Рекорд – это не просто цифра или результат на табло. Это доказательство мастерства, упорства и силы духа. Возможность войти в историю, стать легендой.
Рекорд – это символ победы в самой сложной борьбе: борьбе с самим собой.
Из редкого интервью Федора Матросова
– Расскажи мне, как он умер.
– Я расскажу вам, как он жил…
Я опускаю крышку ноутбука и смотрю в серый потолок.
Фильм Эдварда Цвика «Последний самурай» я смотрел раз десять и всегда находил в нем что-то новенькое для себя. Этот раз тоже не стал, блядь, исключением.
Реальность такова, милый друг, что в этой цитате из культового кино смысловая ошибка.
Всем плевать, как кто жил. Насрать громадную кучу, если хотите прямолинейности. Взять в пример Федора Матросова, который при жизни не попал ни в одну сводку новостей. Никому дела не было, что живет в Сибири такой уникальный чел, у которого японцы заказывают движки для своих соревнований и просят консультаций. Он организовал школу картинга, тренировал молодняк, внушал мечты и веру в будущее. Замечал и взращивал дарования. Благодаря этому парню в Красноярске появились две сильнейшие гоночные команды, в дальнейшем и другие города подтянулись. Нигде об этом не написано.
В день, когда Федор погиб, он стал звездой. Ну и я вместе с ним.
Федор не был богат, не был успешен, у него никогда не было жены или хотя бы постоянной женщины. Но в мире гонок, по крайней мере в нашей стране, абсолютно все знают, что погиб он на трассе под колесами собственного ученика. Такая вот, сука, драматичная история: размозжить череп самому лучшему человеку на планете и жить преспокойно дальше. Кто-то бы смог? У меня, как видите, получается. Живу, блядь, и радуюсь.
Мы с Семеном, главным механиком, перебрались в столицу, так как команда «Скорость 360» разорилась. Менеджер, пилоты и большинство механиков свалили. Скатертью дорога.
Этот гараж мы выкупили каким-то чудом за копейки, перетащили инструменты и кубки как остатки роскоши. Более-менее прибрались. Если бы я писал автобиографию, то назвал бы эту главу «День дна». Заслуженного.
Герой моей биографии постоянно бы что-то делал, потому что когда он останавливается, то сталкивается с тем, что не может понять цели. Поэтому каждый день. Каждую минуту. Каждую гребаную секунду он капец как занят. Или гоняет, или ебется. Иначе мысли громкие, и их невозможно перебить.
Старый механизм скрипит, поднимая ворота, и нашим с Семеном взорам открывается картина – два раздолбанных мерса на фоне серой стены.
Краем глаза считываю, как каменеет лицо механика, и прежде чем он начнет ныть о тленности бытия, я встаю перед ним, заслоняя собой тачки, и сообщаю радостно:
– Они почти в идеале.
– Агай, твою мать.
– Почти, – повторяю. Это слово в последнее время преследует меня как приколоченное. Раздраженно хмурюсь. – Нужно ток немного подлатать.
– Мы не соберем нормальную боевую машину из этого хлама, Тим, можешь резать меня ножами.
– Мы соберем ее за два месяца.
– Ты прикалываешься?
Семен пытается обойти меня – не даю. Сделав пару попыток, он сплевывает и начинает ругаться.
– Предлагаю для начала пойти пожрать где-нибудь, – захожу издалека. – А потом, уже в хорошем настроении…
Он злобно стреляет глазами и заваливается в гараж. Я сжимаю зубы и иду следом.
– Это хлам.
– Здесь почти целый корпус. – Упираюсь ногой в капот. – А там – движок в норме.
Почти целый корпус. Почти идеальный движок. Почти самый быстрый оргазм в жизни Насти Луцкой.
Гребаное слово. Как проклятье. Надо что-то с этим делать, в каком-то месте пора разорвать круг, а то так и будем в хорошистах.
Пульс внезапно ускоряется, сердечная мышца работает на износ, и я ощущаю что-то вроде нервного срыва. Минута тишины – и сразу перманентно херово.
Мы с Семеном мрачно пялимся на ушатанные мерсы. Он закуривает.
– Какой план, Тим?
Встряхиваю головой и заявляю:
– Гонка «24 часа Нюрбургринга».
– Иди ты на хер, – тут же следует ответ.
Я не обижаюсь. Он одумается.
Жду, пока Семен отводит душу, строя трехэтажные матерные конструкции, и начинаю говорить:
– Любительские команды на более серьезные соревы не пустят. Перед нами двери закрыли наглухо, сам же в курсе. Я не понимаю почему, но со мной не хотят даже разговаривать, будто кто-то поставил где-то галочку. Наш шанс – Нюрбургринг. – Помолчав, добавляю: – Закрытые двери надо выбивать. Я уже подал заявку.
– Ничего, что четырехдверная? – Семен обходит седан по кругу.
Уже соображает по делу, что хорошо.
– Я изучил правила, там нет ограничений. Мы доделаем подвеску, переставим движок, кое-что допилим.
– Кое-что! Ага. А почему именно мерс, Тим?
Усмехаюсь, вспоминая встречу с батей Юляшки. Догадывался, конечно, что он откажет, но значение имеет форма. Он угрожал, и такое чувство, что именно с его легкой руки мне и перекрыли кислород. А еще мне не понравилось, как на Шилова смотрела его секретарша. Хотя этот момент я поспешно вычеркиваю: такие заботы не в моем стиле. Блядь, не знаю, в чем дело, меня триггернуло от ее страха. Было бы все иначе, я бы познакомился.
– Потому что на этой гонке будет выступать шиловская команда «Автоспорт», которую официально спонсирует «Мерседес».
– Ты хочешь в гонке на мерсе обойти официальную команду мерса?
– Не только обойти. Мы поставим рекорд.
– Боюсь, ты скорее взорвешься в этой груде металла, чем поставишь рекорд.
Мы снова мрачно пялимся на железные дрова.
– Значит, взорвусь, – пожимаю плечами равнодушно. И при этом ничего не чувствую.
Пус-то-та.
Единственное, чего я действительно боюсь, – это что Семен меня тоже кинет, а нового механика, которому доверяешь, найти невозможно. Тогда останется один путь, я с двадцати лет четко вижу его перед собой. Драматичные истории нужно заканчивать драматично, не так ли? Всем плевать, как человек жил. Имеет значение, лишь как он умер.
– Если ты победишь, то станешь легендой.
Федор говорил так же. У гонщиков есть только один шанс остаться в истории. Хороших пилотов много. И они по большей части на хер никому не нужны.
Семен продолжает:
– Или трупом. Как вариант.
– По-моему, не все так плохо, – добавляю я оптимистично. – Ты нагнетаешь.
– Давай сперва посмотрим, что там с движком, потом будем планы строить.
– Есть пара идей.
– Не сомневаюсь. Только Гриху наберу.
– Он разве в Москве?
– Пока нет. Но ты ведь знаешь: где идея безумнее и опаснее, там и он. «24 часа Нюрбургринга»! Ха, тут мы явно лидируем.
Усмехаюсь:
– Спасибо, бро.
Хоть где-то, мать вашу, не почти, а первые.
Трасса понятная до тошноты. За сутки я выучил ее наизусть, могу проехать даже вслепую. При этом мои глаза широко открыты, сосредоточенность максимальная. Братья Смолины остались в хвосте – есть возможность приехать в первой тройке.
Плавно выжимаю газ. На стрелки смотреть не надо, я обороты телом чувствую, пульс ровный. Сердца будто вообще нет, лишь железный движок – один на двоих с машиной. Дышу глубоко. Больше ничего в этом мире не существует.
Новый поворот. Этот кусок трассы самый опасный: справа обрыв. Послушно сбрасываю скорость. Нужно пройти его максимально ровно, иначе угроза жизни и, что принципиально, тачке в несколько лямов. Поцарапаю – Федор сам с обрыва скинет, это я в свои девятнадцать усвоил на двести процентов.
Прохожу аккуратно, притормаживаю. Не зря.
Впереди синяя машина лежит «на ушах». Узнаю мгновенно – «Охотники за штормами». Точнее, главный их «охотник». Сердечная мышца ошалело ускоряется, выдавая что-то нереальное. Мозг вскипает, кровь потоком, как лезвием, вспарывает вены. Синяя машина перегородила трассу. Точно знаю, что в ней Федор.
На решение треть секунды. Принимается оно молниеносно. Руль вправо, я схожу с трассы, сношу декоративные колышки и устремляюсь в пропасть. Волосы дыбом, я лечу вниз с ускорением, как в школьной задачке по физике. Сжимаю руль скорее по привычке. Удар, еще один. Третий. В груди что-то ломается. На языке металл. Сквозь утекающее сознание понимаю: тачке хана. После падения с такой высоты останется лишь отпеть ее. И меня вместе с ней.
Улыбаюсь собственной шутке. Соль разъедает глаза.
Удар сердца болью прорезает грудную клетку. Оно как никогда ощущается живым, колотящимся. Отчаянно хочется жить. Земля стремительно приближается. И все же я успеваю зажмуриться. Столкновение.
Я открываю глаза и резко сажусь. Провожу по лбу, хватаю стакан с тумбочки – он пуст. Сука. Пить хочется. Выхлебал и не заметил как.
На часах четыре, по прорывающемуся сквозь хилые шторы свету определяю, что дня, а не ночи. Быстро считаю. Мы делали тачку всю ночь, утро и половину дня, я вырубился в начале первого. Проспал три с лишним часа – нормас.
На мгновение останавливаюсь и прокручиваю в голове сон. Неплохо. В реальности я дернул руль в другую сторону.
Некоторое время сижу на кушетке, служащей кроватью, восстанавливаю дыхание. Потом выхожу из комнатки и спускаюсь в гараж.
Гриша и Семен сидят у движка и завороженно пялятся на него. При моем появлении поднимают головы.
– Вы чего там делаете? Молитесь, что ли? – смеюсь.
– Надо сходить выпить, – заявляет Семен. – Иначе у меня крыша поедет.
– Поддерживаю, – добавляет Гриха. – Тим, есть идеи куда? Я здесь ничего не знаю.
– Есть. Заодно подобьем кассу.
Ничто не выдает тот факт, что я нахожусь в столице, а не в родном Красноярске. Локации: магазин – гараж – пригород. На достопримечательности времени нет, хотя было бы интересно погулять по Москве. Есть пара автовыставок, которые интересуют. Может быть, на следующей неделе.
Я привожу парней в знакомый бар. Занимаем столик, берем выпить.
Разговор идет надрывно. За прошлую неделю мы разобрали обе машины до винтиков, подбили бабло. И поняли, что ни хера нам не хватает, чтобы поставить рекорд или хотя бы взорваться в Нюрбургринге. Нужно срочно придумать, где взять спонсора.
Сам уже обзвонил всех, кого вспомнил. Без толку.
Азарт не дает спать. Мозг, если бы мог, – болел бы от напряжения. Расслабиться, впрочем, тоже немыслимо, и, чтобы как-то сделать это, мы заказываем целую бутылку.
Стакан, второй, третий. Обсуждаем, орем. Спорим иногда излишне громко и заметно. У меня чертежи с собой, Гриша тычет в них карандашом. В какой-то момент рявкаю колхозникам быть потише и агрессивно оглядываюсь, ища глазами кого-нибудь возмущенного. Подраться или потрахаться – было бы неплохо закончить вечер одним из вариантов.
Я натыкаюсь глазами на статную блондинку у дальнего столика, которой еще минуту назад здесь не было. И лицо словно горячим паром обжигает.
Она улыбается. При этом изо всех сил делает вид, что не замечает нашу по-обезьяньему громкую компашку. Но и не ушла, как только увидела, а значит…
Не против?
Эндуристка Настя Луцкая.
Мне сейчас явно не до баб. Впереди зеленая смерть – Нюрбургринг, а с Настей все как-то сложно. Отворачиваюсь.
Вот только приятная тяжесть этой девушки никак не забывается. Спортивные девчонки ощущаются совсем иначе, нежели тощие модели. Спортсменки – это сказка для взрослых парней, а от Насти Луцкой и вовсе дух захватывает.
О проекте
О подписке