За столом поговорить не очень-то получается. Беседа не клеится. Меня сковывает и раздражает информация о том, что он с кем-то живет, а я, как наивная дуреха, разнервничалась, ударилась в воспоминания и заревновала его так сильно, что даже больно.
Впрочем, судя по всему, эти двое или на грани расставания, или в ссоре. Друг на друга практически не смотрят, перебрасываются фразами исключительно по делу. Леха мешает ложкой суп, я цежу чай мелкими глотками, стараюсь не пялиться на него слишком откровенно.
Больше слова отца меня не смешат. Спецназ полиции, надо же. Руки – как три моих в толщину. Но и взгляд стал каким-то… тяжелым, заостренным, если можно так выразиться. Сосредоточенный, хотя мы просто сидим и кушаем, никакой беды не происходит.
Раньше он много смеялся. У него тоже было непростое детство, и за частыми улыбками он прятал постоянное напряжение. Что ж, заметно, что в юморе он больше не нуждается. Совсем.
В то время меня подкупало, что он шутил в том числе над моей внешностью, но беззлобно. Он озвучивал вслух то, что думали остальные, и от этого становилось легко, как будто он не пытался делать вид, что проблемы не существует, и меня вместе с ней.
– А что за шутка про то, что мы будем жить втроем? – спрашиваю, бросая взгляд на его девушку. – Кажется, кто-то вынес сор из избы, – и вывалил его на меня – добавляю мысленно.
– Не обращай внимания, Рита, просто у кого-то чувство юмора отсутствует напрочь, – Ника закатывает глаза.
– Ты же сама вчера начала этот разговор, нет? – приподнимает он брови и ядовито улыбается. В его взгляде, мимике нет и капли любви или нежности. Мне кажется, она ему совершенно не подходит. Вот блин. Делаю усилие, чтобы забить свою детскую обидчивую ревность в угол. Он взрослый мужчина, у меня нет на него прав. И никогда не было.
Ника сверкает на него глазами и поджимает губы. Отворачивается. Мне хочется убраться отсюда подальше.
– Это не смешно, – говорит она колко. – Тем более при гостях.
– Смешно, – повторяет он. – Шведская, блин, семья. Я тебе это не скоро забуду, – чеканит слова.
– Ладно, прости меня, – она протягивает ему мизинец, немало удивляя меня. Он кивает, после чего она обнимает его со спины и целует в щеку. Милый жест, но он полностью его игнорирует, я бы даже сказала – терпит.
Наступает моя очередь отвести глаза.
Через пару часов, когда этот неудобный обед с последующим чаепитием, – в течение которого Ника разве что ему на колени не залезла, демонстрируя, что я нахожусь на ее территории, где мне не рады, – заканчивается, и я начинаю собираться на выход. Чувствую себя слегка расстроенной и разочарованной: нам так и не удалось поговорить. Самый приятный момент был на улице, когда мы искренне улыбнулись друг другу.
– Вы сейчас где-то на правом живете? – спрашивает Леха.
– Да, на Аэрокосе. Не подскажешь, на каком маршруте можно добраться? «Тройка» все еще считается экскурсионным? – мне становится тепло от внезапно всплывшей в памяти информации. – Я сюда на такси добралась, но хочу покататься по городу, делать все равно нечего. За последние пять лет здесь все изменилось, особенно разительно после Универсиады.
– Новый мост построили. Видела? – интересуется Леха и рассказывает, где именно, я киваю.
– Только на фотографиях.
– Поехали, прокатимся? Я тебя подброшу.
– О, с радостью! – потом обрываю себя: – Если у вас нет других планов, конечно.
– У меня – нет, – говорит он, – только переоденусь.
Я смотрю на Нику, она – на него, потом пожимает плечами и начинает убирать со стола. Странная пара, счастьем в этой семье даже и не пахнет.
– У тебя не будет неприятностей из-за меня? – уточняю, удобно устроившись в его «Крузере Прадо». Припоминаю, что он увлекался стрельбой, эта машина идеально подходит для охоты.
– Ты про Нику, что ли?
До его девушки мне не должно быть никакого дела. Я ее не знаю, узнавать не собираюсь и уж точно не планирую проникаться к ней симпатией. Она мне не подруга, она мне никто. А Леха… мы росли в одном дворе, долгое время он был моим лучшим другом. И еще двадцать пять предложений, призванных усыпить мою совесть и оправдать то, что сейчас испытываю: я догадывалась, что он мне понравится, но не ожидала, что так сильно.
Он пожимает плечами:
– Разве мы делаем что-то плохое?
– Совершенно ничего.
– Если ее что-то разозлит, пусть скажет об этом ртом. Это ведь несложно, как ты считаешь? – и смотрит выжидающе. Трудно перестроиться и привыкнуть к его новой манере общения. Он осаживает и тоном, и взглядами.
Теперь мне даже кажется, что внутренне он изменился сильнее, чем внешне. Темно-русые волосы по-прежнему коротко подстрижены, как и всегда на моей памяти – сначала он учился в кадетском корпусе, затем – в военном училище, а там критически относятся к поиску собственного «образа» и к экспериментам, но насколько я помню, он всегда люто ненавидел людей в погонах. Я боялась, он вот-вот сорвется, сделает тату на видном месте или спалится на какой-нибудь пьянке. Ничего подобного. Никаких отличительных знаков: черный тонкий свитер с длинным рукавом, джинсы, стандартная внешность и суровые глаза. Резковатые ответы на невинные вопросы.
Некоторое время мы вспоминаем детство, общих знакомых, которых у нас – море. Правда, он сам мало о ком знает: как и мною, не интересовался. Поэтому в основном я просвещаю мужчину о его же друзьях: кто женился, кто развелся. Делюсь, что немного не успела доучиться на медсестру, но мечтаю однажды закончить образование. Также я много болтаю про жизнь в столице и отдых в Европе и Азии, упоминаю и Америку, но с ней связаны скорее негативные воспоминания: долгое восстановление после операций, больничные палаты, изматывающая слабость. Мне хочется, чтобы он гордился мной, и кажется, я слегка перебарщиваю.
– …Поэтому жду очередной загран, в старый визы шлепать уже некуда. А ты бывал где-нибудь, кроме России? – задаю вопрос, чтобы он сказал хотя бы что-нибудь за целый час, во время которого мы объехали все мосты, заправили полный бак и продолжили кататься.
– А как же, – усмехается, охотно включаясь. – Только пару лет как вернулся домой, до этого можно тоже сказать, что путешествовал. «Загранпаспорт» выдало государство после заключения контракта.
– О, да, глупый вопрос с моей стороны, – размышляю, спрашивать ли в каки именно страны его отправляли, но вряд ли расскажет. Да и, наверное, экскурсии там не проводили. – А потом что?
– Контракт закончился, и я вдруг решил его не продлевать. Захотел попробовать пожить другой жизнью. Кушать вкусную еду, спать на ортопедическом, блть, матрасе, – он лукаво улыбается.
– Я тобой, честно, очень горжусь.
– Ты всегда гордилась, – говорит со смешком, но вроде по-доброму. – Я тобой тоже.
– Папа сказал, ты сейчас в полиции.
Он кивает.
– Кто бы мог подумать, Леш. Сколько помню, ты клялся и божился, что не пойдешь по стопам Глеба Николаевича! Презирал все эти… как ты говорил? «Рота, подъем!» в шесть утра, строем на завтрак, на обед, на парад и в туалет. И что в итоге?
– Это ты к чему? – улыбка из добродушной превращается в натянутую.
– Как к чему? Интересно же. Ты всегда утверждал, что погоны не для тебя. Вспомни, что ты творил, когда приезжал домой! Если бы не связи дядь Глеба, сколько приводов у тебя бы было?
– Нисколько, – отвечает он, повернувшись ко мне. Смотрит с недоумением. Сбрасывает скорость, и мы тихо катимся к впереди стоящему красному светофору.
– Как это нисколько? Отец рассказывал, тебя ловили с травкой.
– Один раз и не меня лично, я был в компании. Это Ленёв раздул, словно спас меня от срока. Что, разумеется, было враньем.
– Не знаю, не знаю. Но что все-таки изменилось? Как они тебя дожали? – решаюсь подколоть его.
– Рита… – заметно, что он старательно подбирает слова. Мне становится не по себе, разговор уходит в неправильное русло. – Как бы тебе объяснить? А еще раньше я говорить не умел, только вопить. И нужду в пеленки справлял, пока горшок не освоил. Предлагаешь и этим меня всю жизнь тыркать?
– Нет, конечно, – чувствую, как краска заливает лицо.
– Иногда мы поступаем так, потому что не можем иначе. Потом учимся, работаем над собой. Да, я много чего говорил и делал. Сейчас, слава Богу, могу по-другому. Зачем ты мне говоришь все это? Что хочешь услышать? Что человек, которого я всю жизнь ненавижу, прогнул меня? Это неправда. К моей карьере он не имеет никакого отношения.
Я закрываю рот и отворачиваюсь к окну. Поговорили, называется. Шутка не прошла. Он выдерживает паузу, но я не представляю, что ему ответить. Загорается зеленый, мы трогаемся с места, в очередной раз минуя поворот на Коммунальный мост. Он злится на меня, но домой не везет. Катаемся.
– Извини, я не подумала, что тебя заденут мои слова, – говорю, не решаясь посмотреть в его сторону. Очевидно, что он уважает свое дело и подобного рода насмешки отныне неприемлемы.
– Никто меня не дожимал, – отвечает значительно мягче, но по-прежнему натянуто. – Я познакомился с другими людьми и понял, что далеко не все офицеры – конченые ублюдки. Просто мне не повезло расти с одним из них. Не принимай на свой счет, мелкая, я рычу не со зла, просто такая дурацкая манера. Да и тема, что отчим сделал из меня человека, порядком надоела. Хотя бы ты не заводи эту шарманку.
– Правда, прости. Я знаю, что ты не злой. Ты… просто сердитый.
– «Сердитый»? – переспрашивает вновь с улыбкой, напряжение спадает. Кажется, мы миримся. – Что это за слово такое? Странное.
– Почему же?
– Ни разу не слышал, чтобы кто-то употреблял его вслух.
– А вот к тебе оно теперь идеально подходит. Но мне даже нравится новый Алексей, четко знающий, чего хочет от жизни. Ты молодец.
Потому что ты стал еще лучше, чем раньше.
– Это совершенно не мое дело, но лицо… оно ведь другое, – говорит Леха сразу после ужина в одной из кафешек возле БКЗ. Мы ждем десерт, тянем кофе. С виду походим на парочку на первом, максимум, втором свидании. С осторожностью подбираем темы для разговоров, перебрасываемся долгими взглядами. Он удивительно много ест, как только помещается, а я впервые за последние годы забываю о существовании телефона и даже вздрагиваю, когда звонит мама и приглашает нас с Лешей на ужин. Он вежливо отказывается, и мы возвращаемся к разговору.
Ему, кстати, никто ни разу не позвонил и не писал, по крайней мере, не заметила, чтобы он держал сотовый в руке.
– Да. Просто убрать шрамы было невозможно. Той, прежней, Риты больше не существует. Переделали полностью. Тебе сложно перестроиться? Многие родственники и знакомые так и не смогли поверить, что это я. Поначалу задавали сложные вопросы из детства, – посмеиваюсь, – половину я завалила, потому что помнить такие мелочи невозможно! И стало еще хуже.
Я снова теряюсь в его серьезных серо-голубых глазах. А еще мне очень сильно хочется рассмешить его по-настоящему, чтобы откинул голову и захохотал вслух, наконец, расслабился. Что там с ним сделали? Что если я спрошу напрямую?
– Мне просто нужно привыкнуть, – говорит он медленно. – Я также пытаюсь представить, как это все было… – делает паузу.
– Больно? Нет, вполне терпимо, врачи не жалеют морфия. Самая болезненная операция, как ни странно, – на груди. Наверное, потому что самая бестолковая, – его взгляд мгновенно опускается ниже, я немного жалею, что в футболке и толстовке, трудно одеться менее привлекательно, чем я сегодня. Мне сделали не очень большой размер, едва ли тройка, но на моей фигуре смотрится впечатляюще, больше и не нужно. Это-то перебор.
– А зачем ты на нее согласилась? – продолжая оценивать.
– Кто-то, вижу, явно заинтересовался.
– Нет, – он поспешно отводит глаза, словно застукали, и я смеюсь в голос. – Чисто технически интересно, – но тоже улыбается.
– Я ее сделала, потому что не могла иначе, – цитируя его недавнюю пламенную речь. – Расскажи лучше, а что это за жетон у тебя на шее? Явно ведь ты не свой так носишь?
Он кивает, достает из-под свитера, а я перебираюсь на его диванчик. На самом деле, цель была оказаться ближе, сам жетон мне не так сильно интересен.
Верчу в руках железку, она старая, потертая. Вдыхаю приятный аромат туалетной воды, стараясь запомнить. Леха, кстати, снова поглядывает на грудь. Не знаю, что чувствую по этому поводу, разберусь после.
– Это с моего первого серьезного приказа, – говорит мрачно и тихо. – Забрал на память. – Ммм-м, – тяну я. – С первой мировой. Приказ был, как я понимаю, лопатой копать? – совершенно серьезным тоном.
Он тут же смотрит мне в глаза, расплывается в улыбке, а потом хохочет в полный голос. Наконец-то! Вот таким я его и помнила! Смеется низко, заразительно, я тут же подхватываю.
– А ты умненькой выросла, – говорит он, потрепав меня по голове, словно младшую сестру, но руку кладет на спинку дивана так, будто обнимает. Будто я «его».
– Обычно люди восхищаются?
– Молчат под впечатлением.
– Купил на вокзале? – приподнимаю бровь.
– Дал дедуле денег на Луче, он мне в ответ и подарил. Сказал, настоящий. Попросил сохранить, насколько получится.
– Почему бы и нет?
– Я так же подумал.
Интересно, он из тех, кто изменяет своим девушкам? Этот вопрос остаток вечера болтается у меня на языке. И когда мы доедаем тортики в кафе, и когда идем в обнимку в машину, где прогреваем двигатель дольше, чем требуется. Интуиция подсказывает, что я тоже приглянулась ему. Сомневается? Взвешивает? Мне не стоит об этом думать. И о нем тоже. Мы обречены быть друзьями, с этим придется смириться.
Но сердце отчаянно бахает в груди, едва мы снова оказываемся в замкнутом пространстве железной коробки. Двадцать пять лет полного одиночества, возвращение домой и в первую же неделю… испытать все, за чем, собственно, и ехала? Как он отреагирует на то, что я девственница? Мужчинам же нравится быть первыми? Круто, престижно? Или нет?
У него отличная задница, плоский живот и приятное лицо. Самое главное, я доверяю ему.
В решающий момент, когда мы прощаемся у моего подъезда и коротко обнимаемся напоследок, я понимаю, что сейчас или никогда. Набравшись смелости, тянусь к его губам, привстаю на цыпочки, но Леха вдруг отстраняется и выпрямляется. Теперь до его губ не достать, можно даже не пытаться прыгать.
– Это будет лишнее, – он качает головой.
– Уверен? – переспрашиваю, потому что мне кажется, что он сомневается. – Я приехала совсем ненадолго и подумала, что… никто не узнает.
– У меня вроде как отношения, – не то пожимает плечами, не то скидывает с них невидимый груз.
– «Вроде как» тебя устраивает?
– А бывает у кого-то иначе? Эй, только не обижайся. Ты – просто секс, я весь день пялюсь. Все как надо сейчас. Но… ты же скоро вернешься к себе в столицу, а я уже все, дома. Напутешествовался вдоволь. Оставайся просто моей младшей сестрой. Еще одной.
Он весь день прикидывал, стоит ли. Тянул время. И пришел к выводу, который только что озвучил.
О проекте
О подписке