Ловчикову Б. А.
В тот год сорок первый, жестокий,
На стыке двух сельских дорог,
В засаде расчёт одинокий
Колону фашистов стерёг.
И бой на заре завязался:
Расстрелян был танковый взвод,
Но весь под осинкой остался,
Раздавленный танком, расчёт.
Бойцов тех, по танкам стрелявших
И павших, долг выполнив свой,
Как без вести даже пропавших,
Никто не отметил строкой…
Давно уж война миновала,
И здесь, под осиновый стон,
Сыновья рука откопала
Отцовский солдатский жетон.
Путь вёл к этой рослой осине
Из дальних мальчишеских лет:
От школьного возраста сына
До зрелого возраста – дед!
Сын подлым намёкам не верил:
«Зря ищешь – с врагами удрал!»
И вёрсты военные мерил —
По братским могилам считал.
От волжских степей до Берлина
Он тысячи кладбищ прошёл…
Лишь здесь – под смоленской осиной
Отца средь забытых нашёл.
Страна юбилейную дату
Встречает под орденский звон,
И сын прикрепляет награду
К портрету – солдатский жетон!
9 мая 1995 года
Всё умел и делал сам,
Верил в сказочные дали,
Но не верил в чудеса —
Знал, что сбудутся едва ли.
Весь в делах встречал рассвет
И трудился до заката,
И вины его в том нет —
Получал не ту зарплату…
Всю войну прошёл пешком
От начала до победы,
Брёл с солдатским вещмешком
Сквозь её кошмар и беды.
Как работник и солдат
Память добрую оставил:
Посадил прекрасный сад,
Как хозяин дом поставил,
Вывел в люди сыновей,
Грудь наградами украсил…
Путь под крест у тополей
Был тяжёл, но не напрасен!
Всем, прожившим так, как он,
Сна и устали не зная,
Низкий до земли поклон,
Память вечная земная!
Генерал-полковнику Мещерякову В. И.
Который день окоп – как бастион!
И день за днём – на штурм стеной фашисты!
Свечою таял стойкий батальон —
Отцы встречали смерть как коммунисты!
Не отошли, твердя, как клятву: «Стоп!»
Встречая смертью смерть – не отступили!
Как эстафету, грозный свой окоп
Нам, смене их, с надеждою вручили.
Уж много лет и я с тех пор в строю,
Во имя мира над родной планетой
Меж сверстников за бруствером стою,
Приняв в окопе грозном эстафету!
Но вот и мне звучит команда: «Стой!»
И нас в запас зовут «Славянки» звуки.
И, уходя, окоп надёжный свой
Хочу вручить в достойнейшие руки!
Уж давно я гражданским считаюсь,
Цепь житейских препятствий грызу,
Но при этом всегда вспоминаю
Ту дубину и ту полосу!
Наши давние грёзы исполнились,
Стало явью, что было мечтой:
Мы курсанты, мы больше не школьники,
Нас скрепил дисциплиною строй.
Мы уже не сыночки, не хлюпики,
Нас присягой крестила страна,
Вместо дома казармы и кубрики,
Мать с отцом – заменил старшина.
Припев:
Мы в курсантском строю
В жизнь шагаем свою
Ежедневным уверенным маршем,
В ряд, спина за спиной,
Мы колонной одной —
Верным курсом в грядущее наше!
В ратном деле пока мы романтики,
Наша служба по-прежнему класс,
И пока командиры-наставники
Все заботы решают за нас.
Но не зря мы подошвами топаем
И казённую кашу едим:
Мы спешим проторёнными тропами
К непроторенным тропам своим!
Припев.
И наступит пора, лейтенантами
Мы покинем курсантский приют,
Но в душе, не старея, курсантами
Мы навечно останемся тут!
Всё, что нас закалило и сблизило:
Общий вуз, общий класс, общий строй —
Всё, чем память навечно пронизана,
Унесём, как присягу, с собой!
Припев.
Город Гатчина вестью взволнован:
Ожил Павловский царский дворец,
ВМУЗ[1] правительством здесь обоснован
В восстановленных срочно каре.
Перемен люди города ждали,
Хоть давно отгремела война,
Их по-прежнему в страхе держали
Воровская среда и шпана.
И лишь только морские курсанты
В город хлынули строем лихим,
Обнаглевшие экс-арестанты
Дать урок приготовились им.
И в субботу, в их день увольненья.
Собралась приблатнённая рать,
Чтоб наглядно в местах развлеченья
Свою в Гатчине власть показать…
Первых трёх в биллиардной избили,
Проучили кастетами в кровь,
В клубе головы двум проломили,
Показав свой серьёзный настрой.
Весть о бойне в дворец за секунды
Долетела, и сразу же тут
По морскому: «Ребята, полундра!
Наших в кровь уголовники бьют».
И два взвода ушли в самоволку[2],
Чтоб схлестнуться с оравой блатной,
Шёл как в бой, проявляя сноровку,
Гневом дышащий слаженный строй!
Всех, кто цепи, кастеты имели,
Кто вставал перед строем стеной,
Били бляхами в кровь, не жалели,
Выбивая победный настрой.
И бежала орава блатная
Кто куда от нежданной беды,
Все свои рубежи оставляя,
Унося назиданья следы…
Утром местные власти рыдали:
Был виновником слёз адмирал,
А затем перед ним мы стояли —
Он зачинщиков драки искал.
Трое сразу отчислены были
За участие в драке на флот,
Самовольщиков скопом лишили
Увольнений на месяц вперёд!..
Но с тех пор стало в Гатчине тихо:
Не тревожила город шпана!
Видно, мы поработали лихо,
Наш урок не забыла она!
Вновь комоды[3] лютуют и злятся,
Взводный нас, словно коршун, дерёт:
Полосу бесконечных препятствий
В сотый раз штурмовать должен взвод.
Будет кросс, будет плаванье в стужу,
Возглас: «Газы!»… И бег по бревну,
Под «колючкой» ползти будет нужно
И гранату в траншею швырнуть!
И штыком, завершая атаку,
Заколоть нужно чучело там,
Где дубиной, замотанной в паклю,
Капитан может дать по зубам.
Я препятствия все одолею,
Лишь одно для меня, как напасть:
Не могу после кросса в траншею
Я проклятой гранатой попасть!
Не могу дотянуться до цели:
Каждый раз недолёт метров пять!
Потому вместо сна всю неделю
Я бросал этот чёртов снаряд!..
Друг за другом, пыхтя и потея,
Мы к соломенной цели спешим…
Первым штык «осоломил» Злодеев,
Колет чучело Вовка вторым…
Игорёк после кросса сломался,
На гранате Телятников сдох,
Костя паклей и кровью плевался —
Отразить он дубину не смог…
Я спешу к рубежу, задыхаясь,
Полон общих заветных надежд…
Наконец, чуть живой достигаю
Этот самый гранатный рубеж!
И все силы, как близкой подруге,
Ненавистной гранате отдал…
И, как после острили, с испуга
Наконец-то в траншею попал!
От дубины с уроном отбился —
Паклей с кровью, как Костя, плевал;
Но среди оплошавших кичился,
Что зачёт по препятствиям сдал!
Уж давно я гражданским считаюсь,
Цепь житейских препятствий грызу,
Но при этом всегда вспоминаю
Ту дубину и ту полосу!
В небе звёзды загораются,
Воздух свеж, легко дышать.
С песней рота отправляется
Перед отдыхом гулять.
Старшина привычно ратует:
«Добры молодцы, споём?»
Запевалы, шаг печатая,
Запевают, но о чём?
Мы из «Ласточки-касатки»,
«Солнце брызни», «Караван»
В установленном порядке
Бьём подошвами слова.
И без пафоса, понурые,
Кое-как терзаем тишь.
Горло рвут комоды хмурые —
С ними разве промолчишь!
Но однажды, скукой взбешенный,
Старшину вгоняя в жар,
Вовка в ногу бросил песенный
Наш родной репертуар.
Мы его под струны звонкие
Меж собой любили петь,
Им с любимыми девчонками
В увольненьях души греть.
В нём: курсант с единой меркою —
Он «И Папа, и Султан»,
«Чайный домик с бомбаньеркою»
И «Суровый капитан!».
Всё, что в нём было заложено,
Чем встревожена душа,
Рота выдала восторженно
Под чеканно-твёрдый шаг.
По утрам подъём жестокий,
Словно рухнувший ледник,
Нарушает сон глубокий
Под старшинский грозный крик!
И, проснувшись, в озлобленьи,
С полузаспанным лицом
Сядешь в сонном отупленьи
На кровати мертвецом;
И сидишь, согнувши спину,
Ноги в «гады»[4] опустив,
Тянешь время, как резину,
Пять минут добрать решив.
Целый взвод к кроватям жмётся,
Продолжая сидя спать!
Старшина из кожи рвётся,
Всех пытаясь растолкать.
«Приготовиться к зарядке!» —
Вдруг команда прозвучит,
И, проснувшись, в беспорядке
Целый взвод в гальюн[5] спешит…
Построеньем на зарядку
Возмущённый без границ,
Старшина в свою тетрадку
Занесёт проспавших лиц.
И затем идёт грозою
На гальюнщиков и сонь —
Тут дрожит стальной струною
«Анархический уклон!»
Но едва порывы гнева
Оставляют старшину,
Снова прежняя система,
Снова предпочтенье сну!
Я не теряю время зря —
Готова форма синяя,
Блестят резные якоря
И дисциплинка[6] стильная.
В казарме месяц я копчусь,
Тоска – невыносимая,
К любимой нынче прикачу,
Ты жди меня, любимая!
Весь месяц в робе[7] проторчал
На камбузе с картошкою,
Свою любимую встречал,
Как зэк, через окошко лишь!
За эти тридцать долгих дней
С уставом подружился я,
Вновь увольненье светит мне,
Ты жди меня, любимая!
Строй увольняющихся ждёт,
Парадно отутюженный,
Нас в город увольнять идёт
Опять кап-раз[8] простуженный.
Он будет форму проверять,
Подход, отход фиксируя,
Я отработал их на пять,
Ты жди меня, любимая!
Нарядным быть старался зря,
Украсив форму синюю
В неуставные якоря
И дисциплинкой стильною:
Кап-раз простуженный решил,
Что этим флот обидел я,
И увольнения лишил,
И всё же – жди, любимая!
Коль форму зарубил кап-раз,
Сменю её футболкою,
А увольненье хоть на час —
Запретной самоволкою.
Я на свободу путь найду,
А там – ищи, лови меня!
К тебе, любимая, приду,
Ты жди меня, любимая!
За столом подполковник – суровый доцент,
Он о слове пощада – не знает!
Я же вынул «не свой» – без пометки билет
И горю, аж озноб пробирает!
У доски, словно дьякон, басит Игорёк:
«Свой билет!» – вот и прёт, как автобус,
Пусть на жёлтый, но всё ж – пропускной огонёк
В долгожданный на Родину отпуск!
Два вопроса, навскидку, с грехом пополам
Я на тройку осилить сумею;
Но пример, хоть убей, я доценту не сдам,
Хоть до самых трусов пропотею!
SOS, конечно, без звука дежурный принял!
«Взятку» как получить? – В этом фокус:
Чтобы верхнюю полку доцент не отнял
В долгожданный на Родину отпуск!
Я на взводе! Мне скоро к доске выходить!
А спасенья из пропасти – нету!
У доцента решаюсь бумагу просить,
Будто бьюсь над примером к билету!
И дежурный с бумагой мне ручку вручил —
В ней решенье запрятано в корпус!
Я – воскрес! Будто с нею: «Добро!» получил
В долгожданный на Родину отпуск!
На перроне растаял дружка силуэт:
Он «сгорел!», оставлять его жалко!
Не спасли его даже с пометкой билет
И полней, чем учебник, шпаргалка!
Для него пересдача: путь с курса на курс,
На учёбу дальнейшую пропуск!
Ну а я с корешами на поезде мчусь
В долгожданный на Родину отпуск!
О проекте
О подписке