Читать книгу «Полынь скитаний» онлайн полностью📖 — Ольги Рожнёвой — MyBook.
image

Первые воспоминания Ритки

Первые воспоминания Ритки относились к Урумчи: снежные шапки Тянь-Шаня, серебристая зеркальная поверхность большого озера, куда они, видимо, выезжали всей семьей для отдыха.

Снежные шапки Тянь-Шаня


Дальше воспоминания становились мрачными: она помнила сырую холодную камеру, в которой народу набилось так много, что невозможно было лечь – не хватало места. Наконец мамочка нашла какой-то уголок и смогла уложить Ритку и Лидочку. Бабушки не было с ними, ее поместили в другую камеру. В тюрьме свирепствовали тиф и холера. Тиф, что в старину называли гнилой или нервной горячкой, не обошел стороной и дочерей Веры Константиновны.

Эта страшная болезнь любит скопление людей – грязных, немытых, голодных людей, и тюрьма была излюбленным местом ее обитания. Коварный тиф поражает незаметно, человек может быть уже болен, но не знать об этом: признаки болезни появляются чаще всего только на седьмые – десятые сутки. Бактерии выделяются в это время уже не только с испражнениями, но даже с потом: окружающие могут заразиться смертельной болезнью в любую минуту.

Рита помнила, как мамочка сидела возле нее и клала прохладную ладонь ей на пышущий жаром лоб, – это было единственным лекарством. Жар сменялся ознобом, затем снова жаром, страшно болела голова, ломило кости, мышцы, мучила упорная рвота. Ритка уже хотела только одного – умереть, когда внезапно, под утро, на ее исхудавших ключицах и впалом животе высыпали розовые пятна. Температура спала, и больная пошла на поправку. Она еще долго чувствовала сильную слабость и заново училась ходить: ослабевшие ножки отказывались держать свою маленькую хозяйку.

Во время болезни дочери Вера Константиновна не спала, а лишь впадала в короткую дрему и тут же просыпалась. Сердце трепыхалось, она боялась: стоит ей уснуть – смерть заберет ее Риточку. Когда опасность миновала, Вера Константиновна уснула крепким сном. Она уснула сидя, прислонившись к холодной стене, и ни крик соседок по камере, ни духота, ни нестерпимая вонь от переполненной параши не могли потревожить ее сна.

Когда Вера Константиновна проснулась – оказалось, что температура поднялась у младшенькой – Лидочки. Коварный тиф дал матери короткую передышку и взялся за вторую дочь. Хрупкая Лидочка болела тяжелее старшей сестры. Около двух месяцев малышка находилась между жизнью и смертью, и только материнская молитва не отпустила ее в мир иной.

Когда обе дочери выздоровели – роскошные, густые волосы их матери от переживаний выпали клочьями, а оставшиеся редкие пряди из золотисто-пшеничных стали совершенно седыми. В тюрьме Вере Константиновне исполнилось двадцать девять лет.

Для русских начали строить, опережая фашистов, газовые печи. Начальник тюрьмы, монгол, знал Константина Петровича, поэтому давал его жене и дочери с детьми дополнительный паек, иначе бы все они умерли с голоду еще тогда. Потом этот монгол вывел Дубровиных из тюрьмы, посадил в грузовик и отправил в Кульджу. Как ему это удалось – Ритка не знала. Знала только, что их спаситель – бывший пациент дедушки. Как много добра нужно сделать, чтобы люди не просто помнили о самоотверженном докторе, а рисковали ради его близких собственной жизнью…

Милый дедушка Константин Петрович! Ты достойно представлял Россию в чужой стране и был настоящим посланником своей Родины! Ты всю жизнь творил добро, лечил бескорыстно и богатых, и бедных, и даже в тюрьме вылечил нескольких больных.

Одним из них был бедолага-сокамерник, заразившийся кожной болезнью, которая называлась среди простого народа «огонек». Эта язва часто выбирала себе местом жительства голову человека, тогда «огонек» выедал все корни волос, и больной оставался плешивым. Если «огонек» садился на руки, он съедал ногти, образовывал болезненные ямки на коже. Дед, как доктор, до самого расстрела пользовался определенной свободой передвижения и под бдительным оком конвоя собирал травы – лечил больных.

Милый дедушка! Ты помог даже одному из своих тюремщиков, рыжему веснушчатому чекисту, вылечил его загноившуюся рану на предплечье. И когда тебя вели на расстрел и уже все было понятно, истекали последние минуты твоей щедрой и праведной жизни, ты не забыл проверить перевязку, порадоваться быстрому заживлению раны, и рыжий потом, неожиданно для самого себя, плакал как ребенок, стоя у холодного страшного рва.

В Кульдже

Следующим воспоминанием Ритки была Кульджа, расположенная на северном берегу реки Или. Вода в Или летом была теплой, в ней можно было прекрасно купаться, если бы не водяные змеи. Их здесь оказалось огромное количество: они плавали в воде и часто выползали на берег, где чувствовали себя вполне уверенно. Водяные змеи питались рыбами и раками: их укус убивал или парализовывал свою речную добычу, для человека же был безвреден, но Ритка все равно боялась этих змей.

Однажды она играла у реки, собирала камушки, мастерила маленькие арычки[31] и запруды и вдруг почувствовала под ногами что-то мягкое – это оказалась большая серая змея. Она зашипела на Ритку, поднялась, готовясь к броску. Девочка резко отпрыгнула в сторону, и змея, поднимая пыль, быстро поползла к реке и погрузилась в воду. Долго Ритку при воспоминании об этом случае передергивало от ужаса и брезгливости, и теперь она внимательно смотрела под ноги, а чаще всего ходила у реки с крепкой палкой.

Позднее она узнала, что самые опасные не серые, а черные змеи, большие и длинные. От их укусов люди часто умирали. Интересно, что змеи время от времени кусали домашних кур, и куры, такие маленькие по сравнению с людьми, тем не менее выживали. Правда, они теряли все перья, слепли и бестолково кружились по двору, по этому признаку хозяева узнавали о змеином укусе. Но через несколько дней куры приходили в себя, снова обретали зрение и обрастали новыми перьями.

Змеи считались очень живучими: кажется, убили гадину, а оставь ее лежать, она через некоторое время уползет. Поэтому местные, убив змею, всегда отрубали ей голову.

Кульдже повезло: город построили между долиной и горами, в горах бывало холодно, в долине слишком жарко, а здесь умеренные зимние морозы и теплое, тихое лето. Это было сухое тепло с легким освежающим ветерком – такое приятное в отличие от влажного жаркого юга Китая, где пот стекал ручьями с непривычных к такому климату европейцев и мокрая одежда прилипала к разгоряченному телу.

Лучи солнца в Кульдже не жгли, не палили, а ласкали, и под этими ласковыми лучами зрели на многочисленных бахчах вкуснейшие синьцзянские дыни и сахарные арбузы.

По обеим сторонам улиц протекали арыки, местные говорили «арычки»; за арычками – немощеные тротуары. Они были узковатые, грязные в дождь, если прохожие шли навстречу друг другу, то расходились с трудом. Когда в Кульдже появились русские, то уйгуры при встрече на узкой дорожке могли столкнуть чужаков прямо в грязь.

Вообще в этих краях часто было неспокойно: слишком много национальностей, каждая со своими верованиями, привычками, традициями. Как живут соседи в коммунальной квартире: иной раз дружат до родства, а иной, напившись горькой, избивают друг друга до полусмерти, – так соседствовали и народы Синьцзяна.

Старикам Кульджи было памятно, как воевали китайцы с уйгурами, как мужчины уходили на войну, а на женщин с детьми нападали калмыки, забирали как добычу с собой. Нападали днем, поэтому женщины и девушки забирали с утра детишек, уходили из города, прятались до темноты в густых зарослях тальника, что рос по берегам Или.

Калмыки искали их, и женщины спускались в реку с обрывистых берегов, прятались в воде, держась за корни деревьев, – только головы торчали на поверхности. Многих детишек и молоденьких девушек уносило течение, и по Или плыли детские шапочки и тюбетейки – река не возвращала свои жертвы.

Сейчас в Кульдже стояло краткое затишье. Город жил мирно. Уличные дороги были покрыты пылью, которая поднималась вверх от движения повозок и долго висела в воздухе. От большого количества повозок эти дороги покрывались не только ямками, но и большими ямами, весной и осенью полными густой грязи.

Самая большая улица города называлась Тугры купир, что означало «Прямой мост». Грязь здесь доходила до колен лошади, и это было еще ничего, потому что на остальных улицах – Муйын кисек, Китай базар – жидкая грязь доходила лошади до самого живота. Мамочка и бабушка боялись за Ритку – как бы не упала в такую яму: случалось, что в них даже тонули бедные ишаки.


Уличные сцены


Часто на уличных дорогах можно было увидеть, как бык или пара быков тянут арбу, нагруженную тяжелыми мешками. Иной раз арба так прочно застревала в большой яме, что бык никак не мог сдвинуть ее с места, и тогда хозяин изо всех сил тянул веревку, привязанную к кольцу в носу быка. Из большого черного носа текла кровь, капала в грязь, но за веревку неумолимо тянули, при этом награждая быка сильными ударами длинного кнута.

Когда Ритка впервые стала свидетельницей такого зрелища, она плакала. Потом старалась не смотреть в сторону проезжавших мимо телег. Заметила, что китайцы не били своих лошадей, поэтому китайские лошади были сытыми, сильными и никогда не застревали в грязи.

В каждый двор вели широкие мостки, и его окружали высокие стены с деревянными воротами. На ночь окна домов изнутри закрывались на ставни. Самые богатые строили дома из кирпича, средние – из дерева, самые бедные – сбивали из простой земли, с земляными полами. Но все они были без удобств и электричества.

Топили жилье чем придется: соломой, дровами, сорной травой, кизяком. Кизяк делался так: брали навоз любой домашней скотины, в основном овец или коров, смешивали с мякиной или соломой, сушили на солнце, а потом складывали лепешки или кирпичики в кучу под навесом. Горел кизяк не очень, к тому же сильно дымил.

В Кульдже Дубровины жили в казарме, однако после тюрьмы эта казарма казалась им раем.

Русская лекарка

В то время в Кульдже уйгуров называли таранчи, а татар нугаями. Соседями Дубровиных были таранчи, нугаи и дунгане. Ритка познакомилась с уйгурской девочкой Гульсумхан и даже побывала пару раз у нее в гостях. Подружками они не стали: уйгурка сидела дома и помогала старшей сестре по хозяйству, месила тесто для лепешек, кормила скот, а у Ритки в казарме не было ни скотины, ни хозяйства, мамочка с бабушкой в помощи не нуждались, и русская девочка целыми днями напролет осматривала окрестности.

Уйгуры относились к русским неважно, зато очень любили татар и с радостью выдавали своих дочерей за них замуж: ценили их религиозность и грамотность. Почти все татары были грамотными, и уйгуры к татарским именам даже добавляли слово «мулла»[32]: Вали-мулла, Риза-мулла, Вафа-мулла. Грамотных татарок уйгуры величали уважительно «мулла-хатын».

Елизавета Павловна с Верочкой и раньше, благодаря врачебной практике Константина Петровича, близко общались с людьми самых разных национальностей, а сейчас, имея в соседях уйгуров и дунган, близко познакомились с их повседневной жизнью и имели возможность сравнивать обычаи и традиции.

Особенно часто приглашали в гости бабушку: много лет помогая деду в приеме больных, она могла правильно поставить диагноз и дать дельные советы в лечении. Как-то, поспешив на причитания соседки-уйгурки, решившей, что ее муж умирает, Елизавета Павловна обнаружила обычное несварение желудка после сверхобильного ужина и спокойно спасла «умиравшего» английской солью в качестве слабительного и таблеткой люминала на ночь.

Бабушка облегчила также страдания старшего сына этих же соседей: осмотрев больного, поставила диагноз «малярия» и «прописала» хинин, который очень хорошо помог бедному юноше.

Маленькую дочку соседей-дунган, страдавшую уже целый месяц лихорадкой, бабушка боялась лечить: не могла понять причины лихорадки. На малярию было не похоже. Елизавета Павловна вздыхала:

– Был бы Костя с нами, он бы вылечил.

Наконец, пожалев малышку, которую родители уже готовились хоронить, бабушка решилась: с утра приготовила отвар из листьев сенны и первым делом прочистила девочке кишечник, затем прогрела ледяные ножки горячей водой с горчицей и дала крошечную порцию хинина. Вечером заварила чай из корня пиона, вспомнив, как рассказывал ей Константин Петрович о жаропонижающем и противовоспалительном действии этого чудесного растения.

На следующий день повторила процедуры. Когда Елизавета Павловна пришла лечить больную на третий день – девочка, веселая и живая, выбежала ей навстречу: лихорадка отпустила ее.

Благодарные соседи не знали, куда посадить и чем угостить русскую лекарку. Вместе с бабушкой обычно отправлялась в гости и любознательная Ритка.

Жить в соседах – быть в беседах

Татары в Кульдже считались богатыми, они строили дома с окнами, а уйгуры – сплошь без окон, вместо них пробивали отверстие в потолке и ставили деревянную решетку – панджару. В большой комнате делали две панджары, в маленькой – одну, причем отсутствие окон объясняли защитой от воров.

В гостиной соседей-уйгуров Елизавета Павловна, к своему удивлению, не увидела никакой мебели, кроме низкого маленького столика на возвышенной половине комнаты. За этим столиком хозяева обычно ели, сидя на полу, покрытом мягким шерстяным войлоком, серым с белыми узорами. Возвышенная часть считалась теплой и чистой: поднимаясь туда, снимали обувь. В общем, жили уйгуры на полу, подобно кочевникам.

В комнатах без окон всегда стоял полумрак, освещались они масляным светильником: в миску наливали льняное масло, скручивали фитилек и опускали в это масло. Светильник коптил и издавал неприятный запах, которым пропитывалась вся одежда и белье.

Уйгуры в национальных костюмах


Для русских такой дом был слишком темным, подобно чулану. Дубровины привыкли к светлым комнатам, большим окнам, чтобы любоваться из них закатом и восходом, чтобы в стекло стучали душистые ветви сирени, чтобы распахнуть после грозы ставни – и дом наполнился свежим воздухом. В отличие от русских, уйгуры свое жилье не белили, считая, что известь вредна.

В каждом уйгурском доме стояла печь для выпечки хлеба – тандыр. Зимой продукты хранили в леднике, летом коптили, сушили. Мясо часто резали кусочками, жарили и складывали в горшки, заливая сверху салом, – такое мясо могло храниться какое-то время. Из горшка брали понемногу и варили обед.

Уйгуры очень любили байховый чай, но пили его не так, как русские, а с молоком и солью, из широких и глубоких чашек, накрошив туда предварительно уйгурских лепешек. Называли этот чай «атканчай». Если в доме имелась такая роскошь, как сливочное масло, то с удовольствием добавляли и его в сей сытный напиток. Иногда вместо масла лили в чашку сметану и посыпали все семенами кунжута. Получался почти суп, и Елизавета Павловна, когда ее в первый раз угостили таким чаем, ждала ложку, но заметив, что ложками никто не пользуется, принялась пить, как все, через край чашки. Оставшуюся на дне заварку, прежде чем выбросить, долго жевали.

Когда подали горячий плов с бараниной и курдючным жиром, Елизавета Павловна уже не ждала столовых приборов, а ела его, как и хозяева – тремя пальцами, сложенными вместе.

В дни праздников соседи-уйгуры устраивали пиршество – мяшряп. Спиртного они не употребляли и даже не пробовали. Играли на двухструнном щипковом дутаре и длинном струнном тамбуре, пели, танцевали, выходя на середину комнаты по двое. Танцевали всегда долго, поскольку не тратили энергию на прыжки, приседания или топанье ногами, а кружились мелкой плавной поступью.

На мяшряпе не только веселились, но и беседовали, старшие наставляли младших, поэтому невежу уйгуры называли «мәшрәп көрмигән»[33]. Кроме того, это был и круг верных друзей, готовых разделить радость и поддержать в скорби.

Дунгане – китайские мусульмане, – жившие в Кульдже, по наблюдениям Елизаветы Павловны, были крупнее, крепче и мускулистее китайцев, с мужественной осанкой и слегка выпученными глазами, и, в отличие от китайцев, они никогда не уродовали женщинам ноги. Разговаривали дунгане по-китайски, жилье тоже строили на китайский лад. Главным в доме был мангал, который топили каменным углем, напротив него в потолке пробивали большое отверстие. Обед обычно начинали с чая, заканчивали супом, очень любили лапшу.

Дунгане не отдавали своих дочерей за неверных. Интересно, что при этом они сами часто женились на китаянках, но детей воспитывали в исламе. Дубровины заметили, что соседи-дунгане отличались строгостью семейных нравов и совершали в строго определенное время намаз.