Часть 1
Женщины – любительницы наук в России в конце XVIII – первой половине XIX века

Глава 1
Дамы – любительницы наук в России в XVIII веке – миф или реальность?

Я еще повторю, упражняйтесь в науках! Матери, внушайте дочерям своим вкус к ним с самых нежных лет.

Господин Гартиг. Рассуждение о женщинах, и о выгодах, которые получили бы они от упражнения в науках. 1793 г.

Сведения, которыми мы сегодня располагаем о российских женщинах, увлекавшихся, интересовавшихся и тем более систематически занимавшихся естественными и математическими науками во второй половине XVIII века, очень скудны. Однако в исторической литературе XIX века бытовало мнение, что женщины, имевшие подобные интересы, не только существовали, но что число их было не так уж мало. Например, в 1895 г. писатель Владимир Осипович Михневич (1841–1899), посвятивший целую главу своей книги «Русская женщина XVIII столетия» «писательницам и ученым», заявлял: «В течение означенного периода мы встретим не мало женщин-писательниц и даже ученых², – и далее объяснял характер их занятий следующим образом: – Но все они упражняются в сочинительстве, в науках и искусствах не по профессии, а исключительно, как “любительницы”-дилетантки. Это все хорошо обеспеченные барыни, прекрасно образованные, начитанные, нередко талантливые, исполненные искренней любви к науке³, к литературе и искусству, но занятия сими последними – для них не более, как забава, развлечение или предмет суетного тщеславия. Тут нет места ни системе, ни серьезным целям, ни сознанию общественного долга, как не может быть им места во всякой личной, хотя бы и очень изящной и остроумной прихоти. Оттого-то так тощи и ничтожны в итоге плоды умственно-художественной производительности русской образованной женщины за времена минувшие». И после небольшого отступления продолжал: «Труда⁴, именно, и не хватало предшествовавшим генерациям русской образованной женщины, пробовавшей свои творческие силы на поприще литературы, науки и искусства! Мы говорим о профессиональном⁵ труде, подчиняющемся духовным потребностям общества и одушевленном общественными идеалами. Отсутствие такого труда низводит самое прилежное, самое утонченное занятие наукой и искусством на степень эстетического переливания из пустого в порожнее. К сожалению, таков был, в большинстве случаев результат женской производительности в помянутой области до последнего почти времени»⁶. (Заметим в скобках, что единственное исключение В. О. Михневич делал для актрис, труд которых он также признавал интеллектуальным и весьма выдающимся⁷.)

К сожалению, В. О. Михневич, кратко перечислив нескольких писательниц, переводчиц и поэтесс, деятельность которых с тех пор многократно изучалась, назвав несколько известных светских дам – покровительниц наук и художеств, также неоднократно привлекавших внимание исследователей, не назвал ни одного имени женщины-ученой, кроме, конечно, Е. Р. Дашковой. Таким образом, не очень понятно, на чем же основывалось его утверждение о большом количестве женщин-ученых в России второй половины XVIII века и на основании чего он давал такую детальную характеристику их социального положения, уровня образования и, главное, характера занятий науками. Возможно ли, что В. О. Михневич ошибался или дал волю писательской фантазии? Посмотрим на этот предмет несколько подробнее.

13 октября 1717 года по личному приглашению Петра I прибыла в Петербург Доротея Мария Генриетта Графф (1678–1743), дочь знаменитой художницы, путешественницы, энтомолога Марии Сибиллы Мериан (1647–1717). Она получила место преподавателя в Фигурной палате Академии наук, обучая первых российских граверов и художников рисованию и живописи, но этим не ограничивался круг ее деятельности. Доротея Мария ухаживала за своей знаменитой матерью в последние годы ее жизни. Она же была распорядителем ее наследства, прежде всего научного. Как пишет биограф Марии Сибиллы Т. А. Лукина, «своей главной задачей она сочла завершение третьей части “Книги о гусеницах”. Мария Сибилла в последние годы жизни была особенно заинтересована в этой работе, так как хотела включить в нее свои новые наблюдения и исправить вкравшиеся ошибки. Книга вышла в свет в год смерти ее создательницы. На титульном листе значилось: “Третья и последняя часть “Происхождения и питания гусениц” Марии Сибиллы Мериан. Приложение содержит некоторых суринамских насекомых. Их наблюдала ее старшая дочь Иоганна Елена Херолт во время пребывания в Суринаме. Все вместе нарисовала и издала в свет младшая дочь Доротея Мария Хенрика”. Пятьдесят гравюр этой части были выполнены по рисункам Марии Сибиллы. Ею же был написан и пояснительный текст»⁸. В России Доротея Мария помимо преподавания рисовала экспонаты Кунсткамеры, в основном птиц. Она многое сделала для развития музейного дела в нашей стране. «То, что дочь Марии Сибиллы без колебаний согласилась переселиться в далекую, не известную ей страну, в город, который только еще строился, подтверждает ее смелость и решительность, – пишет Лукина. – Она была достойна своей матери. Доротея Мария, или “Гзельша”, считалась в стенах Петербургской Академии авторитетом не только в вопросах художеств, но и во всем, что касалось Южной Америки: ведь, подобно своей матери, она побывала там среди первых исследователей Суринама, первооткрывателей его животного и растительного мира (более ранние исследователи Южной Америки, жившие в России, неизвестны)»⁹. По имеющимся на сегодняшний день сведениям, Доротея Мария Графф являлась первой женщиной, принятой на службу в Петербургскую Академию наук. Второй стала через шесть с лишним десятилетий княгиня Е. Р. Дашкова.

В одном В. О. Михневич был, безусловно, прав: говоря о женщинах, интересовавшихся наукой в последние десятилетия XVIII века, никак нельзя обойти молчанием деятельность светлейшей княгини Екатерины Романовны Дашковой (1743–1810). Директор Петербургской академии наук (1783–1796), создатель и президент Российской Академии (1783–1796), она давно и с полным правом признана выдающимся организатором науки своего времени¹⁰. Из собственных записок княгини широко известны ее увлечения философией, музыкой, архитектурой, художественной литературой. Однако сведений о ее отношении к естественным и точным наукам (здесь мы имеем в виду личный интерес к естествознанию) почти нет, да и исследователи жизни и творчества Е. Р. Дашковой не обращали особого внимания на этот вопрос. Тем не менее отдельные замечания, разбросанные по страницам «Записок» княгини, позволяют предположить, что и эта сфера человеческого знания входила в круг ее интересов. Рассказывая, например, о своем пребывании в Брюсселе во время второго заграничного путешествия (1775–1782), она пишет: «Каждое утро мы отправлялись с доктором Бюртеном в окрестности города и составляли гербарий из растений, не виданных мною у нас»¹¹. Во Флоренции она осматривала не только картинную галерею, церкви, библиотеки, но и «великогерцегский кабинет естественной истории». И не просто осматривала, поскольку, по ее словам, «его королевское высочество приказал дать мне все дублеты, которые я пожелаю иметь, вследствие чего я получила много окаменелостей и не только местных, но со всего земного шара…»¹². Описывая собор города Пизы, Е. Р. Дашкова отмечает: «Любитель естественной истории¹³ заметит, что одна из маленьких колонн, поддерживающих кафедру, составлена из кусочков разных сортов порфира, соединенных между собой пастой из простого порфира»¹⁴. Во время пребывания в Вене Екатерина Романовна посещает императорский музей, причем замечает, что император Иосиф «… мне предложил выбрать из его кабинета какие угодно дублеты и простился со мной, заявив, что, зная мою любовь к естественным наукам, не решается дальше отнимать у меня драгоценное время», – чем Е. Р. Дашкова не преминула воспользоваться: «Я выбрала кое-какие образцы минералов Венгрии и других провинций», – пишет она¹⁵. В Праге княгиня купила «очень дешево» «коллекцию окаменелостей различных пород деревьев и образцы мрамора»¹⁶. Таким образом, можно с уверенностью сказать, что как сама Е. Р. Дашкова, так и окружающие причисляли ее к «любителям наук» и что собирание естественно-научных коллекций, несомненно, было одним из ее увлечений. Правда, основываясь на материале «Записок», трудно определить глубину этого интереса, поскольку приведенные нами упоминания отрывочны. Кроме того, известно, что Е. Р. Дашкова совершала свое путешествие с целью завершить образование сына (во всяком случае, так она заявляла), так что посещение естественно-научных музеев и кабинетов могло быть частью образовательной программы, составленной ею для сына, а отнюдь не данью собственным увлечениям. Можно ли с полным правом назвать Е. Р. Дашкову «натуралистом», как это делает в своей работе Л. Я. Лозинская¹⁷? Было ли ее занятие коллекционированием всего лишь данью моде? В нашем распоряжении недостаточно фактов, чтобы ответить на эти вопросы. Однако некоторые факты, подтверждающие мнение Л. Я. Лозинской, все-таки имеются. Так, в 1783 году, заняв пост директора Академии, Е. Р. Дашкова стала инициатором чтения академиками бесплатных популярных курсов математики и естественной истории (1785–1802). Современные исследователи очень высоко оценивают их, относя к числу «крупнейших просветительских начинаний, осуществленных Е. Р. Дашковой в Академии наук»¹⁸. Рассказывая об этом начинании, Е. Р. Дашкова писала: «Я часто присутствовала на лекциях…»¹⁹ Также не раз и не два на страницах своих «Записок» Е. Р. Дашкова упоминает сады, в создании которых она принимала непосредственное участие. В ее собственном саду, распланированном ею, «каждое дерево и каждый куст были посажены» по ее выбору и на ее глазах²⁰. По просьбе брата, А. Р. Воронцова, она занималась планировкой и обустройством его сада и пр.²¹ Помимо этого Е. Р. Дашкова вскользь замечает, что имела «некоторые познания в медицине»²². Таким образом, подводя краткий итог, можно сказать, что княгиня Е. Р. Дашкова занималась собиранием естественно-научных коллекций, причем в создании некоторых (например, гербариев) принимала личное участие. За границей она посещала естественно-научные музеи и кабинеты, а в России – академические лекции по математическим и естественным наукам и несомненно увлекалась садоводством. Все это подразумевает, что она имела достаточно широкий кругозор в области естественных наук.

Рис. 1. Портрет княгини Е. Р. Дашковой. 1808 г. Неизвестный художник с оригинала 1790-х гг.

Однако для нашего исследования важен ответ на вопрос: насколько типичными для своего времени или, наоборот, нетипичными были познания и увлечения княгини Е. Р. Дашковой? В своих «Записках» Е. Р. Дашкова как-то упоминает церемонию раздачи премий в Академической конференции: «День, назначенный для раздачи премий, был объявлен заранее в газетах, и публики собралось очень много. Были иностранные министры и даже дамы…» – пишет она²³. Было ли появление «дам» в Конференции Академии событием чрезвычайным, вполне заслуживавшим эпитета «даже»? Трудно сказать. Е. Р. Дашкова, по ее собственным словам, «не любила появляться в научных конференциях»²⁴, так могла ли она знать о том, кто там бывал регулярно? Вполне возможно. К сожалению, из отчетов академиков, читавших публичные лекции, нельзя понять, посещали ли их женщины. Никто из них об этом не упоминает, так же как и сама княгиня²⁵.

Однако при внимательном изучении литературных источников можно встретить отрывочные и мимолетные упоминания о современницах княгини Е. Р. Дашковой, так или иначе проявивших свой интерес к естественным наукам. Например, в № 13 «Дамского журнала» за 1830 год в рубрике под названием «Материалы для истории русских женщин-авторов» появилась краткая информация о сестрах, княжнах Анне Михайловне (впоследствии – Грессер, 1776 (?) – 1827) и Екатерине Михайловне (впоследствии – Кожина, 1777–1834) Волконских, дочерях бригадира князя М. П. Волконского, опубликовавших в 1792 г. выполненный ими перевод книги «Рассуждения о разных предметах природы, наук и художеств»²⁶. К этому времени в русской литературе уже были известны имена нескольких дам и девиц переводчиц. Но никто из них раньше, кажется, не обращал внимания на научную и научно-популярную литературу. «Рассуждения о разных предметах природы, наук и художеств» представляли собой в соответствии с современной терминологией «книгу для чтения» или, можно сказать, хрестоматию, содержавшую отрывки из сочинений по естественным наукам, астрономии, письму и книгопечатанию, а также из политических и «моральных» наук. Как замечал анонимный автор «Дамского журнала»²⁷, сестры перевели и напечатали «весьма полезную для Натуральной Истории книгу… <…> Профессор Озерецковский²⁸ и многие другие из наших ученых естествоиспытателей отдавали всю должную справедливость счастливому выбору переводчиц и хвалили самый перевод их, не затрудненный даже и при технических выражениях – науки, столь много замечательной, в особенности под пером женщины!»²⁹ Чем был вызван выбор княжон Волконских: личным интересом, желанием угодить кому-то из родственников и друзей, случайностью – неизвестно. Однако, как заметил в 1874 году писатель и историк Даниил Лукич Мордовцев (1830–1905) в книге «Русские женщины нового времени», «надо отдать честь этим девушкам, что их не остановила трудность такой работы, как перевод ученого и весьма капитального в то время сочинения»³⁰. Д. Л. Мордовцев счел необходимым добавить от себя несколько слов по поводу «ученой терминологии», которая «была несравненно менее установлена и выработана, чем в настоящее время: известно, как ученая терминология и теперь затрудняет наших современных переводчиков и переводчиц», – писал он³¹. Автор «Дамского журнала» передал также слова, якобы сказанные по поводу работы сестер Волконских Д. И. Фонвизиным некоему приятелю: «Прочти перевод княжен Волконских; его скоро напечатают, и ты увидишь, что при изображении моей последней Софьи я еще весьма мало задал ей учености: наши Россиянки начали уже и сами знакомить нас с Бонетами³² и Бюффонами»³³. Вообще, кажется, публикация перевода княжон Волконских не прошла незамеченной. По словам графа Дмитрия Ивановича Хвостова, приславшего некоторые дополнения и исправления в редакцию «Дамского журнала», перевод этот был показан княгине Е. Р. Дашковой, которая в свою очередь передала его императрице Екатерине II. Екатерина пожелала познакомиться с переводчицами лично, и Е. Р. Дашкова представила ей их во время одного из петергофских маскарадов. «Императрица изволила приласкать юных переводчиц пред всею публикою», – замечал Д. И. Хвостов³⁴.