Проезд кортежа задерживался, но это никого не тяготило, никто не расходился, наоборот, народ прибывал, проспект с обеих сторон превратился в сплошную людскую стену. Градус радости и настроения нарастал, всем хотелось продолжения праздника, посмотреть, какой он этот парень – смельчак майор Юрий Гагарин.

– Когда собираешься в отпуск? – внезапным вопросом оторвал меня от своих коллега из соседнего отдела Гена Скитович.

– Еще не думал, отпуск только в сентябре.

– И у меня тоже. Если нет никаких планов – присоединяйся к нашей компании, мы летим в Крым, в Мисхор.

Планы – обустройство на новом месте жительства – как раз были. Из центра, с Маросейки, нас вдвоем с мамой переселили (кому-то понадобился наш дом) в тыл МГУ на Ленинских горах. Как семья погибшего фронтовика (отец – участник двух войн – с белофиннами и Великой Отечественной, имел несколько боевых наград), разнополые, перспективная семья, мы умоляли дать однокомнатную квартиру, ну хотя бы две комнаты, пусть и небольшие.

– Еще чего, вы не одни такие, – грубо отрубила матерая чиновница в жилинспекции тогдашнего Куйбышевского района, размахивая ордером перед заплаканным лицом мамы. – Перспективная семья? Вот женитесь, начнете размножаться, тогда и посмотрим… сколько настрогали. На еще одну комнату или целую квартиру.

Все тщетно, нас опять втиснули в одну комнату, правда, побольше прежней девятиметровой, где мы ютились втроем, когда жива была бабушка.

Ох, как тяжело дался переезд. С Маросейки, а дальше через Ильинские ворота по улице Куйбышева до Спасских ворот Кремля было медленным шагом минут, наверное, пятнадцать, а 9 мая 1945 года мы, дворовая ребятня, спеша на бурлящую Красную площадь, вообще мигом до нее добежали. Маме до ее работы в Политехническом музее и вовсе рядом. Мне дольше до Полянки, но я быстро привык: по Большому Комсомольскому переулку топал до улицы Кирова, там садился на третий номер автобуса – и вперед через глубоко дышащее сердце города. Мимо Большого театра, Колонного зала Дома Союзов, гостиницы «Москва», Манежа. Красавица все-таки моя Москва! Особенно в погожие солнечные дни.

Теперь до работы надо было добираться с тремя пересадками. Иногда, когда было в запасе время, от одной отказывался, доезжал до Библиотеки имени Ленина, пешком, как уже сказано, перебирался через Большой Каменный мост. В любом случае радоваться бы, все-таки, говоря казенным языком, улучшили жилищные условия, вместо шести соседей теперь одни, но отчего-то счастьем глаза не светились. Разъезжаться по многим причинам было грустновато. Коммуналка у нас была пестрая (солист балета, музыкант, дворничиха, пара инженеров и т. д.), все попривыкли друг к другу за пережитые в войну и послевоенную пору годы; надо было уж очень разозлить, чтобы услышать ругань, но это случалось крайне редко. В километровой очереди за мукой (старшее поколение помнит о тех временах) мушкетерское – один за всех и все за одного. В праздники на кухне общее гулянье, каждый выносил, что мог. Моя мама специально готовила треску в томате. Ее с удовольствием уплетал Петя, тромбонист из военного оркестра. Все шумели, особенно Анна Ароновна и Юрий Давыдович: имей совесть, оставь нам. Мама успокаивала: не волнуйтесь, хватит всем, и удалялась в комнату за заначкой, непременно напоминая Анне Ароновне, что в следующий раз за ней рыба «фиш».

Мне было откровенно жаль расставаться с висевшим на стенке телефоном, по которому я назначал первые свидания симпатичной девчонке из Казарменного переулка и с нетерпением и трепетом, злясь, если кто-то занимал телефон, ждал от нее ответного звонка: согласится ли пойти прогуляться на Чистые пруды или в кино в «Аврору» или «Колизей», где сейчас находится театр «Современник». Кстати, может, интересна такая деталь: буква на телефонном диске (с нее обязательно тогда начинался шестизначный номер) в устах коренных москвичей звучала непривычно для нынешнего уха: «центр», «миусы», «дзержинка» (редко произносили: «Б», «К», «Д», «И» и др.). Это сразу указывало на месторасположение района, скажешь, к примеру, «миусы 5 и т. д.», ага, это где-то на Маяковке; у нас был: центр (или К) 3 17 10.

Ко многому здесь я был привязан, помимо школы, двора, друзей. В соседнем доме открылся первый и единственный тогда в Москве магазин концентратов. Не могу сказать, что народ сразу валом повалил в него. Во-первых, многие и не знали о его существовании, а затем отчего-то опасались, непривычно как-то. Так что мы выступали в роли своего рода испытателей, и испытания прошли очень быстро и успешно, тем более что стоило все недорого. Усаживаешься вокруг высокой круглой стойки в удобное кресло, подобное тому, что в коктейль-баре на улице Горького, и заказываешь, водя пальцем по меню. Хочешь такой суп, сякой суп – пожалуйста, гречневую, или перловую, или любую другую кашу – несколько минут – и кушать подано. На твоих глазах из разной смеси готовят разную вкуснятину. Чего только мы там не перепробовали, запивая киселем тоже из концентратов! Впрочем, наша лафа вскоре кончилась, когда нагрянула прознавшая про чудо-магазин толпа трудящихся, ее словно магнитом притянуло, и теперь пришлось выстаивать длиннющие очереди.

И вот все это вместе с детскими и отроческими годами и воспоминаниями уходило-уплывало черт-те куда. Это сейчас тот район обрел привлекательный вид: множество посольств, богатых коттеджей, полно зелени, а тогда он реально был окраиной, граничившей с деревней, если не ошибаюсь, Гладышево (сейчас на ее месте московский гольф-клуб, в открытии которого много лет спустя мне, как сотруднику Госкомспорта, довелось принимать участие в качестве куратора иностранных гостей). Кроме двух-трех готовых «красных» кирпичных пятиэтажек и китайского посольства, строительство которого завершалось, вокруг ничего не наблюдалось; пустырь, ни одного магазина, только пара каких-то лавок, ни школы, ни поликлиники, ничего.

Нынешнего участка Ломоносовского проспекта, того, что протянут мимо лесочка, скрывавшего ближнюю дачу Сталина, не существовало, на его месте зиял огромной глубокой дырой длиннющий овраг, его засыпали строительным и прочим промышленным мусором, наверное, года два, пока не появилась «подушка-основа» для дороги, еще год ее трамбовали. Мосфильмовскую улицу, по которой числился наш дом, продлили к нам лишь спустя несколько месяцев и пустили «придворный» троллейбус номер 34. «Придворный» – потому что его конечная остановка была напротив нашего дома, здесь он делал круг и отправлялся в обратный путь к Киевскому вокзалу; значительно позже, когда появился Ломоносовский проспект в его нынешнем виде, маршрут продлили к метро «Университет», а затем еще дальше.

Но это все потом, а пока ближайшая к нам остановка транспорта находилась примерно в километре на углу университетского парка и сегодняшнего Мичуринского проспекта. Не очень-то приятно было шлепать по осенней, чуть ли не по колено (стройка продолжалась), грязи или в крепкий мороз с пронизывающим насквозь ветром. Иногда пользовались троллейбусом номер семь, но высаживались еще дальше, на набережной у смотровой площадки. В заначке имелся еще один вариант, скорее прогулочный при хорошей погоде и без спешки: от площади Революции на двухэтажном автобусе номер 111 (курсировал тогда на линии лондонский собрат) доехать почти до главного входа в МГУ. В любом случае без еще одной пересадки не обойтись. Лишний раз никуда не выберешься. Особенно тяжело приходилось маме; мероприятия в Большом зале Политехнического музея заканчивались поздновато, а дорога домой занимала не менее часа. Зато снежной зимой благодать, прямо у подъезда стал на лыжи – и вперед! Никуда ехать специально не нужно. Нет дачи – перебьемся.

С новосельем мы оттягивали, пока не приобретем что-нибудь приличное из мебели и полностью не обставимся; хотелось чешскую или румынскую, но это была проблема из проблем, даже обыкновенные стулья. Объездив не раз едва ли не все мебельные магазины Москвы, я, наконец, набрел на Покровке на болгарский столовый гарнитур. Родные края выручили: Покровка ведь продолжение Маросейки, она называлась тогда – улица Чернышевского, но и моя имела иное наименование – Богдана Хмельницкого, а прежнее вернули в 1990 году. А потом и маме повезло: в мебельном на углу Петровки она наткнулась на прекрасную, бордового цвета широченную софу из Чехословакии. Как увидела – так плюхнулась на нее и не сходила с места, пока ей не выписали чек. Продавец мурыжил ее долго, видимо, рассчитывал на другого покупателя, от которого можно было поиметь парнос. Но мама не сдавалась, и лишь перед закрытием продавец смилостивился. Софа такая была единственной. Три подушки горизонтальные, три вертикальные, поперек запросто улягутся человека четыре, что и случалось после каких-нибудь празднеств… Она (как память о матери) сейчас благополучно бросила якорь на даче (построили уже вместе с Ольгой), оцените качество: софе за пятьдесят, а выглядит свежо и молодо!

– Ну, так ты надумал ехать с нами в Мисхор? – постоянно теребил меня Гена Скитович. – У нас уже билеты на руках.

Я не знал, что ответить. Мой товарищ, тоже Гена, но Урбанович, настойчиво звал в сентябре в Сочи. Но по какой-то причине у него отпуск сорвался, и вот я уже качу на верхней плацкарте пассажирского поезда в Симферополь. Если честно, на скорый и купе, а уж тем более на самолет, денег пожалел, решил сэкономить. Для молодого специалиста у меня была неплохая зарплата – сто тридцать рэ в месяц, но запросы-то какие. Хочется абонементом в лужниковский бассейн обзавестись, изредка в «Метрополь» с «Савоем» заглянуть или с девушкой в самое модное тогда в Москве кафе «Националь». С прелестной Саночкой как-то не сложилось, и теперь я ухаживал за ладненькой шатенкой Женей, жившей у Красных ворот. Не против был вместе с ней шашлычок отведать на углу Тверского бульвара и Пушкинской площади или крепкий «маячок» натуральным вкусным мороженым закусить, небрежно развалившись на высоких стульях на втором этаже коктейль-бара на улице Горького. Да много чего хотелось. Еще ведь любил в сад «Эрмитаж» или Баумана заглянуть на Эдди Рознера, Утесова или оркестр Орбеляна, опять с той же шатенкой. Я выделял для этих целей треть месячного должностного довольствия, что впритык покрывало мои желания. И то не всегда. Приходилось залезать в долги, благо на работе была Раечка с кассой взаимопомощи.

– Женись скорей и нарожай детей – денег прибавится, – подшучивали надо мной сотрудницы, – налог на бездетность снимут.

Торопиться в ЗАГС не входило в мои планы. Рано. Сейчас, если честно, жалею, что поздновато, только в тридцать девять лет, решился. Одна дочь, да и та с семьей живет далеко от родных московских пенатов.