Статья господина Гартига, увидевшая свет на 34 года позднее, во многом, однако, перекликается с этой ранней безымянной публикацией. Господин Гартиг подробно рассматривает способность или неспособность женщин к занятию различными науками и искусствами, приводя в пример знаменитых европейских дам, прославившихся своими познаниями или даже заслугами в науке, и приходит к выводу, что никаких препятствий, обусловленных «природой» женщины, для занятий этим видом деятельности не существует: «…каковы б ни были <…> препятствия, сей род наук (имеются в виду «отвлеченные понятия», требующие тщательного изучения и логического мышления. — О. В.) соразмерен разуму женщин; многие с успехом упражнялись в них», – пишет он и добавляет: «Во всех веках были женщины, которые с успехом упражнялись в самых трудных науках; оне умели преодолеть своим мужеством и проницанием все препятствия, которые природа, повидимому, противоположила им только, чтобы зделать торжество их гораздо блистательнее. Что касается до тех познаний, которые зависят от памяти, то я не вижу причины, которая б препятствовала женщинам быть к оным способными; способность содержать в памяти понятия им столько ж свойственна, как и нам; и если мы внимательно о сем рассудим, то может быть выгода будет еще на их стороне»⁶⁸. Таким образом, единственное, что служит, по мнению автора статьи, помехой и преградой, мешающей женщинам заниматься наукой, – существующие в обществе предрассудки. Почему же женщины не наслаждаются «благополучием», которое приносит, по утверждению философов, занятие науками, спрашивает автор? «Для чего в то время, когда просвещение со дня на день умножается, они осуждены оставаться во мраке?» – задает он вопрос. И сам же отвечает: «Для того, что предрассудок воспитания берет верх над самым разумом; для того, что женщины довольствуясь тем, что могут нравиться прелестями красоты, не радят о продолжительнейших прелестях разума и чувствований; для того, что большая часть мущин имеют свои выгоды в том, что препятствуют просвещению их ума, которое бы открыло им их слабости, и могло бы предохранить их от оных»⁶⁹.

Далее автор приводит различные доводы, стремясь убедить женщин в том, что занятие науками может быть им очень приятно и полезно, объясняя, почему невежество превращает всю их жизнь в «цепь огорчений и страданий». Не довольствуясь собственными доводами, он призывает на помощь древних, в том числе Плутарха и Цицерона, цитируя знаменитое высказывание последнего о пользе наук: «Науки, говорит Римской Оратор, образуют юношество, и составляют утехи зрелаго возраста; щастие украшается ими, нещастие получает от них облегчение; в своем доме, в домах чужих, в путешествиях, в уединении, всегда и везде оне составляют сладость нашей жизни», – пишет он⁷⁰. Высказывание это к 1793 году уже хорошо известно в России и существует на русском языке, включенное М. В. Ломоносовым в его знаменитую «Оду на день восшествия на всероссийский престол ее величества государыни императрицы Елисаветы Петровны 1747 года» – «Науки юношей питают…»:

 
Науки юношей питают,
Отраду старым подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастной случай берегут;
В домашних трудностях утеха
И в дальних странствах не помеха.
Науки пользуют везде,
Среди народов и в пустыне,
В градском шуму и наедине,
В покое сладки и в труде.
 

И, по некоторому совпадению, М. В. Ломоносов в свое время также адресовал эти слова женщине, хотя, конечно, не столько призывая ее заняться наукой лично, сколько убеждая в необходимости высочайшего покровительства наукам и ученым. Впрочем, автор статьи 1793 года также не предлагает женщинам профессиональное занятие наукой, поскольку, по его мнению, это приносит мало радости: «…судьба упражняющихся в науках для славы видеть себя в печати, и предавать мысли свои потомству, по истине, не есть самая щастливая. Слава их почти всегда отравляется ядом ненависти. Судьба простаго и безкорыстнаго любителя подлинно предпочтительнее», – пишет он⁷¹. И, взывая на этот раз к авторитету Вольтера, продолжает: «Г. Волтер говорит, что один есть судия (то есть любитель. — О. В.), а другой подсудимый (то есть профессионал. — О. В.): я предлагаю женщинам судьбу перваго; она лучше б была скучной праздности. Какое удовольствие может для них быть больше сего удовольствия, когда оне умеют отличать те красоты, которых непосвященные не могут видеть, и которых приятное впечатление есть сокровище для тех, кои способны к принятию онаго! О когда б все вы могли познать сие благополучие! Сколь приятны были б тогда для вашего вкуса те творения, в которых разум изливает нежнейшие лучи свои!» – восклицает он⁷².

Завершается статья пылким, можно сказать, пламенным призывом к женщинам заниматься наукой: «Прелестной и столь часто обманываемый пол, таков плод просвещения! Ежели благополучие ваше вам драгоценно, то упражняйтесь в науках; они будут составлять ваше отдохновение и вашу подпору; предохранят вас от скуки и от прельщения; соделают сердце ваше твердейшим, а разум основательнейшим; самая любовь найдет в них новыя удовольствия. Разум подкрепит ваши прелести, и когда, достигнув тех лет, в которыя время пожинает их, вы будете ежедневно видеть разрушение ваше, когда останется вам одно печальное воспоминание того, что вы были; то укрываясь в их объятия, вы можете ополчиться против самой старости. Они подадут вам силу сносить мужественно лишение красоты вашей, и доставят вам удовольствия, которые никогда не кончатся, разве с вашею жизнию. Я еще повторю, упражняйтесь в науках! Матери внушайте дочерям своим вкус к ним с самых нежных лет. А вы, которые преступили пределы, в коих вас содержали, вы, которых число к сожалению весьма ограничено, не устрашайтесь усилий невежества; будьте довольны одобрением существ мыслящих, и сохраняйте для себя способ которой некогда зделает вас младыми в глазах самых хулителей ваших»⁷³.

К сожалению, пока не удалось определить, кем был господин Гартиг, подлинное ли это имя или только псевдоним, скрывший… кого? Может быть, одну из тех женщин-ученых, любительниц наук, о которых писал В. О. Михневич? В любом случае статья вряд ли появилась на «пустом месте» и соответствовала общему духу благосклонности к «ученым» дамам. Эта благосклонность, несомненно, подпитывалась европейскими примерами. Так, еще в 1785 году издательство Новикова выпустило в свет очередную часть сочинения знаменитого французского писателя, аббата Антуана Франсуа Прево (1697–1763), «История о странствиях вообще по всем краям земного круга», на страницах 511–562 которой был помещен свободный перевод с французского книги упомянутой нами выше немецкой художницы, гравера, издателя и… натуралиста, энтомолога, путешественницы Марии Сибиллы Мериан «Суринамские насекомые», сделанный М. И. Веревкиным⁷⁴. Прево счел нужным предварить эту часть своей работы коротким рассказом об оригинальном авторе текста: «…для значительной части этого раздела, – писал он, – взята небольшая выдержка из “Собрания суринамских насекомых”, изображенных с необыкновенным изяществом одной молодой немкой, которая специально в 1699 г. предприняла путешествие в эту голландскую колонию, и изданных в семидесяти двух таблицах; экземпляры его можно найти теперь только в кабинетах редкостей»⁷⁵. С большой долей вероятности можно предположить, что это первая научная книга, посвященная естественным наукам и написанная женщиной, опубликованная в России на русском языке.

В 1790 году, за три года до опубликования статьи господина Гартига, в типографии Московского университета было предпринято издание биографического словаря, в название которого специально вынесено упоминание ученых женщин: «Словарь исторический или сокращенная библиотека, заключающая в себе жития и деяния: патриархов, царей, императоров и королей; великих полководцов, министров и градоначальников; богов и ироев древняго язычества; пап римских, учителей церковных; философов древних и нынешних веков, историков, стихотворцов, ораторов, богословов, юриспрудентов, медиков и прочих, с показанием главнейших их сочинений; ученых женщин⁷⁶, искусных живописцов и прочих художников, и вообще всех знатных и славных особ во всех веках и из всех в свете земель, в котором содержится все любопытства достойнейшее и полезнейшее из священной и светской истории. Перевод с французских исторических словарей, с приобщением к оному деяний и жития великих князей и государей всероссийских и монархов своих и отечества особ». Всего в 1790–1798 годах вышло 14 частей словаря. Даже поверхностное его чтение показывает достаточно примеров знаменитых ученых женщин, принадлежавших к разным странам и эпохам, чтобы оправдать все рассуждения господина Гартига. Среди них, например, биография знаменитой женщины-математика Гипатии: «Ипатия, дочь славного Феона, философа и математика Александрийского, обучалась у своего отца. Она превзошла его в знании математики, а особливо в геометрии, которою более всех занималась, – говорится в словарной статье. – Для усовершенствования себя в знаниях отправилась она в Афины, где столь много успела, что сделали ее профессором на место славного Фотина, профессора Александрийского. Слава об ней разнеслась повсюду, и из всех мест стекались ее слушать. Она была чрезвычайно хороша, и всяк, кто бы на нее ни смотрел, пленялся ею». История гибели Гипатии от рук христианских фанатиков описана кратко, с указанием на то, что отчасти это было недопонимание и что церковная власть ни в коем случае этого не одобряла: «Действие сие по словам историка привело в великое подозрение Св. Кирилла и всю Александрийскую церковь: потому что насилия сии ни мало не совместимы с христианством». Заканчивается статья следующим сообщением: «Ипатия написала много сочинений, кои не дошли до нас. Жизнь ее сочинил аббат Гужет»⁷⁷. В биографии Анны Дасье (1654–1720)⁷⁸ последовательно перечислены все ее работы и сделанные ею переводы античных сочинений, ее дискуссии с современными критиками и учеными. Так же как и статья, посвященная Гипатии, статья о госпоже Дасье проникнута искренним уважением: «Будучи столь же достойна уважения за свои свойства, как и за дарования, она не менее заставила себе удивляться за свою добродетель, твердость, равнодушие, великодушие, скромность как и за свои сочинения»⁷⁹.

Помимо печатных изданий и также вслед за своими европейскими современницами женщины, интересующиеся точными и естественными науками, начинают появляться и на художественных полотнах. Современный историк, специалист в области вспомогательных исторических дисциплин Е. В. Пчелов пишет об этом: «Итак, в европейской живописи XVIII века дамы оказываются постепенно вовлеченными в научные опыты и работы, приобщаются к ним – от обычных зрительниц до участия в экспериментах и даже собственных занятий наукой. Иконография движется от аллегоричности к реальности, отражая распространение научных знаний в обществе. А как обстоят дела в русской живописи того же времени? – задает он вопрос и отвечает: – Первые изображения женщин с инструментами (имеются ввиду научные инструменты. — О. В.) или около них относятся к середине XVIII века. Эти картины носят аллегорический характер, однако представляют и некоторый интерес как отражение реальности»⁸⁰. Е. В. Пчелов предполагает, что первой российской картиной, на которой изображены дамы, занимающиеся астрономическими наблюдениями в компании кавалеров, является десюдепорт Б. В. Суходольского «Астрономия», созданный около 1754 года и хранящийся сегодня в Государственной Третьяковской галерее. «При всей аллегоричности композиции, – пишет Пчелов, – нельзя не отметить, что изображения кавалеров и дам в современных художнику костюмах передают реалии своего времени – нет ничего удивительного в демонстрации астрономических наблюдений, в том числе и дамам, в ту эпоху. Показательно, что помимо глобуса и армиллярной сферы символами астрономии на картине выступают телескоп, наугольник и измеритель»⁸¹. Е. В. Пчелов описывает еще одно художественное произведение, близкое по времени к работе Б. В. Суходольского, – панно А. И. Бельского «Астрономия», созданное в 1756 году для украшения интерьера Московского университета: «В руках у женской фигуры, олицетворяющей астрономию, измеритель, а за спиной помогающего ей путти виднеется армиллярная сфера. Это, безусловно, самое раннее в русской живописи дошедшее до нас аллегорическое изображение астрономии в образе Урании», – подчеркивает автор⁸². Самым ранним по времени изображением реальной русской женщины, занятой науками, стал, по мнению Пчелова, портрет смолянки девицы Е. И. Молчановой, созданный Дмитрием Григорьевичем Левицким в 1776 году, сегодня находящийся в собрании Государственного Русского музея.

«Бесспорно самой известной картиной русской живописи XVIII века, изображающей “Ученую даму”, является “Портрет Екатерины Ивановны Молчановой” <…>. В отличие от всех остальных смолянок Левицкого, занятых искусствами, Молчанова сидит у стола со стоящим на нем вакуумным насосом, использовавшимся при обучении физике в Смольном институте. Она держит в левой руке книгу… Слева от нее расположен большой глобус. Итак, перед нами реальная женщина, символизирующая обучение наукам и научные занятия в Смольном институте, однако показательно, что в этом портрете дама остается “один на один” с научными приборами, здесь вообще нет никаких других, в том числе и мужских фигур. Наука сама по себе оказывается делом, возможным для женщины, и можно думать, что это первый пример подобного рода в живописном искусстве»⁸³. Следовало ли в данном случае искусство за реальностью или пыталось эту реальность конструировать? Возможно, то и другое.

Рис. 4. Д. Г. Левицкий. Портрет Е. И. Молчановой (1758–1809). 1776 г.

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

В целом выявленные факты позволяют сделать вывод о том, что последние два десятилетия XVIII века в России ознаменовались если не расцветом женской образованности и занятий науками, то по крайней мере высочайшим поощрением подобных увлечений со стороны монархии: от назначения княгини Е. Р. Дашковой в 1783 году директором Петербургской академии наук до публикации в 1785 году типографией Новикова перевода научного труда немецкой естествоиспытательницы Марии Сибиллы Мериан; от издания биографического словаря, включившего в свой словник имена ученых женщин, в 1790–1798 годах до публикации первого труда российских девушек, посвященного предметам натуральной истории, в 1792 году и публичного признания их заслуг Екатериной II. На этом фоне статья господина Гартига 1793 года смотрится вполне органично. Она свидетельствует о том, что в образованной части российского общества проблемы женского «занятия науками» обсуждались, возможно, вызывали споры, что идея о необходимости женского просвещения и «занятия науками» не только была произнесена вслух, но и получила своих защитников и противников. Она также может свидетельствовать о существовании в этот период некоторого количества «женщин-ученых», достаточного для того, чтобы вызвать общественный интерес и общественную дискуссию. Если бы их вообще не было, как иногда представляется нам сегодня, то и обсуждать было бы нечего.