– Ну, так мужчин мало. На четырех женщин – один. Так бабьё завело обычай… наученные местной ведьмой, Черной Клаудией, затеяли собирать по горам да болотам всякую мерзость – цикуту да дурман, белену да белладонну, мухоморы да ягоды волчьи, поганки да бересклет. Варят, смешивают это с сушеными жабами да нетопырями, так Клаудиа-де велела. Потом натираются…

– Ничего удивительного, – вмешался Клезио. – Ещё Андреа Софетта, врач Иннокентия VIII, говорит в четвертой главе своего Комментария на Диоскорида по поводу лапчатки ползучей и корня одного вида соланума, драхма коего в отваре с вином действует удивительно. Он прибавляет, что в 1498 году, когда он лечил в Сан-Марино герцога Урбино, там арестовали, как колдунов, мужа с женой, живших в сельском доме в окрестностях Пезаро. У них нашли горшок с зеленой мазью. Софетта выяснил, что мазь составлена из разных экстрактов цикуты, соланума, белены, мандрагоры и других наркотических и усыпляющих растений. Он предписал употребление этой мази для жены палача, которая страдала бессонницей. Когда намазали этой мазью тело женщины, она проспала семьдесят шесть часов, и сон её длился бы дольше, если бы не решили её разбудить, употребляя очень сильные средства. Пробудившись, она горько жаловалась, что её вырвали из рук прекрасного мужчины с огромным-де детородным органом, который и сравнить нельзя было с тем, что имелось у мужа…

Вианданте скривился. Прокурор-фискал между тем, вежливо выслушав князя-епископа, продолжал повествование:

– Если бы и у нас чертовы потаскухи этим ограничились! Но на беду среди них была некая Джулия Белетта, её-то и замели по доносу. Мерзавка была повивальной бабкой, и пятеро повитых ею младенцев умерли через час после родов. На последних родах её и поймали. Эта тварь зажала меж пальцев иглу и уже норовила воткнуть её в родничок младенцу. Зачем вытворять такое – уму непостижимо, но тут одну-то из этих мерзавок Гоццано и разговорил. Она призналась, что эту смесь из трав надо-де перетопить с жиром некрещёных младенцев. Тогда-де попользует тебя не какой-то там мужик, а сам дьявол. Вот она и промышляла. А тут мой Джанни, сынишка, вдруг говорит, что на кладбище, он прибирать на могилке матери ходил, несколько могил выкопано. Кинулись на кладбище – точно, пять детских могилок разрыто.

Он замолчал.

Джеронимо не был удивлён. Ни в войнах, ни в междоусобицах, ни в опасных предприятиях, ни в изнуряющих занятиях, ни в подрывающем силы труде женщины заняты не были. Они оказывались в избыточном количестве, но если раньше девицы имели представления о скромности и наполняли монастыри, теперь, в распутную и разнузданную эпоху, они жаждали блудных утех, впадали в опасную мечтательность, из которой путь к дьяволизму был весьма короток. Безумную одурь бабского распутства, неутомимую и неутоляемую, захлестнувшую в последние времена всю Империю, не остановила даже пандемия постыдной французской болезни – кара Господня за блуд.

Он слышал о подобном неоднократно. Мужчин не хватало, и похотливые сучки, изнывая от страсти, натирались чёртовыми снадобьями, рецепты которых шёпотом на кухнях передавались из уст в уста, а потом в распутном одурении творили вещи совершенно невообразимые. Такие могли запросто подняться по отвесной стене и преодолеть в два прыжка пропасть. Подумать только – цикута, белена, мухоморы! Да от такой смеси, верно, и взлететь недолго.

– Что было сделано по делу? – поинтересовался Вианданте у Леваро.

«Ничего. Погиб Гоццано, и следствие было приостановлено». – «Понятно», – кивнул инквизитор. В эту минуту разговор был прерван. Пожаловал мессир Джузеппе Вено, глава местного муниципалитета.

Вианданте внимательно вгляделся в зрелое, немного усталое лицо подеста, которое в былые годы могло быть красивым, но теперь набрякшие мешки под глазами выдавали то ли любовь к излишествам, то ли какую-то болезнь. Вено представился новому инквизитору и тут же любезно пригласил его и всех присутствующих на небольшой устраиваемый им в конце недели приём – там новоприбывший познакомится с цветом местного общества. Инквизитор любезно кивнул. «Непременно». – «Судя по выговору, господин Империали – генуэзец?» – «Да».

Клезио вяло отказался от приглашения, сославшись на нездоровье, но заметил, что его милости виконту Империали ди Валенте, конечно, стоит познакомиться с местной аристократией. Ошеломлённо взглянув на Вианданте, глава муниципалитета оживлённо закивал. «О, мы будем весьма польщены». И торопливо откланялся. Джеронимо не понял, зачем князь-епископ столь явно подчеркнул его происхождение, но промолчал.

Темнело. Вианданте распрощался с Клезио и в сопровождении Леваро направился в своё новое жилище. По дороге невзначай поинтересовался у прокурора, в их ли нынешнем доме жил Гоццано? «Да», кивнул тот. «А где умер?» – невинно спросил инквизитор. Леваро дважды взглянул на нового начальника, прежде чем ответить. «Его нашли у Софии, содержательницы местного борделя». «Casa d'appuntamenti oppure сasa di tolleranza? Casa chiusa?»^[7] – уточнил Вианданте. Фискал кивнул. «Что он там делал?» – простодушно спросил Вианданте.

Леваро вновь пристально взглянул на Империали. Он уже начал понимать, что этот человек, которого он склонен был поначалу недооценивать, умён, как дьявол, и не доверял бы его простодушию, если бы не четко осознаваемое единство целей. «Молва говорила, – вздохнул Леваро, что ряса, видать, не умерщвляет похоть». – «А что по этому поводу думает сам прокурор-фискал?»

Леваро пожал плечами.

– Мессир Гоццано вообще-то не был склонен к нарушению монашеских обетов, но все мы люди… Однако, будь я на месте Гоццано, и возымей желание потешить грешную плоть… Под полом есть ход, выводящий к старой мельнице и дому лесничего, который пустует. И мессиру Гоццано путь этот был известен. Чего бы проще? Он не был, подобно вам, красавцем, но лицом людей не пугал. – Леваро вздохнул. – Будем откровенны. Прикажи он – ему не то, что девку, а и поприличней бы чего нашли. Да и, кроме того, немало особ, уверяю вас, по нему и вздыхали, связь с ним – это как castèllo di pietra^[8]. Но всем им приходилось, по моим наблюдениям, fare castèlli in ària.^[9] Не знаю, кстати, как вы с этим справитесь. Тут спрос на любого мужчину, а уж из-за такого, как вы, могут и просто смертоубийство устроить.

– Вы отвлеклись, Леваро.

– Да, простите, – смиренно кивнул денунциант. – И вот вдруг Гоццано, которого все знают в лицо, зачем-то идёт в блудилище. Непонятно.

– Не было ли следов насилия?

– Лицо его почернело, в ушной раковине была кровь, но на теле – никаких порезов.

– Он был… в рясе?

– Нет, обнажён. И, кстати, мы не смогли найти его крест, четки и нижнюю рубаху.

– Могли ли его просто принести туда после смерти?

Прокурор ответил уверенно, казалось, он и сам размышлял над этим.

– Да, но для этого нужны как минимум двое мужчин.

Вианданте задумчиво потер висок. «Я очень устал, – объяснил он Леваро, – долгий путь из Болоньи утомителен. Раньше полудня не проснусь. Но вы, синьор Леваро, видимо, чувствуете себя бодрее?». Денунциант в третий раз бросил внимательный взгляд на инквизитора и согласно кивнул. «Тогда хорошо бы нынешней же ночью задержать упомянутую синьору Софию, а вместе с ней и всех до единой её девок. И – упаси Боже! – не дать им сговориться. Распихать по разным камерам. Допросить. Если Гоццано действительно заходил туда – то в чём именно? В котором часу? Что сказал – дословно, что сделал? Узнать даже – налево или направо от порога прошёл при входе? Какую метрессу выбрал? Почему именно её? Что при этом сказал? Если показания будут разниться… Гибель инквизитора возбуждает сильнейшее подозрение, что даёт нам право прибегнуть к следствию третьей степени. К моменту моего пробуждения мне бы хотелось получить от вас и первые данные по делу».

Леваро, ликуя, кивнул. Grаzie al ciеlo! Слава небесам! Неужели Бог услышал вопль трентинцев? Любезно выразив друг другу радость от знакомства и надежду на плодотворное сотрудничество, они расстались.

В отсутствие друга Аллоро перезнакомился с прислугой, распаковал вещи, распорядился об ужине и выслушал от приходящей кухарки тьму местных сплетен. Забавно, но в отношении смерти господина Гоццано старая синьора Тереза Бонакольди придерживалась той же благой осторожности в суждениях, что и прокурор-фискал. «Где это видано, чтобы, располагая возможностями, предоставляемыми ему должностью и будучи человеком праведным и целомудренным, он вдруг направился бы туда, где никакому приличному человеку не место?» Тут её слова прервались, и в кухне воцарилась странная тишина. Нет, ничего не произошло. Просто его милость господин инквизитор Священного Трибунала изволил, сполоснув руки, снять плащ с чёрным капюшоном и присесть к столу. Когда дар речи вернулся к синьоре Терезе, она смогла, объясняясь всё же больше жестами, нежели словами, выразить мысль, что, прожив на этом свете уже шестьдесят семь лет и повидав всякое, она никогда, однако, не встречала подобной неземной красоты, какой Господь одарил господина Империали. Джеронимо вежливо улыбнулся и, извиняясь, сказал, что, пообедав у князя-епископа Клезио, ещё не успел проголодаться, но с удовольствием примет ванну. Старуха бросилась из кухни и захлопотала где-то в соседнем помещении.

Джеронимо осмотрел своё новое жилище. Гостиная была обставлена скупо: сундук-кассоне для хранения вещей, посудный шкаф-поставец с четырьмя дверцами, прямоугольный стол с толстой столешницей на двух, по-флорентински массивных устоях, несколько простых кресел с подлокотниками и сиденьями, обтянутыми кожей и украшенными бахромой, да по углам – две старые кушетки, по деревянным ручкам которых шла вычурная резьба.

Откуда-то из тёмного коридора важно и спокойно вышел большой чёрный кот с острыми ушами и гордо поднятым хвостом, на котором, несмотря на чёрный цвет, угадывались поперечные полоски. Он внимательно посмотрел на новых хозяев, обойдя стол почти по безупречной окружности. Гильельмо обожал кошек, одну постоянно подкармливал в монастырской трапезной, разрешал ей спать в своей келье. Джеронимо посмеивался над ним, называя кошек «детьми сатаны», но иногда в самоуглубленных размышлениях мог, сам того не замечая, часами гладить полосатую кошачью спинку.

Трентинский кот носил звучное имя Scolаstico d’inchiоstro, Чернильного Схоластика, и принадлежал раньше Гоццано. Ещё год назад он прославился тем, что, будучи несмышлёным котёнком, опрокинул чернильницу на еретический труд Сигера Брабантского, расцарапал имя еретика на титульном листе и основательно погрыз переплет. Когда же Гоццано начал вслух читать Фому Аквината, кот забрался на стол и внимательно слушал, восторженно жмурясь, помахивая хвостом и мурлыча. После такого доказательства своей богословской разборчивости и непримиримости к ереси, Схоластик, несмотря на подозрительный цвет, утвердился в инквизиторском доме. А так как в вопросах питания не зависел ни от кого, в избытке вылавливая мышей по подвалам дома, то не обременял и синьору Терезу, с течением времени тоже привязавшуюся к нему.

Джеронимо внимательно оглядел кота. Не шибко-то он любил этих полуночных тварей, но, видя, как улыбается, глядя на кота, Аллоро, слыша, как замурлыкала, увидя его, синьора Тереза, он понял, что животное проживает здесь на законных основаниях – «первым по времени, первым и по праву», а значит, реши он удалить отсюда дьявольскую тварь, окажется в меньшинстве. К тому же, будучи уроженцем портового города, он лучше других знал простую истину: «лучше кошки, чем крысы». Стало быть, Бог с ним, с Чернильным Схоластиком.

Джеронимо только сейчас ощутил, насколько он, отвыкший в монастыре от седла, устал за время трехдневного путешествия. Чуть не заснул в ванне, но Гильельмо растолкал его и проводил в спальню. Глаза его слипались, всё тело ныло. Он очень умаялся. Тихо опустился на колени перед статуей Христа в нише спальни. «Господи, Боже мой! Ты – всё моё благо. Кто я – что дерзаю к Тебе словом своим? Я нищий из нищих раб Твой и червь ничтожный, презренный паче всякого помышления и всякого слова. Ничего нет у меня. Ты Един благ и свят и праведен. Ты всё можешь, всё даруешь, всё исполняешь и только грешника оставляешь в скудости. Господи, исполни сердце моё благодатью Твоею. Как мне жить, если Ты меня не укрепишь милостью Своею? Не отврати лица Твоего от меня, не удали от меня посещение Твоё, и утешения Твоего не отыми от меня, да не будет душа моя, яко земля безводная Тебе. Научи мя, Господи, творить волю Твою. Научи мя достойно и в смирении ходить пред Тобою, ибо вся мудрость моя в Тебе…»

Засыпая в новом, непривычном для него месте с мрачными сводами, Вианданте не мог отделаться от мысли, что упустил что-то важное. Было нечто, что уже туманно намекнуло ему на причину смерти Гоццано, намекнуло, и тут же растаяло. Любопытно было и замечание, вскользь брошенное Леваро, о возможностях инквизитора. Он словно предлагал ему некие своднические услуги… И если это справедливо, то не снабжал ли он бабёнками Гоццано? В этом случае он должен знать больше, чем сказал. Что за дом лесничего? Или мерещится? А главное, что за человек был Гоццано? Что он написал Дориа?

Было и ещё одно – и Империали знал это. За ним самим будут наблюдать и докладывать Дориа. Кто здесь «глаза Провинциала»? Не Леваро ли? Епископ рекомендовал его… Джеронимо понравились умные глаза прокурора, но насторожили излишне мягкая, чуть шутовская манера речи, подчеркнутая готовность угодить, явное чуть испуганное раболепие. Одет Леваро был излишне кокетливо, пока они шли от дома князя-епископа, Империали, наблюдая из-под капюшона, несколько раз поймал взгляды девиц на прокурора, несколько раз и Леваро оборачивался вслед женщинам. У прокурора красивые стройные ноги и белозубая улыбка – Леваро явно нравился женщинам. Но было в этом умном и грустном шуте что-то туманное… Не он ли – соглядатай?

Новый инквизитор, как любая новая метла, мог мести по-новому и сменить весь состав старших чиновников. А мог и утвердить… Не этого ли боится Леваро? Он был назначен год назад… Ладно, довлеет дневи злоба его. И, пробормотав ещё одну короткую монашескую молитву, Джеронимо провалился в глубокий сон.

Утром спальня показалась Джеронимо совсем не такой мрачной, как представилось ему вечером при свечах. Солнечные лучи, ложась на потемневшие от времени дубовые панели, покрывали их странной, чуть зеленоватой позолотой, играли зайчиками на изгибах покрывала, торжественно облекали светом тяжелый занавес у полога кровати. Полусонно пробормотав монастырскую максиму «оtium – pulvinar Diaboli»^[10], Вианданте поднялся, поправил рясу. Тихо постучав, вошла синьора Тереза и, пожелав мессиру Джеронимо доброго утра, сообщила, что только что пожаловал прокурор-фискал. Инквизитор быстро спустился в залу.