анките. На удивление взрослым младшая дочь Миры, спокойно вложила в свою ладонь дрожащую руку девушки – пальцы той ещё не оттаяли от перенесённого испытания. Анкита ровным, но мягким голосом открыла правду о прислужнике-какаду. Ледяные пальцы в ладони девочки обмякли, а затем сжали с такой силой, что их пришлось сбросить.

Нет, Луция не кричала, не стонала и не плакала. Она откинулась головой на подушку и закрыла глаза, стиснув до белизны губы. Отныне она изгой со всеми вытекающими последствиями. Без друзей, без любимого мужчины, без прислужника. О Маргеле думать было вовсе невыносимо: её товарищ, друг, ближе которого не было никого в мире, голос которого ещё раздавался в её голове. Совсем недавно.

А затем настала вторая волна. Без подготовки и предисловий ей бросили в лицо её предательство и потребовали объяснений. Как же это всё вторично и бессмысленно, думала она, да и зачем. Решили судить – судите, гоните, проклинайте. Что сделано – того не воротишь, давно известная истина. Но им того мало, им нужен повод и смысл.

И тогда она сбросила с души завесу, которая служила отменной драпировкой истинной личности Луции Бавервильд на протяжении десяти лет.

На удивление всех, возмущение захлестнуло Виктора Сухманова, он как одержимый, что до последнего защищал Лую, теперь едва ли не поносил ту последними словами. Эрик не был так жесток, но желчи хватило и у него. Матфею нечего было сказать, он выдохся окончательно, физически и морально. Юна прикусила язык, она единственная готова была вскочить и заслонить своим телом бессильную, распластавшуюся на матрасе бледную Луцию. Этот порыв шокировал Юну, но она, как и Матфей, тем более, как бы ни бесился Вик и гневался Эр, они также – все прикипели к рыжеволосой плутовке и считали её подругой. Наверное, от того и было больнее Вику.

Луция пропускала мимо ушей его брань, тонко вымеренный сарказм Эрика раздавался в дали – для неё точно капли воды из крана падали наземь и разбивались напрасно. Всё её мироздание сошлось в одной точке, в частичке света, в солнечном камешке, который она ласково поглаживала пальцами. То, единственное чудо, что волшебной нитью удерживало прошлое, не давало захлебнуться в чёрном ничто, засасывающим разум. Спасательный круг. Луя улыбнулась, вяло, бледно.

Эта её улыбочка вконец взбесила Виктора. Он тут же подскочил к ней и, заметив, куда устремлено всё её внимание, с размаху выбил янтарь из девичьих рук. Улыбка тут же скисла, глаза, в которых жила вишнёвая искорка – померкла. Но Виктору не стало легче, так гадко он никогда себя не чувствовал. Подонок, нашёл с кем тягаться! С девушкой. С той, кто ему…

– А, э-э, Вик, – Эрик Горденов напрягся и сделал предупредительный шаг в их сторону.

Виктор чертыхнулся и отошёл прочь, стыдясь смотреть ей в лицо. Но Луция или как её там не реагировала. Она сидела, плечи опущены, руки повисли, утратив драгоценность – безвольная кукла, сломанная марионетка, ни дать ни взять.

– Как жучок в смоле, – её голос, казалось, тоже надломился.

Первой, как ни странно, очнулась Юна, она подобрала золотистый камешек. Приглядевшись хорошенько, она разглядела в его прозрачной толще крохотную букашку – невольного пленника капли древней смолы и, подойдя к отрешённой девушке, осторожно, с особенным тактом, с каким, наверное, врач общается с особо больным пациентом, взяла упавшую ладонь Луки и мягко вложила утрату на ладонь. Пальцы тут же сомкнулись над сокровищем.

– Откуда он у тебя? Это же янтарь? Верно? – заговорила с ней Юна.

Матфей поразился той заботе, что таилась за тревожным взглядом подруги: сама едва не погибла по вине предательницы, но точно всё решила стереть из памяти или запрятать неприятное воспоминание куда-то очень далеко. Но стоит ли проявлять благородство, когда загонщик тебя подталкивает к пропасти?

– Да, это янтарь, – нервозно, выплёвывая из себя слова, отозвалась Луция. Речь ей далась с натугой, как если бы она задыхалась. – Подарок.

– Наверное, от очень дорогого и значимого тебе человека, – решила проверить догадку Юна.

– Это амулет и талисман. Она так сказала, – Луя продолжала, игнорируя слова собеседницы. Взгляд снова замерцал живыми искрами, прирос к кусочку солнца в ладони. – Она была так прекрасна, но ушла…

Эрик молча покрутил пальцем у виска, ему всё ясно: девчонка тронулась умишком и теперь заговаривается. Виктор отвернулся, и скрестил руки на груди так крепко, что кости заныли. Матфей же, впрочем, как и Юна, внимательно цеплялся за каждое выпархивающее изо рта Луки слово – она не спятила, она впервые раскрывалась там, где всю жизнь строилась стена.

– Кто она? Кто тебе подарил его? – вымолвила Юна, чуть дыша, опасаясь оборвать нить тоньше паучьей.

– У неё глаза были такие… как мои, – голос Луки вздрогнул, как испуганная птаха. – Я посчитала, что она, что она…

Тут её спокойствию настал конец, тело затряслось и зашлось в судорожных спазмах, изо рта вылетел стон боли, копившейся с самого детства, но глаза отказывались проливать слёзы, оплакивая разочарование.

– Нет, конечно, она ею не была! – с горечью и лютостью изрыгнула она приговор, который давно таился на дне её разрушенных надежд. – Если бы была, то не ушла бы, позвала с собою.

Теперь не по себе стало и Эрику, до него, наконец, дошёл смысл, он сочувственно посмотрел на трясущиеся руки, одна стискивала янтарь так, будто желала выдавить из него тот день, что стал точкой невозврата для маленькой Лукерьи Баранки.

Юна легонько положила ладонь на вздрагивающее от подступившей истерики плечо девушки и едва стиснула пальцами. Это подействовало незамедлительно. Лука перевела взгляд на неё и поймала внимательный и полный участия взор. Остатки гордости улетучились, силы куда-то ушли, покинув Луку, и та расплакалась, как маленькая девочка в свой десятый год жизни, как и было когда-то прежде, словно в другой жизни. Она не изжила ту слабость, та всегда шла подле неё робкой тенью, не отставала и ждала своего часа, и дождалась.

– Как её звали, Луя? – Юна выуживала червя боли на свет, выверено и наверняка.

– Она назвалась, а я взяла её имя, нацепила на себя, как платье, и носила. Думала, так я буду с ней, так она со мной будет.

Конечно, Юна уже догадывалась, ребята, судя по их изумлённым взглядам, более туго соображали.

– Зачем? Зачем же так? – полушёпотом со всхлипом вопрошала рыжеволосая приятельница, но не Юну, а уже саму себя. – Для чего она так, если ушла?

Признание нужно. Болеешь не им, в конце концов, какая разница, как зовут человека, главное, каков он изнутри. Имя – лишь платье, одежда, как упомянула Луция-Лукерья. Но ей самой это важнее всех – открыться изнутри, распахнуть себя для себя самой же. Это больно, это невыносимо больно, но любая боль проходит. И Лука простит ту, кого боготворила, простит и отпустит из сердца, но самое главное, она освободит маленькую девочку, даст ей шанс начать всё заново. А ребята всё поймут и помогут. Дружеский круг не распадётся – в то свято верила Юна, читая взгляды друзей, смущённые, позабывшие гнев и обиды, по крайней мере, отодвинув их на время.

И Лукерья заговорила. Её речь временами то сбивчивая и скупая, как морзянка, то стрелявшая подробностями с такой фонтанирующей словоохотливостью, что рассказчица едва не захлёбывалась от наплыва эмоций, выплёвывая слова вперемешку со слюной, постепенно выстроила цепочку, из которой проявилась жизнь настоящей Луки.

Подкидыш. Ёмкое до горькой глубины слово. Судьба сотворила из маленькой девочки подкидыша, сделав отправной точкой отсчёта её жизни стены мирностанского детского приюта Кронса на берегу Лихого моря. Там же ей дали имя – Лукерья Баранка. Значимых дат в её жизни числилось не так много, так что следующим знаковым событием стала роковая встреча с незнакомкой накануне десятилетия. Именно в тот день Лука поняла, что людьми просто манипулировать и использовать в своих целях: смогла же её оставить родная мать в апрельскую бурю у ворот приюта, воспользовавшись шансом, чтобы избавиться от обузы. Так чем же её дочь хуже? Кстати, та незнакомая женщина назвала ей своё имя, в него-то в дальнейшем и нарядилась Лука, когда стены Кронса больше не душили её мировоззрение.

В шестнадцать сбежав из приюта, девушка на год осела в дальнем городке, где работала в местном клубе официанткой днём, а ночью – куртизанкой. К семнадцати годам Лукерья превосходно владела азами манипулирования и обольщения. Оставаться дольше в той дыре, где она не видела для себя перспектив, Лука считала прожиганием времени, и, не придумав ничего лучшего, отправилась скитаться по разным уголкам света. Особенно много путешествовала она, когда в её жизни появился Маргел – это событие стало значительным в её юной, но уже насыщенной жизни.