Глава пятая

– Кхе-кхе, – услышал Иван чье-то покашливание и проснулся.

Петр Вениаминович сегодня был наряжен в старые, тертые джинсы и застиранную, утратившую краски, клетчатую байковую рубашку. На голове красовалась веселенькая рыжая бейсболка с надписью «сквозняк». Бабочка, разумеется, тоже в наряде присутствовала – жизнерадостного оранжевого цвета. Видимо, подбирал специально под головной убор.

– Гармонично, вы не находите? – поинтересовался Петр Вениаминович, перехватив взгляд Ивана.

– Да, пожалуй, – пробормотал Иван. – Чем обязан? Кажется, я уже начал выполнять ваши требования. Чего вы еще от меня хотите?

– Ну-ну, молодой человек, не стоит так горячиться. Посмею вам напомнить, что речь шла вовсе не о требовании, а о просьбе. Еще, если мне не изменяет память, во время нашей последней встречи я и на выполнении просьбы своей не настаивал. Вы сами приняли такое решение. Добровольно. Не будете же вы утверждать, что я каким-то образом принудил вас?

– Хммм, – усмехнулся Иван, – мне показалось, что элемент давления в моем так называемом добровольном решении все же присутствовал. Мне даже показалось, что мне некоторым образом угрожали. Хотя, очевидно, только показалось.

– Полноте. Кто старое помянет… Я пришел к вам как друг.

– Ах, так мы друзья! Извините, не знал. Даже не подозревал, уж не обессудьте. Как я мог не заметить появления в моей жизни нового друга! Ая-яй!

– На мой взгляд, ирония здесь не уместна, молодой человек, ибо я действительно ваш друг. – Петр Вениаминович одарил Ивана взглядом, полным добродушия и самого искреннего расположения. Он выудил из кармана своей рубахи сигару, церемонно закурил. – А я, пожалуй, и выпить не прочь. – В руке у Петра Вениаминовича возник пузатый бокал с коньяком. – Здоровье, к сожалению, уже не позволяет, слишком часто употреблять коньячок, но иногда я себе разрешаю это маленькое удовольствие. А вот в молодости я был любитель, знаете ли… А потом доктора запретили. И мне, стареющему сибариту, пришлось выбирать либо сигары, либо коньяк. Согласитесь, непростой выбор. Проще умереть, чем вовсе лишиться радостей жизни. Много ли у пожилого человека удовольствий? Я выбрал сигары, но слаб, слаб и коньячком иногда балуюсь. В свое оправдание могу лишь сказать, что редко себе позволяю праздники в виде бокала хорошего коньяка.

– С чего это вам вздумалось передо мной оправдываться? – проворчал Иван. – Вы полагаете, мне есть дело до того, с какой периодичностью вы употребляете спиртные напитки?

– В том-то и беда, молодой человек, что вам вообще мало до кого есть дело. Нда… Девушка вот рядом с вами два года маялась, страдала, а вы и не заметили…

– Слушайте, без вас тошно! Не надо мне нотаций, взываний к моей совести! Как умею, так и живу! Вас послушать, так я изверг какой-то. Самый главный злодей на планете. Душегуб просто! – огрызнулся на Петра Вениаминовича Иван.

– Вы себя переоцениваете. Хе-хе. Обыкновенный среднестатистический негодяй. – Петр Вениаминович гаденько захихикал. – Шучу, шучу. Я, собственно, заглянул, дабы вам свое сочувствие выразить, поддержку всяческую оказать, это ведь какая неприятность, когда вас бросают. Нет, пардон, неправильно выразился, это ж какая несправедливость!

– Издеваетесь? – у Ивана возникло сильнейшее желание схватить Петра Вениаминовича за жирненькую шею и придушить.

– Отнюдь, – Петр Вениаминович очаровательно улыбнулся, отчего стал похож на злобного клоуна. – Мне вас искренне жаль. Тоже такое в моей жизни бывало, чего уж там… И даже не раз… Внешность-то у меня… Не принц, прямо скажем, не принц… Нда… Обаяние, правда, харизма, да на женщин разве угодишь? Все им не то, все не так. Сами не знают, чего хотят, идеал им подавай, а где ж его взять-то? Существование идеальных мужчин наукой не доказано. А если предположить, что вдруг заполучат они такой экземпляр, как они себя поведут?

– Как? – эхом отозвался Иван.

– Начнут ныть, что им скучно с таким хорошим – распрекрасным, что тошнит их от его совершенства, от его заботы, ласки, внимания. И станут мечтать о плохом мальчике, о хулиганье каком-нибудь, с которым, однако, им временами будет весело. И за эти мгновения веселья, праздника жизни они будут терпеть его хамство, издевательства, унижения. О, женщины! Загадки! Дуры набитые! Ангелы! Стервы! Страдалицы! Мучительницы! Плутовки! Красавицы! – Петр Вениаминович сделал изрядный глоток коньяку и заулыбался блаженно, очевидно, предаваясь приятным воспоминаниям. – А я, знаете ли, по молодости-то был дамский угодник.

– Бабник, вы хотели сказать?

– Фу, как грубо, молодой человек! Ох, уж эти современные мужчины! Ничего-то они не понимают ни в женщинах, ни в жизни! То все усложняют, запутывают, то упрощают до примитива. Задача бабника, понимаете ли, завоевать женщину, и как только цель достигнута, вершина покорена, он устремляется в погоню за новым трофеем. Или же это просто сексуально невоздержанный тип. А дамский угодник – это явление иного порядка. Его цель – подарить даме удовольствие, удовлетворение, если хотите, а главное – счастье. Счастье! – Петр Вениаминович многозначительно поднял сигару.

– Удавалось? – скептически поинтересовался Иван.

– Вообразите себе, да. А ваш сарказм, юноша, вызывает у меня недоумение, если не сказать больше – негодование! Я, безусловно, не всемогущ, и не всегда у меня получалось добиться во взаимоотношениях с женщиной положительного результата, то есть сделать ее счастливой, но в основном я справлялся с поставленной задачей. Да, могу это констатировать. Не без гордости, кстати.

– И что же нужно женщине для счастья?

– Вынужден вас огорчить – универсальных рецептов счастья еще не придумано. Слишком тонкая материя, слишком индивидуальная, слишком все от личности зависит. Вам вот, насколько мне известно, счастье представляется в виде симпатичной виллочки средних размеров на Лазурном берегу. Которая в свою очередь является для вас как символом престижа и успешности, так и местом, где бы вы могли на время спастись от суеты и насладиться покоем. Но в тоже время иметь возможность в случае необходимости пообщаться с представителями вашей касты, то есть с теми, кто тоже имеет домики на Лазурном берегу. Хотя, должен заметить, что как только мечта ваша сбудется, вам будет казаться, что счастье в чем-то другом, что вы жестоко ошиблись с выбором внешнего объекта счастья. Вы придумаете себе новую мечту. Новую химеру. Погонитесь за ней, а она снова окажется пустышкой.

– Так что же, счастье невозможно?

– Отчего же? Возможно. Просто мы, как правило, не там ищем.

– И где его нужно искать?

– Может быть, вам еще все тайны мирозданья раскрыть? Преподнести, так сказать, на блюдечке с золотой каемочкой? Не слишком ли много вы хотите? Хотя ладно, я сегодня добрый. Вот здесь надо искать подлинное счастье, – он коснулся бокалом с остатками коньяка своей груди. – В себе. Большего сказать я не имею права. Не уполномочен. А что касается Лизочки, вы уж извините, что снова беззастенчиво топчусь на вашей больной мозоли, то ей и нужно-то было для счастья всего лишь ваше внимание. Ей нужно было от вас получить подтверждение собственной ценности, значимости и значительности. И еще немного заботы и ласки. А кем она себя с вами чувствовала? Куклой, игрушкой, которую вы купили, которую могут где-то забыть, выбросить, когда она потеряет товарный вид или когда вы с ней наиграетесь. Как она вам сказала: «Это ты уволен!»? Она и жила два года под дамокловым мечом этого страха быть уволенной, вышвырнутой из вашей жизни. Увы и ах, но вы давали ей повод для подобного рода опасений. Житьем-бытьем ее не интересовались, планов не строили, появлялись только, когда вам этого хотелось, а когда ей было одиноко, вас рядом не было. И никаких перспектив, никакого совместного будущего. Эта малышка очень сильная женщина. Она ведь вас не пилила, ничего не требовала, денег у вас не брала. А когда терпеть стало совсем невмоготу, она решила уйти. Спастись бегством. И ведь честно с вами поступила, благородно, объяснила свои мотивы и причины. А вы что же? Обиделись, взбеленились, разозлились. А должен ведь был поблагодарить ее за то, что она столько времени дарила тебе себя, ничего не требуя взамен. Эх, Иван Сергеич, Иван Сергеич!

– Она меня бросила! – вскричал Иван. – Меня! Бросила! А я ей еще спасибо должен говорить! Вы меня за идиота держите? Или вы сам идиот?

– Мне бы сейчас тоже рассвирепеть, да вызвать на дуэль дерзкого, зарвавшегося мальчишку, оскорбить вас в ответ, поставить вас на место, остудить ваш пыл, окатить вас ледяным душем, дабы умерить ваш пыл. Поверьте, я мог бы пролить на вас ведро воды, лишь щелкнув пальцами, но я не буду этого делать. Ибо, все это действия, не достойные мудреца, коим я, безусловно, являюсь. Черт, коньяк, кончился. Пожалуй, я еще выпью. Видите ли, беседы, которые принято именовать дружескими, меня совершенно изматывают. Надобно как-то укрепить свой дух. – В бокале Петра Вениаминовича чудесным образом появилось еще грамм сто пятьдесят коньяка. – Может, и вам налить?

– Не откажусь, пожалуй.

– Ну, вот и славненько. Прошу прощения, что не предложил вам раньше, но я взял на себя смелость предположить, что вы и так уже изрядно набрались в ресторане во время драматичного прощания с вашей прекрасной любовницей.

На прикроватной тумбочке возник еще один бокал. Иван взял его в руки, покрутил, понюхал темно-коричневую жидкость, что плескалась в нем.

– Это настоящий коньяк, не беспокойтесь. Французский. Пейте-пейте.

Иван выпил. Подумал, будет ли похмелье, если напиться во сне?

– Я вполне понимаю вашу ярость, ваше негодование, – вкрадчиво произнес Петр Вениаминович. – Большинство людей в аналогичных обстоятельствах ведут себя точно так же. Позволю себе восхититься вашей сдержанностью: не каждый отпустил бы любимую женщину без скандала, упреков и обвинений. Да, она все решила за вас. Соглашусь, это не слишком приятно и даже в некотором роде оскорбительно. Представляю, каково это быть пешкой в чужой игре. Тем более что вы-то воображали, что игра – ваша, пешка – это она, а вы король. А что было делать бедной девочке? Как бы она вас ни любила, она повиновалась инстинкту самосохранения, потому и бежала от вас. Сумейте ее понять, так как я вас понял сейчас. Повторюсь, она сделала выбор за вас, но и у вас есть выбор: простить Лизочку или позволить злобе пожирать вас. Да, кстати, вы, надеюсь, уже догадались, что спасать нужно не ее? Она сама сумела о себе позаботиться. Настоятельно советую вам продолжить поиски. – Из взгляда Петра Вениаминовича вмиг исчезло все добродушие. Он больше не напоминал клоуна в фермерской одежде. Он снова был опереточным Мефистофелем, загадочным и зловещим. Он поднял свой бокал. – Ну-с, ваше здоровье!

Петр Вениаминович исчез, а бокал в руке Ивана остался. И коньяк остался. Иван его допил и заснул с ощущением дежа вю. Было уже сегодня такое, только в первый раз после ухода Лизочки он допивал водку. И еще одна мысль мелькнула в его сонном мозгу – что человек все-таки уникальное животное, даже к дурдому, в который внезапно превращается его жизнь, он может привыкнуть. Иван уже начал привыкать.

В конце следующего рабочего дня Лизе Потаповой, руководителю спецпроектов развивающегося кабельного телеканала, девушке с опухшими от слез глазами, тонкий, смазливый юноша в униформе посыльного вручил красный подарочный пакет. В нем она нашла деревянную шкатулку, инкрустированную перламутром. В шкатулке Лизочка обнаружила лиловую бархатную коробочку. В коробочке покоилась цепочка белого золота. На цепочке белого золота сверкала подвеска в виде сердечка, усыпанная бриллиантами. Ставшие сегодня узкими, разнесчастные Лизочкины глаза тоже восхищенно засверкали. Кто сделал ей такой великолепный подарок? Лиза еще раз заглянула в пакет. В нем лежал еще и конверт. Девушка торопливо вскрыла его. Там была записка следующего содержания:

«Милая!

Хотя, нет, не просто милая. Любимая!

Я ведь тебя все же люблю, хотя и не имел смелости в этом признаться. Люблю. Я легкомысленный болван. Я втянул тебя в эти отношения, не думая о последствиях. Я эгоист. Прости меня, дурака! За все прости. Надеюсь, что ты будешь счастлива, что у тебя будет все, о чем ты мечтаешь. Ты этого заслуживаешь. Ты ведь редкая женщина: прекрасная, умная, талантливая, честная, порядочная. Ты великолепна! Жаль, что я не смог тебя удержать. Я выполню твою просьбу и не буду больше тебя беспокоить, хотя это и нелегко. К сожалению, я не могу дать тебе того, чего ты хочешь. Но помни, что ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь.

Люблю. Целую. Иван-дурак».

После прочтения записки Лизочка снова разрыдалась. На сей раз от умиления. Какой же замечательный Иван человек! Почему он не встретился ей раньше, когда еще был свободен? Лизочка рыдала долго, самозабвенно. Когда она ехала домой в такси, глаза ее прикрывали темные очки, а в голове светились мысли: все будет хорошо, все непременно будет хорошо! Не все мужчины козлы и сволочи. Способны они и на благородные поступки! Эти мысли расцвечивали мокрые осенние московские улицы, темные силуэты пешеходов, весь мир. Он прекрасен, этот мир! И свобода прекрасна!

В это же самое время благородный рыцарь Иван сидел в своем рабочем кабинете, обхватив голову руками, и блуждал по просторам своего разыгравшегося вдруг воображения. Он представлял, как Лизочка рассматривает его подарок. Он представлял ее огромные синие глаза, видел, как они наполняются сначала удивлением, потом радостью, потом восхищением, потом болью. Он представлял, как она примеряет сияющую подвеску. Он вспоминал ее длинную шейку, узкую спину, маленькие ручки, тоненькие трогательные ножки. Он прощался со своей девочкой. Со своей фарфоровой куклой с низким, хрипловатым голосом. Она плачет, наверное. И он, Иван, причина ее слез. Как глупо все. Ничего, его малышка переживет эту утрату. Он уверен в этом. Она сильная, эта малышка. Все у нее будет хорошо.

Иван достал из ящика стола список своих некогда любимых женщин и вычеркнул из него Лизочку Потапову.