Прошлое…
Мама ввела Аркашу в кабинет, крепко держа за руку. Ее сын уже два с лишним года занимался музыкой, но не только не делал успехов, а и едва справлялся. Педагоги говорили – заберите ребенка из школы, перестаньте его мучить. Но беда в том, что Аркаша сам желал мучиться. Он мечтал стать скрипачом, но не знал – как. Слух у него был идеальным, но пальцы-сосиски неповоротливыми, они не слушались. И лишний вес тут был ни при чем. Встречались среди знаменитых исполнителей тучные люди, чьи «сосиски» порхали над инструментом.
Яворские вошли. Ожидали увидеть директора школы, она вызвала их, но пред ними предстала незнакомка. Она стояла у окна спиной к двери. Длинные темные волосы, собранные в хвост длиной до поясницы. Тонкая фигурка. В руке скрипка, в другой смычок.
Женщина то ли не слышала, что кто-то вошел, то ли подумала, что это директриса, и решила исполнить для нее отрывок из симфонии Шуберта, а быть может, поддалась порыву… За окном было пасмурно, но тихо. Листья росших во дворе тополей, желтые, с зелеными прожилками, едва заметно колыхались. Они походили на стоялую воду. Бабье лето кончилось, осень вступила в свои права, и это чувствовалось. Унылая пора, точнее и не скажешь. Любая грустная мелодия подошла бы под эту картинку. Но женщина выбрала другую: пронзительную, чувственную, хоть и лирическую, плавную. Она играла под тусклым светом пасмурного дня, листы тополей теперь не только покачивались, но и вздрагивали на самых высоких нотах. Впрочем, не только они реагировали на игру: и облака, и воздух – они стали прозрачнее, и даже птицы, расчеркивающие небо, начали двигаться грациозно и синхронно. Аркаша смотрел не только за окно, но и на скрипачку, и она виделась ему нимфой.
Сыграв небольшой пятиминутный отрывок, она опустила скрипку.
Аркадий похлопал бы, да не хотел все испортить. Резкие звуки нарушили бы гармонию. Посыпались бы замершие в воздухе ноты, женщина, наполнившая ими пространство, вздрогнула бы. Она все еще виделась ему нимфой, звуки – каплями росы, что она сняла с травы, подняла и закружила благодаря своей магической силе.
– Как красиво вы играли, – услышал он голос матери. Скрипачка не околдовала ее, но впечатление произвела. – А нам бы директора.
– И мне бы, – ответила скрипачка и развернулась.
Аркадий ахнул. Да не мысленно, а вслух. Таких красивых женщин ему еще видеть не приходилось. Даже по телевизору!
– Ты чего? – удивилась мама и дернула его за руку. Аркадий мотнул головой – ничего. – Конфеткой подавился, что ли? – Мальчик постоянно посасывал карамель. Шоколадные конфеты он больше любил, но они так быстро таяли во рту…
– Как тебя зовут? – спросила у Аркаши нимфа. Тот ответил. – А меня Валентина Григорьевна.
– Вы тут преподаете? – полюбопытствовала мама.
– Собираюсь. Учебный год начался, понимаю, штат укомплектован, но мне очень нужна работа… – она посмотрела на Яворских большими глазами с оттенком осеннего пасмурного дня, сначала на мать, потом на сына. – Как думаете, возьмут?
– Да, – выпалил Аркадий. Как можно не взять… такую нимфу?
– А нас исключать собрались, – пожаловалась мама. – Говорят, чужое место занимаем. А мы так хотим музыкой заниматься…
– Вы? – с улыбкой переспросила Валентина.
– Он, – мама потрепала сына по коротко стриженным жестким волосам. Многих детей именно родители заставляли музыкой заниматься, и Яворские были исключением. – Я как раз думаю, не место Аркаше тут… – и на сей раз приобняла. – Ему бы на спорт, чтоб вес согнал. Но он ни в какую, хочу, говорит, великим скрипачом стать.
– Если хочет – станет.
– Да какой там, – отмахнулась мама. – Ничего не получается у него.
– Почему? – вопрос был задан не ей, а Аркаше.
Тот пожал плечами. Если б знал, исправился бы.
– Говорит, пальцы не слушаются, – ответила за сына мама.
– Их можно развить, тем более в столь юном возрасте.
– Не получается. А слух идеальный. И ноты читает прекрасно.
Валентина Григорьевна подошла к Аркаше, посмотрела сверху вниз (она не была высокой, но носила каблуки), затем протянула скрипку со смычком и сказала:
– Сыграй.
– Что? – робко спросил он.
– Что пожелаешь.
Аркадий приложил инструмент к плечу, прижал его щекой, занес смычок и заиграл отрывок из оперной арии, который разучивал недавно. Скрипка оказалась большой, что неудивительно, ведь она принадлежала взрослому человеку. Однако Аркадий отметил, что на ней ему удобнее, чем на своей. Но получилось хуже, потому что к той он привык.
– Что скажете? – живо поинтересовалась мама, едва сын закончил.
– Да, пальцы слушаются плохо, но это ерунда. Проблема не в этом. Аркаша не чувствует музыки.
– Как же? У него идеальный слух.
– Я немного о другом. Он точно воспроизводит ноты, не фальшивит, даже когда играет коряво. Но и физикам нужно вдохновение, а музыкант без него не может. Душой нужно играть, не пальцами, они такой же инструмент, как скрипка и смычок.
– Не понимаю…
– А ваш сын, кажется, да. Не так ли, Аркаша?
И он кивнул.
Ему было всего семь. Ребенок. Но Аркадий действительно понимал. Раньше он просто играл по нотам. Теперь будет пропускать мелодию через себя. Исполнять ее до тех пор, пока она не зазвучит внутри его…
– Станете моей музой? – просил у Валентины Аркадий. Но про себя. Вслух слово «муза» заменил на «учительницу».
– Если возьмут на работу, то да, конечно.
Но Валентине отказали. Штат был укомплектован, и ей не было места в коллективе (взяли только на будущий год). Однако это не помешало ей стать его учительницей музыки. Валентина давала частные уроки и взяла Аркашу. За право заниматься с ней мальчик сражался с мамой. Та категорически не желала платить репетитору. Если не получается, значит, не его это – музыка. Да, их семья не бедствует, но сколько можно деньги на ветер бросать? Уже и скрипку менять надо, а тут еще на репетитора тратиться. Но Аркадий заявил, что в любом случае будет ходить к Валентине, даже если ему откажут в финансировании.
– И где ты возьмешь деньги? – насмешливо спросила мама.
– Буду экономить на обедах.
– Тебе не помешает, только этого не хватит.
– Значит, буду воровать.
И так решительно это сказал, что родительница ему поверила и выделила из семейного бюджета деньги на дополнительные занятия сына. Только условие поставила: если до конца года результатов не будет, он их не только прекратит, но еще и в бассейн запишется. Аркадий согласился. Хотя ненавидел бассейн. Но он был уверен, что с Валентиной он станет тем, кем себя видит: гениальным скрипачом.
Вовчик за компанию с другом тоже записался в музыкалку. Но по классу гитары. Он не хотел выступать на камерной сцене, его привлекали дворовые компании, а в них тот, кто лабает на семиструнной, всегда в центре внимания. Аркадий занимался уже третий год, а Дорогин всего месяц, но они находились примерно на одном уровне.
К Валентине Вовчик тоже попал за компанию. Увязался за другом. Пока тот занимался, играл с Ксюшей, которой было три с половиной года. Очаровательная девочка в прекрасном возрасте, ему с ней было интересно и легко. Когда мальчики уходили, Вовчик сказал, что может нянчить малышку, когда ее мама будет занята. Валя, воспитывающая ее одна, с радостью согласилась.
Как-то Вовчик из баловства взял скрипку и сыграл «Цыганочку». Получилось здорово! Пусть коряво, но с огнем. Вовке только серьги в ухе не хватало да алой атласной рубашки, чтобы сойти за рома. И «Хава нагила» ему удалась. И «Собачий вальс» получился каким-то особенно задорным. Валентина, которая оценивала музыкантов иначе, чем остальные педагоги, предложила пацану сменить инструмент, поскольку посчитала, что именно скрипка его раскрывает. На следующий год Вовчик так и сделал. И ходил вместе с другом на дополнительные занятия уже за деньги. Аркадий был не против, но считал, что Дорогин просто невероятно артистичен, и успех его выступлений в этом, а не в огромном таланте музыканта.
Он оказался прав. Валя разочаровалась в Вовчике как в скрипаче. Но не как в человеке. И всегда была ему рада. Отказавшись заниматься с ним, женщина принимала его у себя в гостях. Даже если Ксюша находилась в саду. Именно она уговорила Вовчика продолжить занятия музыкой. Он хотел бросить музыкалку, но снова вернулся в класс гитары. Правда, школу он так и не окончил, зато стал центром внимания в дворовых компаниях.
У Валюши (так они ее называли) было несколько подопечных. Но ни с кем Аркадий не познакомился лично, кроме Бараша. Тот занимался по настоянию родителей. Те желали видеть Илью скрипачом, поскольку его прадед играл еще в императорском театре и завещал потомкам свою скрипку, но способности проявились только через три поколения.
Бараш был первым, кто продемонстрировал свое особое отношение к Валюше. Аркадия как раз собрались отправлять на международный конкурс. Первый из ее учеников удостоился этого шанса. Поскольку именно благодаря ей Яворский стал подавать большие надежды, Валя очень радовалась событию. Устроила чаепитие в его честь. На него явился Бараш со своей скрипкой. Она была украшена голубым бантом. Илья вручил ее Вале. Сказал – это подарок, которого достойна именно она. По правде сказать, ее инструмент был так себе. Он не шел в сравнение с тем, что достался Барашу от прадеда. Валюша, естественно, отказалась от него. Но попросила дать скрипку Аркаше. До конкурса оставалось время, и он успел бы к нему привыкнуть. Бараш не только отказался, но еще и обиделся. Все поняли, что он влюблен в Валюшу…
И он понял, что все поняли, и полгода не ходил к ней на занятия. А Аркадий и со своей скрипкой конкурс выиграл.
Она задула две свечи на торте, выполненном в виде скрипки. Его для Валентины заказала дочка Ксюша. Она же воткнула в него две восковые пятерки с фитильками, подожгла их и велела загадать желание…
– Хочу наконец стать бабушкой! – выпалила Валя и дунула на пламя.
– Мама! – возмущенно воскликнула дочь. – Нельзя вслух говорить, а то не сбудется.
– До этого я про себя загадывала, тоже не работало.
– То же самое желание?
Валя утвердительно кивнула и добавила:
– На протяжении двух лет.
– Мам, мне всего двадцать семь, успею еще родить, а ты понянчить, ты ж еще молодая.
– Где там, – отмахнулась Валентина.
Цифра 55 пугала ее. И расстраивала. Поэтому торжества, привычного для юбилея, Валя устраивать не стала. Наврала коллегам и приятельницам, что уезжает к старшему сыну в Ригу, и поздравления принимала по телефону. А чтобы никто не нагрянул невзначай, передислоцировалась из своей квартиры в дочкину. У нее же вознамерилась и переночевать.
– Ты молодая, – настаивала на своем Ксюша. – А какая красивая! Только посмотри на себя. – И, взяв за руку, подвела к зеркалу.
Валентина устремила взгляд на отражение и тяжело вздохнула. Нет, не такой она хотела себя видеть! Хотя бы сорокадевятилетней. В этом возрасте она была еще о-го-го. Больше сорока ей не давали, а чаще – меньше. Но, перешагнув полувековой рубеж, стала стремительно увядать. Как будто госпожа Старость вспомнила о Валентине и наверстывала упущенное, «одаривая» то новыми морщинами, то сединой, то дряблостью щек. Сейчас, в пятьдесят пять, именинница выглядела на свои года…
– Я неплохо сохранившаяся женщина пенсионного возраста, – проговорила Валентина с плохо скрытым сожалением.
– Его увеличили, – напомнила дочь. – А ты хоть и успела стать пенсионеркой в пятьдесят пять, но выглядишь на десять лет моложе. Ты у меня, мамуля, баба-ягодка.
Валентина решила дочь пожалеть. Та из кожи вон лезет, чтобы подбодрить мать, а она бубнит, как старушенция, портя настроение и себе, и Ксении. А скоро ее муж явится после трудового дня, и они втроем сядут за стол. А Николай грустных лиц не любит, потому что работает аниматором. Или наоборот: работает им, чтобы веселить людей и не видеть унылых физиономий. Таких, какая сейчас у Валентины…
– Ты зачем торт так рано подала? – запоздало удивилась именинница. – Нужно было в конце застолья.
– Боюсь, он не достоит. Смотри, глазурь уже плывет. А мне так хотелось, чтоб ты оценила красоту скрипки.
– Шикарный торт, согласна. Спасибо тебе за него.
– Подарок впереди. Мы его вместе с Колей преподнесем.
– Не нужно было, доча. У меня все есть, а вы в деньгах ограничены… Достаточно торта и цветов, – она кивком указала на букет, стоящий в вазе. Его Вале дочь вручила в первую очередь.
– Мам, у тебя юбилей, а это знаковое событие. Без подарка, который останется на память, не обойтись.
– Давай откроем шампанское? – предложила именинница. Она привезла две бутылки. Еще захватила коньяк для зятя, который пил только крепкие напитки.
– Поддерживаю.
– Я принесу.
– Сиди, я сама.
И убежала в кухню. А Валентина удобно расположилась на диване, приподняв на него ноги. Она была в туфлях на каблуках. Принесла их в качестве сменной обуви. В ее время это было нормой. На праздники женщины всегда брали с собой туфли, и неважно, где проходило торжество, в ресторане, Дворце культуры, школьном актовом зале или на квартире. Сейчас молодежь не заморачивается. Носит универсальную обувь, но чувствует себя комфортно и без нее. А Валентина считала признаком дурного тона ходить босой в гостях, а тапочки не гармонировали с ее нарядами. Особенно сегодняшним!
На имениннице было миди из тяжелого атласа. Юбка-футляр, широкий пояс, объемный верх и стойка, доходящая до подбородка. Цвет – миндаль. Золотые украшения: крупные серьги и кольцо. Телесные колготки. А на ногах лаковые лодочки. Хорошо подобранный образ или, как сказала дочь, крутой лук. У Валентины был отменный вкус, который ей не изменял. Как и она ему. Даже когда не было денег на элементарное, она не покупала штаны у китайцев, а кофты у российских трикотажных фабрик. Носила маленькое черное платье из неснашиваемого джерси и твидовый брючный костюмчик, дополняя их деталями, обычно шарфиками или самолично пошитыми накидками. Готовить не умела. Хозяйкой была дрянной. Но шитье ей давалось. Летом Валентина обожала ситец. Покупала обычный, предназначенный для простыней, и такое чудо из него создавала, что хоть для журнала мод снимай. Причем носила свои объемные сарафаны и юбки до полу с массивной обувью на плоской подошве. Сейчас это тренд, но двадцать пять лет назад кто-то у виска крутил при виде ее.
… Ее назвали в честь певицы Толкуновой. И она была похожа на любимую советским народом тетю Валю шикарными темными волосами и ласковыми серо-голубыми глазами. И тоже красавицей уродилась, но другого типажа. Точеные скулы, удлиненный тонкий нос, сочные губы. Распусти косу и прикрой глаза без стервинки солнечными очками – вылитая голливудская звезда. То ли девушка Джеймса Бонда, то ли роковая леди, доводящая до греха главного героя психологического триллера.
Первый раз Валя вышла замуж в двадцать три по настоянию родителей. Они считали, уже пора. Да и жених подвернулся завидный. Взрослый, состоявшийся, кроме того, что привлекательный, образованный и влюбленный в Валентину. И, что самое главное, из музыкальной среды, но не музыкант. Жених работал в Госконцерте, организовывал выступления артистов и в стране Советов, и за рубежом. Звали его Владом. Наполовину поляк, на четверть литовец, на другую – немец. Вале он нравился. И внешне, и как ухаживал. Да и с родителями она была согласна: ей постарше нужен и чтобы твердо на ногах стоял, а то сама Валя была немного наивной, чудаковатой и к жизни плохо приспособленной. Такой из-под родительского крыла только под мужнино.
Расписались. Свадьбу сыграли. На ней многие звезды советской эстрады присутствовали, а некоторые и пели. Надарили только ерунды одной, но это по мнению Влада. Вале все понравилось, особенно альбомы с репродукциями и фарфоровые фигурки…
Мужу она досталась девственницей, и первая брачная ночь таковой и оказалась.
Через полтора года Валя родила супругу сына. Назвали его Эдвардом – не путать с Эдуардом. Молодой отец (хотя по факту уже зрелый – ему исполнилось тридцать семь) был на седьмом небе от счастья. А вот мать впала в послеродовую депрессию и хотела то сбежать на край света от семьи, то умереть. Заботы о сыне легли на плечи Влада. Он проводил с ним все свободное время. А иногда его организовывал, забивая на встречи. Из-за этого он не продвинулся по служебной лестнице и многое упустил, хотя времена наступили переломные, все держали ухо востро. В итоге Влад остался ни с чем, когда Госконцерт развалился. Зато сын безоговорочно любил отца и, когда родители развелись, пожелал остаться с ним.
О проекте
О подписке