Аня тихонько всхлипывала, утирая влажное лицо варежкой (о приготовленном заранее платке она даже не вспомнила), ей было горько оттого, что ни один из присутствующих на похоронах не оплакивал бабу Лину вместе с ней. Всем было наплевать на то, что Элеонора Георгиевна умерла. Всем, даже ее сыну, который со скучающим видом разглядывал привезенный с собой траурный венок. Не говоря уже о старой мымре Голицыной, томно прикладывающей пожелтевший от времени батистовый платочек к совершенно сухим глазам. Молодого же мужчину в щеголеватом пальто она в расчет не брала, он тут был явно человеком посторонним – Аня решила, что он секретарь Эдуарда Петровича, так как стоял парень немного в отдалении и вид имел крайне озабоченный.
Пока Аня плакала, к траурной процессии (если четырех человек у могилы можно назвать процессией) присоединился еще один мужчина: высокий худой старик с серьезным аскетичным лицом. Он молча кивнул Голицыной, поздоровался за руку с Эдуардом, скупо улыбнулся Ане, но вместо того, чтобы встать рядом со всеми, шагнул к гробу, вынул из-за пазухи белоснежную розу на длинном стебле, положил ее у лица Элеоноры Георгиевны, прошептал что-то короткое: то ли «прости», то ли «прощай», после чего быстро развернулся и зашагал прочь.
Минутой позже его спина скрылась из виду.
Эдуард дал знак могильщикам, чтобы приступали.
Гроб заколотили, опустили в могилу, закидали землей. Не было ни торжественных речей, ни горьких причитаний, ни прощальных поцелуев в лоб, все молча бросили на крышку по горстке земли и отошли, давая могильщикам заняться своим делом.
Когда на месте ямы образовался небольшой холмик мерзлой земли, все посчитали похороны завершенными.
– Эдик, дружочек, – заговорила Голицына своим противным дребезжащим голосом, – ты поминки где будешь устраивать?
Эдуард Петрович нахмурился, видимо, об этом он даже не подумал, но быстро нашелся: достал из кармана портмоне, вынул из него сто долларов и протянул их старухе.
– Лизавета Петровна, вот вам деньги, помяните матушку без меня. Я видел тут неподалеку небольшой ресторанчик, попрошу своего шофера вас туда отвезти… Потом он вас домой забросит…
Голицына хищно схватила предложенную сотню, молниеносно спрятала ее в карман и сладко запела:
– Спасибо, сынок, спасибо. Дай бог тебе доброго здоровья… Помяну матушку твою, подружку мою ненаглядную, помяну, не сомневайся…
Но Эдик ее сладких речей слушать не стал, он предупредительно махнул рукой, типа, не стоит благодарности, резко развернулся и направился к стоящему в сторонке молодому человеку. Аня зачем-то потащилась следом за ним. Уж не затем ли, чтобы рассмотреть красавца поближе?
– Вы кто такой? – с места в карьер начал Эдуард.
– Меня зовут Петр Моисеев, – отрекомендовался парень, – я адвокат вашей покойной матушки…
Значит, не секретарь, а адвокат! С ума сойти! А какой вблизи оказался красавец!
– Фамилия известная, – хмуро кивнул Новицкий. – Это ты Цаплю защищал? И Германа?
Петр не ответил, только с достоинством кивнул, а Эдуард Петрович продолжил:
– И зачем матушка тебя наняла, такого ушлого?
– Она оставила завещание…
– Это понятно. Только для этого достаточно нотариуса, зачем ей понадобился видный столичный адвокат?
– Элеонора Георгиевна наняла меня на тот случай, если вы надумаете его опротестовать.
– Я? – сощурился Эдуард.
– Не вы лично. Вас она как раз и не имела в виду… – Адвокат строго сжал губы, став сразу серьезнее и старше. – Другие члены семьи.
Аня обалдела. Другие? Значит, кроме Эдуарда Петровича, есть еще кто-то?
– И кому же матушка завещала свое добро? – хмыкнул Эдуард.
– Я зачитаю завещание завтра в два часа дня в своей конторе, – адвокат протянул ему визитку с вензелями, – здесь указан адрес и телефон. Так что милости прошу.
– А остальные знают?
– Моя секретарша сегодня обзвонит всех членов семьи, указанных в завещании. Кто пожелает, придет… – И тут он впервые посмотрел на Аню. – Вас, Анна Вячеславовна, я также прошу явиться, вам Элеонора Георгиевна тоже кое-что оставила.
После этих слов красавец-адвокат протянул еще одну визитку, на сей раз Ане, улыбнулся и, вежливо попрощавшись, удалился. Эдуард Петрович проводил его задумчивым взглядом, потом встряхнулся и спросил:
– До дома подбросить?
– Я еще посижу тут… – Аня опустила глаза и почти беззвучно добавила: – С Элеонорой Георгиевной…
– Замерзнешь, дурочка.
– Я недолго.
Он сокрушенно покачал головой – неясно, осуждающе или сочувственно, – а затем ушел, ни разу не оглянувшись.
Оставшись одна, Аня облегченно вздохнула (как ни был к ней добр грозный дядька Эдуард, а все равно в его присутствии она зажималась), подошла к могиле, присела рядом с ней на корточки, вынула из кармана банку вареной сгущенки и пристроила ее рядом с венком. Тут же, утопая в искусственных цветах, стояла фотография покойной, воткнутая прямо в землю. На ней Элеонора Георгиевна была очень хороша: элегантная, женственная, прекрасно сохранившаяся женщина бальзаковского возраста. Судя по прическе, в момент съемок ей перевалило за шестьдесят, но выглядела она на сорок пять. Аня, знавшая ее древней старушкой в валеночках и душегрейке, и не подозревала, что баба Лина когда-то была такой привлекательной… Эдуард Петрович, наверное, в молодости тоже был очень интересным мужчиной, это сейчас он толстый, седой, хмурый, а лет в двадцать пять, тридцать, когда был стройным и чернокудрым, наверняка кружил девушкам голову своей внешностью…
Как только в мозгу пронеслась мысль о мужчине, кружащем девушкам голову, перед глазами возник образ адвоката Моисеева. Вот уж красавец так красавец. Стройный, высокий, голубоглазый, светловолосый, но при этом темнобровый и смуглый: кожа, как ее любимый кофейный напиток «Московский», сильно разбавленный молоком… А улыбка! Как у замечательного артиста Николая Рыбникова – с ямочками! Кстати, Петр не женат. По крайней мере, официально – Аня видела безымянный палец его правой руки, на нем нет кольца. Почему, интересно? Не встретил достойную или просто бабник? А может, разведен… Да, собственно, какая ей разница? В любом случае ей ничего не светит… На нее обычные-то мужчины не смотрят, а уж такие…
В подобных размышлениях Аня провела минут пятнадцать. Когда совсем замерзла, поднялась с коленей, погладила рукой холмик земли, как бы прощаясь с бабулей, затем направилась в сторону кладбищенских ворот – она знала, через десять минут от них отправляется льготный автобус.
Проходя мимо одной из лавочек, врытых рядом с могилами, она краем глаза заметила женщину, сидящую на ней. Красивая, очень хорошо одетая дама с седыми волосами (шляпа с большими полями съехала набок, обнажив короткие серебристые виски) была ей откуда-то знакома. Ее лицо без грамма косметики Аня где-то видела, но не могла вспомнить где. Она начала пристальнее всматриваться в тонкие черты, но незнакомка заметила ее взгляд, быстро поднялась и, натянув шляпу на глаза, понеслась к воротам. По дороге она вытирала лицо платком, который затем сунула в карман. Сделала она это не глядя, поэтому не заметила, что он вылетел, комом упав на снег.
– Женщина, подождите! – крикнула Аня вслед. – Вы обронили…
Но дама, вместо того чтобы остановиться, прибавила ходу, а потом вообще припустила бегом. Спустя секунду она скрылась из виду.
Аня не обиделась – ее почти всегда игнорировали, а платок подняла, хотела выкинуть в урну, но, взяв его в руки, вздрогнула. Прозрачный розовый квадрат, изготовленный то ли из тончайшего шелка, то ли из крепдешина, то ли из невиданного батиста, с ажурными краями и загогулиной в виде скрещенных полумесяцев в углу был ей знаком. Точно такой носила баба Лина в кармане своей душегрейки и доставала только затем, чтобы промокнуть слезинки – нос она вытирала самым обычным, хлопковым. Великолепный, явно старинный платок так не сочетался с самовязаной, подбитой старой овчиной безрукавкой и обрезанными валенками, что Аня однажды спросила у старушки, откуда она раздобыла такую роскошь. Элеонора Георгиевна ответила, что набор из семи платков разных цветов ей еще до войны привез из Парижа отец, якобы их ему презентовала сама Коко Шанель, но шесть потерялись, износились, испортились, остался только этот, и его она бережет как память о папе и как раритет – таких, по ее уверениям, в мире больше не осталось. Аня ей не очень поверила (Париж, Коко Шанель – что за фантазии!), решила, что бабуля присочиняет, но в одном была убеждена – платок действительно редкий, эксклюзивный, старинный, таких точно больше нет…
Нет? А это что? В ее руках…
Аня поднесла его к лицу, понюхала. Пахло какими-то изысканными духами, такими же французскими, как и платок, но сквозь этот флер пробивался запах китайского бальзама «Красная звезда»… Бабуля применяла его как панацею, от насморка натирала им нос, от головной боли – виски, от бронхита – грудную клетку, от радикулита – поясницу…
Это ее платок! Точно ее…
Но почему он оказался в кармане незнакомки со знакомым лицом?
Не найдя ответа на этот вопрос, Аня бросилась к выходу с кладбища, дабы задать его женщине в шляпе… Но за воротами не было никого похожего на нее. Старухи-богомолки, побирушки, торговцы цветами, одинокие скорбящие были, а седовласой дамы нет. Зато по дороге в сторону города мчался большой черный автомобиль с тонированными стеклами. За ними Аня не увидела женщины, но была уверена – она уехала в нем…
Вопрос остался без ответа, как большинство вопросов, на которые она хотела ответы получить!
Аккуратно сложив платок, Аня спрятала его в кармашек своей замызганной сумки – дома его можно постирать, погладить и беречь дальше, как раритет и память о Элеоноре Георгиевне.
Тут к воротам подкатил автобус, Аня запрыгнула в салон, села у окна и всю дорогу до дома пыталась вспомнить, откуда же ей знакомо лицо женщины из черной машины… Но так и не вспомнила.
Ева влетела в кабинет адвоката, когда все уже были в сборе. Что ж, именно этого она и хотела – приятно осознавать, что тебя ждут сразу несколько человек!
– Я не опоздала? – холодно спросила она, оглядывая присутствующих.
– Опоздала, – сухо ответил незнакомый красавчик в отличном костюме от «Армани». – Ждем только вас.
– А вы, собственно, кто?
– Я, собственно, адвокат Моисеев. Петр Алексеевич. – Он указал Еве на кресло. – Прошу садиться.
«Ну ни фига себе! – мысленно поразилась Ева. – Какие нынче адвокаты пошли хорошенькие! Такого бы на обложку журнала, а не в зал суда. Одни глаза чего стоят, не говоря уже о фигуре… – Она окинула парня с головы до ног. – Интересно, а без одежды он так же хорош?»
– Садитесь, пожалуйста, – повторил свою просьбу душка-адвокат и вновь указал на кресло.
Ева криво улыбнулась, небрежно скинула с плеч шиншилловое манто, бросила его на спинку кресла и грациозно села, стараясь закинуть ногу на ногу таким образом, чтобы милашке-юристу хорошо было видно ее бедро. Приняв удобное положение, Ева огляделась по сторонам.
В полуметре от нее сидел Дусик, такой же бледный и помятый, как и позавчера, но зато при параде – в кожаном костюме и при жабо. Чуть дальше на диване, выпятив жирный живот, развалился ее папашка. За те годы, что она его не видела, он набрал килограммов пятьдесят, но при этом похорошел, стал благороднее (большие бабки, как известно, облагораживают внешность) и на преступника, коим он является, совсем не походил. На соседнем с диваном кресле примостилась старая беда Лизавета Петровна Голицына, распространяя вокруг себя запах тухлых духов и нафталина. Эта на кой черт притащилась, неясно, родственницей она не была, близким человеком тем более: Ева помнила, как бабка чихвостила свою старинную приятельницу, обзывая ее голозадой выскочкой и старой пердушкой…
А это что за чудо-юдо? Ева даже сдавленно хохотнула, разглядев еще одного персонажа – зачуханную девицу в секонд-хендовском тряпье, что застыла в позе провинившейся школьницы на стульчике рядом с дверью. Ева и не предполагала, что в столице еще есть люди, которые носят такие пальто. И ладно бы старуха какая-нибудь, той лишь бы не замерзнуть, но чтоб молодая девка… А сапоги! Боже, они же из обивочного дерматина…
Пока Ева разглядывала прикид незнакомки, душка-адвокат достал из стола кожаную папку, вынул из нее несколько листов, аккуратно положил их перед собой и хорошо поставленным голосом начал читать:
– Я, Новицкая Элеонора Георгиевна, находясь в здравом уме и твердой памяти…
– Эй, погодите, – оборвал его Эдуард Петрович. – Мы что, без Ленки начнем?
– Без какой Ленки? – тут же встрял Дусик.
– Без Елены Бергман, моей сестры.
– Елена Бергман твоя сестра? – не поверил тот.
– И твоя тетя.
– Та самая? Из телевизора? Ну ни фига себе! – Дусик обернулся к Еве и возбужденно воскликнул: – Однако в нашей семье не один я в звезды выбился! Прикинь, да?
– Так что там с Еленой? – проигнорировав вопли сына, поинтересовался Эдуард Петрович.
– Она не придет, – ответил адвокат.
– А Сергей? – не отставал папашка.
– Сергей Отрадов обещал прийти, но что-то задерживается, а так как Элеонора Георгиевна его в завещании не упомянула, то мы его не ждем…
Не успел Петр закончить фразу, как дверь открылась, и на пороге кабинета показался высокий статный старик с копной седых волнистых волос и полными, совсем молодыми губами.
– Я опоздал, – сказал он, просачиваясь в кабинет, – извините…
– Ничего страшного, – заверил его адвокат, – я еще не начал…
Старик кивнул, быстро разоблачился, пристроив свое поношенное пальто на вешалку, и притулился на стул рядом с неизвестной нищенкой. Как только он устроился, адвокат начал зачитывать завещание по новой:
О проекте
О подписке