Профессор Петербургской Академии наук Я. Штелин сочинил к бракосочетанию оду на немецком языке. Как и в «Приветственном слове» Амвросия, он перечислил вначале великих Вельфов, а затем воспел отвагу самого Антона Ульриха, проявленную им на полях сражений: «Он возглавляет штурм, идя по крови турок». Отдал должное поэт и Анне Леопольдовне, этому «прелестнейшему цветку на высочайшей ветви». Дабы ни у кого не осталось сомнений в том, кто там представлен в окружении купидонов, профессор изгнал Венеру совсем: «Прочь, Венера! Прочь с твоею красотою и славою! Пускай древность тобою веселится. То, что приятность принцессы Анны изъявляет, всю твою славу далеко превосходит». В последней строфе формулировалась цель брачного союза: «Светлейший дом, дай желанный росток!» Чтобы расширить круг читателей, рядом был опубликован перевод на русский язык.

Не молчали музы и в Германии. Христиан Геллерт уже в июле издал оду, в которой выражал удовлетворение тем, что «свет и тепло Брауншвейга» проникли до «заледеневшего Дона». Предпоследняя строфа напоминала Антону Ульриху о его главном деле: «От твоего брака на свет родится герой, подобный Петру…»

12 августа 1740 г. Анна Леопольдовна родила столь долгожданного сына. Было повелено служить во всех церквах России молебен с колокольным звоном (и где возможно – с пушечной пальбой). Мальчика в честь прадеда нарекли Иваном.

Казалось, все идет как нельзя лучше, но беда пришла с другой стороны. 27 сентября императрицу Анну скрутил жесткой приступ подагры. Правда, врачи утверждали, что болезнь скоро пройдет.

Почти одновременно, что-то стряслось и с Анной Леопольдовной: она неожиданно упала в обморок, и эти обмороки стали следовать один за другим почти непрерывной чередой. Главный придворный медик доложил обеспокоенной императрице, что принцесса «смертельно больна и ее надобно соборовать». Бирон не скрывал своей радости и уверенно заявил, что принцесса впала в нервное расстройство от ненависти к мужу, которую не может более утаивать

Вопреки предсказаниям врачей, состояние Анны Леопольдовны не ухудшилось, хотя она и продолжала лежать в постели.

Также вопреки их предсказаниям не поправилось и здоровье императрицы. Более того, 5 октября с нею случился такой тяжелый приступ, что она на время потеряла сознание. Очнувшись, Анна Ивановна поняла, насколько серьезно и ее собственное положение, и положение государства; оно уже который раз за последние 15 лет могло остаться без власти. Поэтому она не мешкая обратилась за советом к тому, кому в государственных делах доверяла более других – к вице-канцлеру Остерману. Тот настоятельно порекомендовал прежде всего определить законного наследника престола.

Незамедлительно был опубликован манифест, которым императрица объявила всем подданным: «Назначаем и определяем после нас в законные наследники нашего всероссийского императорского престола и империи нашего любезнейшего внука благоверного принца Иоанна… А ежели Божеским соизволением оный любезный наш внук благоверный великий князь Иоанн прежде возраста своего и не оставя по себе законнорожденных наследников преставится, то в таком случае определяем и назначаем в наследники первого по нем принца, брата его от нашей любезнейшей племянницы ея высочества благоверной государыни принцессы Анны и от светлейшего принца Антона Ульриха герцога Брауншвейг-Люнебургского рождаемого, а в случае и его преставления других законных из того же супружества рождаемых принцев…».

Текст манифеста был написан самим Остерманом. Что касается права на престол будущих братьев принца Ивана, то именно это обстоятельство впоследствии сыграло трагическую роль в их судьбе, сделав их опасными для тех, кто занял трон по праву сильного.

Неизвестно, какие думы были в эти дни у цесаревны Елизаветы и примеряла ли она мысленно корону на себя. С текстом присяги Ивану Антоновичу к ней был послан генерал-прокурор Н.Ю. Трубецкой, и Елизавета его, разумеется, тут же подписала.

Положение между тем становилось критическим. Врачи, удивляясь столь жестокой подагре, не могли облегчить страдания Анны Ивановны, и во весь рост встал вопрос о том, кто же после ее кончины будет фактически править империей.

Люди, от которых зависело решение, явно разделились на две партии. Первую олицетворял Остерман, несмотря на собственную болезнь проводивший все время с утра до вечера в переносном кресле во дворце. Его давние симпатии к венскому и соответственно к брауншвейгскому дворам означали, что при обсуждении вопроса о регентстве он предложит кандидатуру Антона Ульриха.

Другая партия возглавлялась Минихом, глубоко уязвленным позицией Вены при заключении Белградского мира (1739), обесценившего его военные победы. Фельдмаршал предполагал, что в случае передачи регентства Анне Леопольдовне он сможет играть роль более значительную, чем до сих пор. Сын Миниха был женат на Авроре Менгден, сестре камер-фрейлины и подруге принцессы Юлианы Менгден. Поэтому Миних-старший мог без труда вести с Анной Леопольдовной закулисные переговоры.

Отсутствие согласия между родителями наследника престола тоже не давало надежд на спокойное начало нового царствования. Когда все кабинет-министры и Миних прибыли на совещание к Анне Леопольдовне, ее высочество не позволила присутствовать при этом принцу Антону Ульриху. Принц не имел свободного доступа к супруге даже для важных переговоров; кроме того, он давно уже не проводил ночей в ее спальне. Зато Петр Бирон часто обедал вместе с Анной Леопольдовной (которая уже целый год не обедала вместе со своим супругом).

Но вот его отец оказался в явно "подвешенном состоянии". Обер-камергер сам хорошо понимал, что со смертью императрицы его положение окажется весьма неустойчивым. Не имея поддержки в среде русской знати и не занимая никаких государственных должностей, бывший фаворит оказывался совершенно лишней фигурой.

Понимали это и кабинет-министры, и фельдмаршал Миних. Никто из них в отдельности не желал регентства Бирона. Но когда они собрались все вместе, они вручили судьбу государства и собственные судьбы/именно ему.

Многих впоследствии удивляло, что в расчет не принимались родители императора-ребенка. Однако не следует забывать, что Анна Леопольдовна тогда все еще была больна, а три недели тому назад врачи предрекали ей скорую смерть. Передача же регентства Антону Ульриху означала чрезмерное усиление влияния Остермана, весьма нежелательное для Миниха, давно находившегося в оппозиции к вице-канцлеру. Результатом явилось то, что два кабинет-министра (князь Черкасский и Бестужев-Рюмин) вместе с Минихом обратились к императрице с просьбой назначить Бирона регентом в случае ее кончины. В этом их поддержали несколько других влиятельных лиц – князь А.Б. Куракин, генерал-прокурор Трубецкой и начальник Тайной канцелярии генерал А.И.Ушаков. Осмотрительный Остерман, как всегда, постарался остаться в тени.

Умирающая Анна Ивановна согласилась не сразу, однако выбора у нее не было. Она понимала, что каким бы плохим ни было это решение, любое другое лучше не будет. Поставив подпись под уставом о регентстве Бирона, императрица умерла на следующий день – 17 октября 1740 г.

Анна Леопольдовна и Антон Ульрих первую ночь после смерти императрицы провели у колыбели сына. На следующий день ребенок, отныне российский император, из родительского дома был перенесен во дворец. На престоле Российской империи уже во второй раз за тринадцать лет оказался мальчик, потомок древнего рода Вельфов, ветви которого давно уже пронизали генеалогические таблицы многих владетельных домов Европы. В честь этого события была отчеканена медаль, на которой почившая в бозе императрица с небес вручает коленопреклоненной России младенца-императора.

Бирон начал свое правление с милостей, объявив амнистию некоторым преступникам и снизив подушную подать. Однако это не вызвало к нему симпатии. Более того, многие дворяне, прочитав устав о регентстве, сочли себя оскорбленными. Правление империей на 17 лет (а возможно, и более) отдавалось в руки человека случайного, все заслуги которого и само его появление в России объяснялись только его амурной связью с покойной императрицей.

Некоторые офицеры гвардии открыто высказывали свое возмущение, сожалея, что регентство не вручено Антону Ульриху. Из материалов дел по уголовным преступлениям, заведенных на нескольких офицеров Семеновского и Преображенского полков, следует, что в то время авторитет Антона Ульриха среди военных был высоким. Группа офицеров открыто заявила князю Черкасскому о своем желании вручить регентство Антону Ульриху. Узнав об этом, Бирон незамедлительно принял меры. Офицеры были арестованы и под пыткой сознались в своих намерениях.

Антона Ульриха взбешенный регент призвал к себе и обвинил в подготовке государственного переворота. По донесениям прусского посланника Мардефельда, «герцог брауншвейгский и герцог регент имели сильные объяснения». Угрожая принцу, Бирон потребовал от него добровольно сложить с себя все военные чины; кроме того, "настоятельно посоветовал" для его же безопасности не покидать дворец, что практически означало домашний арест.

Если в первые дни регентства Бирон еще чувствовал себя неуверенно, то теперь он все более утверждался на вершине власти. Британский резидент в Петербурге Финч передает слова Бирона о гом, что «попытка принца "помятежничать"… не может вызвать гнева, а вызывает разве жалость по поводу недомыслия его высочестна, который дал себя втянуть в такую безумную историю с восемью сообщниками, из которых один – шут придворного кучера, другой – ученик, третий – цирюльник».

Но дворяне в Петербурге, не видя нигде Антона Ульриха, стали выражать недоумение и роптать. Получилось, что именно собственными решительными действиями Бирон подготовил и ускорил конец своего регентства.

Хватило всего одной недели его правления, чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, что на много лет рядом с троном оказался опасный диктатор. А на троне находился 9-недельный ребенок, который может умереть кстати, чтобы уступить престол регенту.

Слабая и нерешительная, чтобы осуществить свои законные притязания на регентство, Анна Леопольдовна нашла себе защитника в лице фельдмаршала Миниха. Он опасался, что регент, начав с принца, захочет убрать со своего пути и его самого. В случае же удачи честолюбивый Миних рассчитал, что он займет главенствующее положение в государстве. Против Бирона объединились люди, еще недавно отнюдь не бывшие единомышленниками. Опасность объединила принцессу Анну, Антона Ульриха и фельдмаршала, прямо предложившего Анне Леопольдовне убрать регента, пока он не опередил их. Та согласилась. Опытный военачальник еще вечером беседовал во дворце с регентом за ужином, а через несколько часов, ночью, став во главе отряда из 80 человек, арестовал его вместе со всей семьей. На следующий день Бирон, при аресте изрядно побитый солдатами, был отправлен в Шлиссельбургскую крепость.

На следующий день после переворота Миних подготовил список лиц, представленных к новым чинам и наградам. Открывал список Антон Ульрих, получивший в виде компенсации за недавнее разжалование Бироном высший в России воинский чин генералиссимуса. Так Антон Ульрих стал вторым по счету (вслед за А.Д. Меншиковым) генералиссимусом в истории русской армии. Указ о пожаловании этого чина был издан от имени трехмесячного императора.

В Вольфенбюттеле об этих событиях узнали через 11 дней. На заляпанном жиром листке один из офицеров герцога сообщает, что спешащий из Петербурга в Париж курьер, завтракая по пути в харчевне, рассказал ему о свержении Бирона и передаче регентства Антону Ульриху совместно с Анной Леопольдовной. На обороте письма разными почерками сделаны надписи: «Дай-то Бог! но как трудно поверить». «Если сообщение верное, то велите заказать для него футляр из золота».

А брауншвейг-вольфенбюттельский посланник в России Крамм отправил брауншвейгскому премьер-министру К.И.фон Мюнхгаузену записку с восторженными восклицаниями: «Да будет благословенно имя Господа! Победа! Благое дело торжествует! Хвала и слава Богу! Курляндец со всей семьей сидит под арестом в крепости Шлиссельбург. Герцогиня Брауншвейгская – правительница. Герцог Антон Ульрих – генералиссимус!»

В Петербурге делом Бирона занялась специальная комиссия. Бывший регент обвинялся во многих грехах. В первом же пункте обвинения православные члены комиссии с возмущением записали, что лютеранин Бирон не ходил в церковь. Из других пунктов следовало, что Бирон с момента приезда Антона Ульриха в Россию всячески унижал его, умалял воинские подвиги принца, пытался очернить принцессу Анну в глазах императрицы, был груб, своими вульгарными забавами, переходившими в пакостные и постыдные оргии, наносил урон чести императрицы и империи. Главными пунктами, конечно, были понуждение умирающей императрицы к назначению его регентом и попытка вызвать Антона Ульриха во время их недавней стычки на поединок.

Сразу же после ареста было конфисковано имущество бывшего фаворита. Богатство человека, которого любила императрица и боялась вся империя, было немалым. Часть сокровищ пошла в казну, часть досталась Анне Леопольдовне и ее любимой фрейлине Юлиане Менгден. Но главным богатством Бирона, страстного любителя и знатока лошадей, были его конюшни. Они были предложены Антону Ульриху, но тот отказался, не желая ничего брать из имущества своего поверженного обидчика.

Бирон был приговорен к четвертованию, помилован и сослан навечно с семьей в Сибирь, в городок Пелым, где по собственноручному рисунку Миниха для него должны были выстроить деревянный дом.

Но и самого Миниха правительница через три месяца после переворота отправила в отставку, считая его слишком опасным союзником.

В первые месяцы после ареста Бирона Анна Леопольдовна пыталась сама разобраться в сложностях управления империей. Остерман составил для нее записку, в которой перечислялись и первоочередные конкретные задачи, и дальние стратегические цели. Многоопытный дипломат и администратор советовал принцессе реорганизовать систему управления, собирать не менее четырех раз в неделю Совет с участием высших чиновников, упорядочить расходные и доходные статьи бюджета. Анна Леопольдовна утвердила подготовленные до начала ее правления законодательные акты и успела осуществить некоторые из рекомендаций Остерма-на. Она рассмотрела также большое число жалоб и прошений о помиловании; как правило, все они были удовлетворены. Между прочим, Анна Леопольдовна распорядилась освободить сосланного при Анне Ивановне на Камчатку фаворита принцессы Елизаветы прапорщика Алексея Шубина.

Сравнивая личные качества Анны Леопольдовны и обеих императриц, царствовавших до нее и после – Анны Ивановны и Елизаветы Петровны, надо признать, что образованна она была лучше их, а опыта решения государственных проблем до начала правления не было ни у одной из трех дам. Но обе императрицы ко времени своего восшествия на трон были существенно старше двадцатидвухлетней правительницы и уже умели отлично разбираться в людях. Обе они достигли трона, рискуя многим: Анна Ивановна – свободой, разрывая «Кондиции», а Елизавета Петровна – возможно, и жизнью, организовав вооруженный мятеж. Обе императрицы умели находить союзников, окружать себя энергичными и компетентными советниками и не позволять им ни объединяться, ни враждовать между собою. Таким даром Анна Леопольдовна явно не обладала. Ее близкое и постоянное окружение составили люди милые, но бесполезные в делах правления: фрейлина Ю. Менгден, министр венского двора Ботта д'Адорно, обер-гофмейстер Эрнст Миних (сын фельдмаршала) и вернувшийся в Петербург Линар. Правительница чувствовала себя с этими людьми легко и свободно, а времени на дела государственные у нее оставалось все меньше. Через несколько месяцев правления она фактически устранилась от них, ограничиваясь наложением резолюций на подаваемых ей документах.

При этом, говоря о правительнице, все обьективные наблюдатели замечали, что в ней нельзя не признать значительных природных способностей, чрезвычайного добродушия и гуманности. Но принцесса держится слишком скованно, многолюдные собрания ее тяготят, все время она проводит в апартаментах своей любимой фрейлины Менгден. Плохое воспитание, которое она получила в детстве, не привившее ей никакой внутренней дисциплины, не возбуждало ее потребностей в духовной деятельности. А при полном отсутствии энергии ее жизнь превратилась в какое-то мирное прозябание. Целые дни она проводила лежа на софе или за карточной игрой. Одетая в простое спальное платье и повязав непричесанную голову платком, Анна Леопольдовна, по воспоминаниям современников, "по несколько дней кряду сидела во внутренних покоях, часто надолго оставляя без всякого решения важнейшие дела, и допускала к себе лишь немногих…"

Что касается Антона Ульриха, то он, став генералиссимусом и президентом Военной коллегии, взялся было довольно энергично за новые дела. Он присутствует на заседаниях Военной коллегии, вносит в Сенат для обсуждения проекты указов, пытается реформировать структуру воинских частей, вводя в состав полков специальные гренадерские роты, которые должны были послужить образцом для других подразделений. Солдат и офицеров в эти роты Антон Ульрих отбирал лично. В гвардейских полках впервые были созданы полковые госпитали. Принц часто инспектировал строительство новых казарм, причем по его распоряжению на стройке должны были трудиться сами гвардейцы. Не привыкшие к черной работе гвардейцы – элита армии – были возмущены таким распоряжением.

Нехватку политического опыта Антон Ульрих старался преодолеть, почти ежедневно подолгу беседуя с Остерманом.