«Это что же… я?» – спросила Аделаида, глядя на длинные ноги отражения. Отражение усмехнулось, пожало плечами и засунуло руки в карманы джинсов. В кармане обнаружилась сложенная вчетверо бумажка. Аделаида развернула ее – оказалось приглашение на грандиозную весеннюю распродажу – пятилетней, правда, давности.

Две минуты спустя, забрав всю имеющуюся в доме наличность, Аделаида стремительно шагала по освещенной солнцем улице в сторону торгового центра.

На улицах, во дворах и подворотнях гремела совершенно разошедшаяся капель. В бирюзовых лужах кувыркались и восторженно вопили воробьи. Осколки битого стекла у винного магазина на углу Главного проспекта и улицы Гражданского Согласия (бывшей Красноармейской) лучились чистым бриллиантовым светом. Граждане, ошалевшие от внезапно нахлынувшего солнца, неуверенно толклись у расцветших весенними красками витрин.

Внутри торгового центра было тесно, шумно и многолюдно. Аделаида, проблуждав полчаса в кружевных лабиринтах отдела женского белья, вышла оттуда с нетронутым кошельком, но с трепещущим сердцем. Стайка молодежи у нового обувного павильона, примерявшая модные сапоги, дружно поздоровалась с нею. Аделаида смущенно кивнула и поспешила подняться на второй этаж.

Там, посредине пустого, не полностью еще занятого прилавками пространства возвышался безголовый женский манекен, облаченный в легкое и изящное весеннее пальто.

Оно было цвета предрассветного неба, цвета тумана, цвета глаз Аделаиды; оно загадочно мерцало и переливалось жемчужным блеском в мощных лучах солнца, пробивших себе дорогу сквозь пыльные окна.

Аделаида протянула руку и робко дотронулась до мерцающего чуда. Ткань оказалась мягкой и шелковистой на ощупь, теплой, льнувшей к рукам, словно кошка, ждущая, чтобы ее погладили.

– Хотите примерить? – за спиной Аделаиды возникла девушка-продавец с равнодушным взглядом. Ее челюсть равномерно двигалась, перегоняя из стороны в сторону комочек вишневой, судя по запаху, жвачки; ее глаза были устремлены на какую-то точку за левым Аделаидиным ухом.

– Да, – сказала Аделаида, удивляясь самой себе, – хочу. Только это, наверное, не мой размер. Вы мне дайте пятидесятый.

Девушка удалилась. Аделаида зашла в примерочную и с удовольствием скинула тяжелую и влажную от капели дубленку.

Девушка принесла пальто. Аделаида приняла дивную вещь дрожащими от волнения руками и медленно, осторожно облачилась в нее. Ткань легла ей на плечи теплой и ласковой тяжестью, словно любящая рука. Аделаида сжала тонкими нервными пальцами мягкий круглый воротник, отделанный серебристым мехом, и прищурилась на свое отражение.

– А вам идет, Аделаида Максимовна, – услыхала она сзади знакомый голос и быстро обернулась. Она, оказывается, забыла задернуть занавеску, и покупатели, шедшие мимо, к лестнице, бросали на нее любопытные взгляды. Сбоку от примерочной стояла нагруженная сумками и пакетами завхоз и смотрела на свою начальницу с веселым удивлением.

– Вы так думаете, Екатерина Алексеевна? – недоверчиво спросила Аделаида, потуже затягивая пояс и поворачиваясь боком к зеркалу. – А вот сзади вроде бы морщит…

Завхоз энергично замотала головой.

– Беру, – решила Аделаида. – Сколько?

Девушка сказала, сколько. Аделаида ахнула и вежливо попросила повторить. Девушка повторила.

– Завтра зарплата, Аделаида Максимовна, – тихо шепнула Аделаиде завхоз, косясь на презрительно поджавшую губы продавщицу, – а вещь действительно хорошая. Как на вас сшита.

Несколько минут спустя обе дамы неторопливо и с достоинством покинули торговый центр. Вещь была надежно упакована в три слоя шелковой бумаги, уложена в коробку и даже перевязана ленточкой. Аделаида, впрочем, сразу же убрала яркую и привлекающую внимание коробку в большой пластиковый пакет, немилосердно измяв при этом красивые ленточные банты.

– Теперь вам потребуется новая сумка и сапоги, – улыбаясь, заметила завхоз, когда они вышли на улицу.

– Да, действительно, – озабоченно отозвалась Аделаида, посмотрев на свои ноги в старых, разношенных, таких привычных и удобных ботинках на толстой подошве. С джинсами и дубленкой они еще смотрелись, и очень даже неплохо, но вот новое пальто определенно требовало чего-то более изящного. Тут же Аделаиде вспомнились те самые серые кожаные сапожки на высоких каблуках, которыми она любовалась в пятницу в ожидании дочери. Как же они были хороши! Правда, дочь тогда сказала… Да и цена… Но все же, как они были хороши и как изумительно они подошли бы к новому пальто!

– А… зарплата в самом деле будет завтра? – осторожно спросила Аделаида.

Завхоз пожала плечами.

– Как обычно, дадут лишь часть денег, – скучным голосом ответила она, – но вам-то не о чем беспокоиться. Вам, Аделаида Максимовна, зарплата будет в любом случае.

– Нет, – сказала Аделаида тихо, – я так не могу. Я, Екатерина Алексеевна, получу свои деньги только вместе со всеми сотрудниками. Составьте список наиболее нуждающихся и завтра выдайте им в первую очередь.

Завхоз внимательно посмотрела на Аделаиду.

– Будь по-вашему, – так же тихо ответила она.

В молчании дошли они до перекрестка. Налево дорога уводила к парку, музею и железнодорожной станции, направо – к городской гостинице «Серебряное озеро».

– Мне направо, – сказала завхоз, – сегодня моя невестка дежурит в гостинице, навещу ее, посмотрю, что да как.

– Сейчас, наверное, у нее не так уж много работы, – отозвалась Аделаида, соображая, как бы половчее задать интересующий ее вопрос.

– Да, – согласилась завхоз, – во всем втором этаже живут только делегаты поэтического съезда… как их там… «Северное братство», кажется, пара налоговиков из центра и наш гость.

– А, он, стало быть, тоже в «Серебряном озере» остановился? – ровным голосом спросила Аделаида.

– Ну а где же ему еще быть, – удивилась завхоз, – не в общежитии же пищевого института. Там и живет, в номере люкс.

– А разве в «Серебряном озере» есть номера люкс? – осторожно спросила Аделаида.

– Как вам сказать, – усмехнулась завхоз, – вообще-то это обычный одноместный номер, но… за небольшую дополнительную плату постояльца не будут беспокоить по ночам предложениями различных услуг.

– Ловко! – восхитилась Аделаида.

– Да, – согласилась завхоз, перекладывая сумки из одной руки в другую, – может быть, пройдетесь со мной до гостиницы?

– Н-нет, пожалуй, – отказалась Аделаида, пряча глаза, – я собиралась зайти к мужу в музей…

– А, ну тогда до завтра! – попрощалась завхоз.

Аделаида некоторое время смотрела ей вслед, как она идет со своими сумками, уверенно, спокойно, неторопливо огибая лужи, и сразу всем становится ясно – это сильная, уверенная в себе женщина, не знающая сомнений и колебаний, живущая той жизнью, которую сама себе выбрала и построила, и на душе у нее спокойно, и все у нее идет так, как нужно ей.

А она? Отчего это вдруг она отказалась проводить завхоза? Ей ведь всегда было так приятно и интересно беседовать с этой замечательной женщиной. И с какой стати она обманула ее, сказав, что собирается зайти к мужу? А, ну да, конечно, музей. Надо договориться насчет экскурсии для нашего иностранца. Для господина директора лицея, который не нуждается в различных услугах. А в чем, интересно, он нуждается? Господи, о чем это я думаю…

Домой, сказала Аделаида решительно, немедленно домой; слишком много народу вокруг, и почему-то кажется, что все на нее смотрят и все читают ее мысли, пылающими буквами отпечатанные на лбу.

Дома, в пустоте и прохладе своих тщательно убранных комнат, ей стало гораздо спокойнее. Она снова примерила пальто (завхоз была права, сидит идеально!) и окончательно убедилась в том, что вся ее старая обувь совершенно к нему не подходит… как и сумка… как и перчатки. Пересчитав оставшиеся деньги, Аделаида грустно вздохнула. С мечтой явиться завтра же в новых вещах приходилось расстаться. Занять у кого-нибудь? Попросить, чтобы у кого-нибудь занял муж? Невозможно. Она никогда так не делала. И не собирается делать. Ни при каких обстоятельствах. На тряпки – никогда.

Пришел муж, озабоченный и чем-то недовольный. К сообщению Аделаиды о покупке нового пальто отнесся великодушно («правильно, давно пора»), но без особого интереса. Цену тоже воспринял спокойно, и вообще было заметно, что он где-то далеко.

Так они и поужинали – каждый в своих мыслях.

После ужина Аделаида аккуратно закутала пальто в старую простыню, привязала к вешалке мешочек с лавандой – от моли – и повесила его в стенной шкаф.

* * *

Понедельник – он понедельник и есть, даже если это последний понедельник перед каникулами. Почему-то именно последние дни третьей четверти всегда бывают особенно тяжелы, и не только из-за неизбежных контрольных и повышенной придирчивости учителей. В середине марта, как правило, после долгого зимнего сна под набитыми снегом тучами начинает являться солнце, а когда солнце играет в школьном окне и золотит волосы сидящих впереди девчонок… В общем, вы понимаете.

По утрам в понедельник у 9-го «А» физкультура. Лыжи. Снега в городе почти не осталось, но в парке еще есть, и физрук безжалостно гонит угрюмый и невыспавшийся класс на главную аллею, прямую и длинную, испещренную следами лыж и собачьими отметками.

Недовольно ворча и оскальзываясь на рыхлом грязном снегу, класс становится на лыжи. Физрук уже в двадцати метрах впереди, демонстрирует классический коньковый ход в сложных погодных условиях. Класс постепенно вытягивается следом в медленно ползущую колонну. В арьергарде колонны, как всегда, Саша Горчаков с приятелем, оба зевающие, хмурые, засидевшиеся вчера далеко за полночь за новой компьютерной рубиловкой.

Впереди Саши, но ненамного, в пределах видимости и слышимости, бредут, лениво переставляя свои стройные ножки, две закадычные подруги – Дашка Лыкова и Настя Ягужинская. Легкий ветер играет длинными золотистыми волосами Насти, выбившимися из-под голубой лыжной шапочки, и от этого зрелища у Саши сладко замирает сердце. Девчонки, по своему обыкновению, тихо хихикают над чем-то и не обращают ни малейшего внимания на устремленные им в затылок мужские взгляды.

Так бы идти и идти себе не спеша, до самого конца аллеи, до деревянного терема музея, а там укрыться от ветра и бдительного ока физрука за мощными бревенчатыми стенами да спокойно выкурить сигаретку-другую, пока он будет гонять остальных по поляне. Так ведь нет же – физрук останавливается посередине, явно имея намерение пропустить класс вперед и понаблюдать за их техникой.

Саша вытянул голову и с тоской посмотрел вдаль. До спасительных стен музея оставалось еще порядочно; семь потов сойдет, если двигать туда этим дурацким коньковым ходом, да еще по вязкому снегу. И тут он увидел, что навстречу по аллее кто-то бежит – причем так легко, быстро и уверенно, словно под ногами у него не рыхлая снежная каша с коричневыми пятнами известно чего, а вылизанная тартановая дорожка стадиона международного класса. Длинный, белобрысый, в стильном спортивном костюмчике, морда загорелая – ба, да ведь это же наш немец! Девки, стервы, вытаращились на него, все, как одна, и Анастасия, звезда моя небесная, туда же… Немец между тем притормозил возле Андрея Палыча, зубы оскалил, по своему обыкновению, и руку ему протягивает. Ну, Андрей Палыч руку-то ему пожал, но с должной хмуростью, и сразу же отвернулся – некогда мне, мол, тут с тобой.

Немец – тот ничего, кивнул, ладно, мол, увидимся, и пошел себе отмахивать дальше. И ведь что удивительно: пронесся мимо на всех парах, а дух от него свежий, и вроде бы травами какими-то пахнет. Девчонки всполошились, заорали вслед:

– Карл Генрихович, а вы на урок к нам придете?

Тут уж Саша не выдержал – плюнул; да еще от душевного расстройства наехал на собственную палку и чуть не лег носом в снег. Спасибо другу Сереге – за шиворот удержал.

– Навалять бы ему хорошенько, – помечтал Саша, оглянувшись.

– Как же, навалял один такой, – усмехнулся друг, – ты его руки видел?

– А что? – удивился Саша. – Руки как руки, ничего особенного…

– У него же кулаки ободранные, – объяснил наблюдательный Серега, – а на роже, заметь, ни царапины.

Они миновали неподвижно стоявшего физрука.

– Ну и что, подумаешь, – сказал Саша громко, – а вот наш Андрей Палыч его бы в два счета сделал!

– Разговорчики! – осадил их Андрей Палыч, но беззлобно, порядка ради, и на душе у Саши малость полегчало. Трех кругов по поляне, впрочем, избежать не удалось, и в школу они с другом вернулись взмыленные, что твои лошади.

На литературе приходили в себя после лыж, а дальше должен был быть английский. На большой перемене Саша сходил в столовую, сел за столик подальше от Насти, в гордом одиночестве выпил стакан чаю и съел сладкий пирожок. После чего, неприступный и суровый, отвернув голову, прошествовал мимо хихикающих девчонок к выходу.

До звонка оставалось еще десять минут, и в кабинете иностранных языков никого не было. Саша сел за заднюю парту у окна и приготовился немного вздремнуть, как вдруг дверь распахнулась, и в кабинет ввалился немец под руку с Воблой. Саша аж заморгал от изумления. И мысли его пошли примерно так…