Глава 2. Руменотомия⁸

Постучали восемь раз. Неужели осьминог?

Наверное воскресенье. Валяюсь дома, изучая видео про технику эпидуральной анестезии, – сие, как и новокаиновые блокадки, приходится осваивать ввиду отсутствия хороших обезболов в арсенале.

Кстати, создатель новокаиновых блокад утверждал, что с их помощью можно вылечить любые болезни.

Когда я работала в совхозе, без навыков проведения проводниковой анестезии было никуда. Без неё порванное колючей проволокой вымя корова просто не даст зашить. Коровы – вообще лучшие учителя. Грамотно не обезболишь – от прицельных ударов копытами получишь чёрно-зелёные синяки на ногах и, в качестве бонуса ещё – навозным хвостом по лицу.

Магия проводниковой заключается в том, что колешь в одном месте, а обезболивается совершенно в другом – там, куда направляется нерв.

Надо было овчару тоже такую запилить, – тогда бы всё легче прошло. Что-то я ступила… Обколола бы попу местно, и тогда его не мучили бы рефлекторные спазмы. Дело в том, что чувствительность кишечника, как таковая, имеется только на выходе. Впрочем, несколько раз воткнуть иголку в попу – то ещё издевательство!

«Ничо так мысли! Женственность так и прёт! Когда уже замуж? – о, этот здравомыслящий голосок в голове! – А то гамно, гамно…»

Стойкий и неистребимый, как сам запах обсуждаемой субстанции, стереотип на тему «ветврачи все пахнут говном» жёстко въелся в умы людей. Вероятно, это идёт всё оттуда же, с ферм, где приходилось не только «ректалить» тёлок на предмет стельности, запихивая им в жопу руку, но и отделять гнилые, рвущиеся под пальцами, благоухающие разлагающейся плотью последы, проникая уже в другое естественное отверстие. Все выделения, с которыми приходилось контактировать, неизменно оказывались на закатанном до плеча рукаве, поскольку «погружаться в работу» приходилось буквально до самых ноздрей.

Однажды нас с главветврачом вызвали в дальнее отделение к корове с залёживанием. По версии доярок корова отвязалась и «сожрала тачку комбикорма», после чего слегла в проходе фермы. Блистающая чистотой, будто вылизанная тачка демонстрировалась в качестве улики. Диагноз напрашивался сам собой: «атония⁹ и переполнение преджелудков», из которых самым печальным было бы переполнение так называемой книжки, название которой дано ей за внутреннее строение в виде множества тонких листков. При переполнении книжки между её листками плотно спрессовывается корм, затем наступает некроз и смерть.

– Предлагаю руменотомию! – эмоционально вопила я, громыхая огромным стерилизатором с кучей прокипячённых инструментов.

Главный ветврач – молодая, симпатичная женщина Людмила Николаевна, которую я всегда уважительно называла по имени-отчеству, – настороженно посмотрела на меня и спросила:

– А наркоз какой давать будем?

– Алкогольный, конечно же!

Мой энтузиазм тогда плескался через край. Я умудрялась стерильно готовить тканевые препараты из селезёнок забитых коров, отстаивать сыворотку крови, взятую на местной бойне и подключать её к лечению дрищущих телят, химичить, изготавливая живые вакцины от коровьего паппиломатоза из срезанных у самой же пациентки бородавок и, уж конечно, ни за какие коврижки не упустила бы возможности кого-нибудь прооперировать.

Людмила Николаевна всегда была за любой подобный кипишь, и в этом мне с ней, как с непосредственным начальством, очень повезло. Много раз ей приходилось прикрывать мою задницу, когда эксперименты не оправдывали ожиданий или были финансово невыгодными. Ведь всем известно – в хозяйстве принято лечить исключительно продуктивных коров, а остальные идут на мясо. Если же операция по деньгам не оправдана, то врач обязан отправить корову на бойню, вместо того, чтобы оперировать её и спасать, – собственно, сей факт в итоге и послужил причиной моего увольнения.

Технику проведения руменотомии нам показывали на мясокомбинате во время учёбы. Причём корове общего наркоза даже и не давали, а просто обкололи местно, обезболив место разреза. Корова тогда спокойно дала себя и разрезать, и зашить.

– Алко-гольный, – произнесла Людмила Николаевна по частям, взвешивая ситуацию и поправляя очки, придающие ей учёный вид.

Не прошло и пары часов, как мы уже ехали на машине с набором стерильных инструментов, ниток и накрученных салфеток. Первым делом по приезду в отделение мы пошли в местный магазинчик за наркозом, – то есть, собсна, за водкой. За нами в очередь пристроились две старушки, и через паузу одна сказала другой:

– Слышь… Пятровна… Ветелинары пожаловали…

Мы, гордо распрямив спины и улыбаясь, переглянулись между собой – надо же! Так редко тут бываем, а узнают! – но не успели спросить, откуда такая осведомлённость, как старушка закончила свою фразу, максимально развёрнуто ответив на незаданный вопрос:

– … навозом воняют.

К этому моменту подошла наша очередь, и Людмила Николаевна, обращаясь к продавщице, воскликнула особенно экспрессивно:

– Две бутылки водки!

Старушки незамедлительно отреагировали и на это:

– Ну точно, ветелинары…

…Нда…

Корову мы занаркозили с одного пузыря. Вдобавок я запилила ей конкретную премедикацию¹⁰ и новокаиновую проводниковую блокаду, обколов строго по рекомендациям, данным в хирургической раритетной книге, пропахшей ксероформом. Корова глубоко уснула, завалившись набок. У её головы был приставлен деревенский мужичок в засаленном тулупе, толстых рукавицах и с топором, – на случай неудачи во время операции, несвоевременного пробуждения пациентки или возникновения иных неожиданных обстоятельств. К слову, «кесарево» на деревенском языке означает оглушить корову топором, вспороть брюхо, вытащить телёнка и затем пустить её на мясо. Это звучит жестоко, но в противном случае гибнут оба, а так остаётся в живых хотя бы телёнок.

Итак, побрив корове бок, щедро обработав его йодом, обколов там, где надо, и разрезав кожу, мышцы и стенку рубца, я нырнула рукой в его недра, чтобы начать выгребать комбикорм и… не нащупала там ничего, кроме завалявшегося пучка силоса.

– А… – медленно оглядела я всех вокруг, – комбикорма-то нету.

– Как так: нету? – Людмила Николаевна отодвинула меня от коровы, сунулась в разрез – благо стерильности внутри рубца не требовалось – и растерянно подтвердила: – И правда… Нету!

В тишине, сопровождаемой догадками, куда всё-таки делась целая тачка комбикорма, я выгребла оттуда остатки силоса, тщательно, послойно зашила, и вскоре корова благополучно проснулась.

К вечеру ей полегчало, а на следующий день она погибла, пытаясь родить телёнка. В итоге мы потеряли обоих.

Тот случай заставил меня в дальнейшем собирать анамнез более тщательно, не доверяя тому, что изначально говорят владельцы животных. Правильный диагноз звучал как «предродовое залёживание», а не «переполнение преджелудков». Возможно, нам следовало вместо руменотомии сделать ей кесарево сечение, – из тех, при котором и корова, и телёнок остаются в живых, если что.

…С воспоминаний переключаюсь на новое обучающее видео – лекция на этот раз про лишай у кошек. Узнаю про парочку новых медицинских препаратов и как лучше дозировать капсулы для малогабаритных котят. Это напоминает пособие по созданию «кокаиновых дорожек» с последующим делением на необходимое количество частей и смешивание со сливочным маслом с последующей заморозкой. Такой метод вдобавок снижает побочку от препарата. Вот, блин, умельцы…

Переболеть лишаём, наверное, приходилось каждому ветеринарному врачу. Мне это «счастье» досталось в период, когда эффективного лечения ещё не существовало, – в течение полугода пришлось втирать в себя весь тогдашний существующий и крайне скудный арсенал противогрибковых средств. Самым сочным из них была жидкость цвета фуксии, которая после высыхания исчезала, будто её и не бывало, как, впрочем, не было и эффекта. Маленькое круглое пятнышко на руке постепенно росло, становясь овальным, почёсывалось, и исчезать не торопилось.

Через полгода мой дерматолог окончательно сдалась и назначила приём на тот исключительный день, когда в её руках оказывалась металлическая бутылка с жидким азотом: попутно доктор работала косметологом, продляя тёткам молодость разнообразными инновационными методами, которые тогда только входили в моду. Ватная палка, щедро смоченная в дымящейся жидкости и приложенная к лишайному пятну, с которым я уже практически сроднилась, положила начало избавлению от прогрессирующей болячки.

– Через пару недель нужно заморозить ещё раз, – сказала доктор, убирая палку с азотом – к этому моменту моя кожа на руке онемела до полной бесчувственности.

Но через пару недель я уехала на учёбу, и повторную заморозку пришлось провести сухим льдом, раздобытым по случаю экскурсии нашей группы по крупнейшему хладокомбинату. Пока одногруппники резвились, кидая друг другу за шиворот дымящиеся куски льда и игнорируя этим запрет, данный на входе преподавателем, я положила себе один в карман: всю экскурсию пришлось идти, изрядно отклячив кусок халата от тела, чтобы не отморозить себе бочину. После повторной экзекуции холодом о заболевании лишаём осталось только ностальгическое воспоминание и белое овальное пятно на коже руки.

Сейчас – другое дело: фармакологи готовы предоставить целую армию высокоэффективных средств, и котят при обнаружении лишая уже не убивают жестоко, как это было раньше, а успешно излечивают.

* * *

…Итак… Как там дела с овчаркой?

Долго кручу в руке телефон и думаю, позвонить ли её хозяевам, чтобы узнать об этом. Очень хочется иметь обратную связь.

Один из хирургов клиники, куда я одно время ходила на стажировку, имел привычку методично обзванивать владельцев прооперированных им животных. И однажды он не только перестал это делать, но и отказался отвечать почему. Тайну раскрыл коллега, случайно подслушавший разговор, по иронии ставший последним, – пересказывал он его, давясь от ехидного смеха, примерно так:

– Алло, как ваша собачка? Умерла? Ну, перед смертью ей стало легче?.. Перед смертью, говорю, полегчало? Что, что? Куда мне идти?

…Ненавижу разговаривать по телефону. Надо или уже позвонить, или отказаться от этой мысли. Помереть-то она, всяко, не должна была. В итоге всё же решаюсь. После серии долгих гудков владелец собаки берёт трубку и на мой вопрос отвечает предельно чётко и односложно, – так же, как и в начале приёма:

– Просрался он.

Ну, вот и ладушки! Прощаемся, вешаю трубку.

…Ур-р-ра! Просрался! Вот щастье-то щастье!

В голове, тяжело вздохнув, раздаётся разочарованный голос: «Вот тебе счастье-то». Так и вижу его фейспалм¹¹. Надо ногти, что ли, подстричь. Или сходить на этот, как его… педикюр, что ли…

* * *

Познакомилась с мужчиной, договорились встретиться в метро. На фото он выглядит большим, добрым и сильным. И ещё у него есть то, что неизбежно меня подкупает – борода. Зовут Алексеем.

Так… Чулки, тонкие кружавчики, ногти и красное, винного цвета платье. Окрылённая ожиданиями, оставляю дома и куртку, и зонтик. Конец августа – лето же! И вот, пунктуально рассчитав время, еду.

…Спустя полчаса меня накрывает жестокий ливень, и я промокаю насквозь, до этих самых тонких кружавчиков. Стуча зубами, забегаю в метро. Там, между двумя рядами дверей тёплым феном дует струя воздуха, в которой я и пытаюсь согреться. Лето, ага! Холод пробирает до мозга костей, медленно и верно превращая меня из улыбающейся феи в хмурую бабу. И чем больше Алексей опаздывает, тем сильнее проявляется этот эффект, – словно изображение на плёнке в кабинете рентгена.

Время тянется, словно резина, и с каждой минутой я ненавижу себя всё больше за то, что забыла зонтик, и куртку, и за то, что стою сейчас и жду мужика! Ведь должно быть наоборот, разве нет? Может, он в пробку попал. Или ещё что.

– Привет! – мужской жизнерадостный голос раздаётся рядом.

Оборачиваюсь. Алексей лучезарно лыбится, словно бы и не опоздал на полчаса. Натягиваю на себя улыбку:

– Привет.

Хоть бы извинился, но нет. Он без цветов, которые хоть как-то могли бы оправдать его, – мужчины, видимо, не желают тратиться заранее даже на это.

– Попала под дождь, – говорю ему, являя собой жалкое синюшное зрелище. – Замёрзла, как собака сутулая.

– Поехали ко мне. Согрею тебя… чаем, – отвечает он с запинкой, и на лице появляется животное вожделение. О, мы на «ты» уже, что ли?

Сам-то в сухой куртке, а я в мокром холодном платье, с подола которого щедро капают тяжёлые капли воды, очерчивая вокруг меня кривоватый круг. Хоть бы куртку свою предложил. Борода ещё эта тёплая… Бесит.

– Я встречаюсь с малознакомыми мужчинами только на нейтральной территории, – озвучиваю один из своих принципов, всё ещё сдержанно улыбаясь.

Блин, ну давай уже, извиняйся, что опоздал. Дай мне куртку. Сделай что-нибудь, а то холодно так, что пипец. Зубы выбивают методичную дробь, кожа на руках и ногах покрывается отборнейшими мурашками.

– Ну, я не знаю тогда, – мнётся Алексей. У него звонит телефон.

Мельком глянув на меня, он отвечает на звонок, одновременно уходя в сторонку и прикрывая трубку рукой.

– Да, любимка… до вечера… я буду… ага, – долетают до меня отдельные слова, щедро приправленные извиняющимся тоном.

Ну зашибись! Что я здесь делаю, вместе с платьем, маникюром, чулками и, твою мать, кружавчиками? Что со мной не так?

Он вешает трубку и возвращается. Ладно, я помогу, чувак.

– Мне домой нужно, – говорю ему, неожиданно для себя испытав облегчение от этих слов.

Внутри начинает доминировать желание поспать и поплакать, – иными словами то, что я уж точно умею делать более-менее профессионально. Алексей пожимает плечами, продолжая стоять, как истукан, и молчать.

Взмахиваю рукой напоследок и прохожу через турникет, ныряя в подземелье метро. Настроение всё равно испорчено. А когда двигаешься, создаётся иллюзия, что не так уж и холодно.

В вагоне метро выжимаю подол платья, с которого мутными гроздьями падают капли воды, оставляя лужицы на полу. Сажусь в автобус, устраиваюсь в кресле, вжимаясь в него – сухое, тёплое. Платье холодным пламенем обнимает ноги, но вскоре я срастаюсь с телом сухого кресла и уже терпимо, уже терпимо… Рядом садится молодой человек, который держит длинную красную розу. Роза торчит впереди него, как флаг, и сам он похож на военного, который вот-вот отдаст честь. Хотя, может, роза будет подарена той, которая отдаст свою честь ему, – такая вот ассоциация.

Автобус едет, равномерно гудит, убаюкивая плавными движениями и дорожным шумом. Засыпаю под сожаление, что мне розы не дарят.

…Просыпаюсь от того, что молодой человек скидывает мою голову со своего плеча. Это так резко и бесцеремонно, что хочется сказать ему гадость. И в то же время стыдно и неудобно. Блин, уснула на человеке… Сделав вид, что ничего не поняла, пытаюсь снова дремать, уже на другую сторону. Даже извиняться не хочется. На мне в автобусе часто тоже многие спят, как бы это ни звучало…

Мы выходим на конечной – этот парень с розой и я. Иду позади него, на душе тоскливо и пусто. Он несёт розу как знамя, и у него кривые тонкие ноги. Хоть бы она тебе не дала, неудачник хренов.

Под усиливающийся стук зубов добираюсь домой, где набираю горячую ванну. Пока льётся вода, бодяжу глинтвейн: бутылка красного вина, корица, апельсин, сахар, яблоки, – всё это образует в кастрюльке горячительный, сладкий, а главное согревающий душу коктейль.

Глинтвейн и ванна. Ребята, я с вами!

…Содержимое кастрюльки через край постепенно переливается внутрь меня, вода в ванной прогревает снаружи, и их сочетание спутывает мысли в единый пьяный комок. Спустя несколько часов, когда вода становится комнатной, а у кастрюльки обнажается дно, в голове проявляется только одна, относительно умная мысль:

«Тебе противопоказано пить».

Да мне, по ходу, всё противопоказано. Жить особенно.