И был в глазах моих испуг,
Когда глядела, как распятый
В стенаньях человечьих мук
Смотрел в лицо мне, бородатый.
Взор опустила – слышен хрип.
Смотри. Смотри же! – разрешила.
Лишь подавила в горле всхлип.
Гляди. Гляди же! – так решила:
Пусть я умру в твоих глазах,
В зрачках, расширенных от боли.
И буду я на образах,
В окладах, на крестах, в неволе.
Хоть сверху Бог или Аллах,
Доколь терпеть тебе… доколе?
Перед тобою я в слезах,
Как отраженье твоей доли.
Внизу колышется толпа
Людской рекою вожделённой
Вокруг креста, вокруг столпа
Людской рекою невлюблённой.
Твои я раны залечу
Нерукотворной плащаницей.
А палачей предам мечу,
Мечу любви в моей деснице.
Прошёл в глазах моих испуг.
Смотри. Смотри же, как с улыбкой
Тебя сниму с креста, мой друг,
Признаю пытку не ошибкой.
Признаю злом. Злом, злом,
Тем, что жестокости обучит,
Чтоб неугодных всех потом
Вот так же мучать, мучать, мучать.
К нам опускаясь на луче
В лучах рассветных не распятый,
Ты не скупись для нас речей,
О, мой учитель бородатый.
Хоть не затмишь собой поток,
Идущий из глубин вселенной,
Ты в образах, мой друг, пророк,
А я – оклад второстепенный.
Ты мне однажды приказал,
А я ослушаться не смела,
Когда глазами всё сказал.
Вперёд же, приступай. За дело.
В приходе, куда после окончания Тамбовской духовной семинарии прибыл нести православное служение, чтобы прививать христианские ценности местному населению, молодой отец Павел с супругой Ириной, происходили странные события. За последние пятнадцать лет сменилось пять батюшек. Двое с семьями, оставив всё имущество, отбыли внезапно в неизвестном направлении, двое – повесились, один – утопился.
Получив напутствия и укрепившись в вере, готовый сражаться с самим дьяволом, молодой человек рьяно приступил к исполнению нелёгких обязанностей…
Селение, где предстояло нести православный крест семье новоиспечённого священника – проживать и трудиться во славу Господу Богу, – являло собой старинную, коими изобилует русская земля, забытую властными структурами всех уровней глубинку, радующую взоры поселян резным ажуром наличников и расписными, в петушках, ставнями.
Все заборы были выкрашены одинаковой ярко-зелёной краской, завезённой однажды в местный сельмаг, правая половина которого предназначалась для промышленных изделий, а левая – для продовольственных товаров.
Не менее старинная деревянная церковь, сверстница села, гордо возвышалась на высоком берегу извилистой речки, в положенные часы оглашая округу на многие километры малиновым звоном надраенного до нестерпимого блеска колокола; по неведомо чьей прихоти возведён был храм не в центре поселения, как обычно принято, а на отшибе.
Приход был невелик. Молодёжь активно уезжала в город и не баловала родные пенаты своим присутствием даже летними погожими днями.
Живописное место привлекало, разве что, редких любителей уединиться: заядлых грибников и рыболовов.
Старики, умирая, покидали покосившиеся бревенчатые хибарки и переезжали поближе к церкви, за увитую хмелем и жимолостью кладбищенскую ограду, чтобы под светлыми кронами деревьев наслаждаться вечным покоем и трелями лесных пичуг.
Кладбище располагалось шагах в пятистах от церкви, в полутенях белоствольной берёзовой рощи, а на полпути от церкви до дощатого сарайчика, притулившегося на самой окраине села и служившего одновременно молодёжным клубом, домом культуры и кинотеатром, находился небольшой уютный домик, где и поселились Павел с Ириной.
После года несения службы батюшка Павел стал отцом прелестной крошечной дочурки, в отличие от светлоглазых и русоволосых родителей рыжеволосой и кареглазой. Супруги списали данный факт на дальнего родственника по материнской линии. Назвали девочку Еленой, Леночкой, Ленусей.
Семья молодого отца почти ничем не отличалась от большинства других молодых семей: скромный быт, бессонные ночи у постели малышки, шквал ежедневных забот.
До рождения ребёнка Ирина пела в церковном хоре, состоящим из двух голосистых певуний, которым сама и руководила. После родов жена попа всецело посвятила себя дочери. В редкие свободные часы занималась разведением цветов и небольшим подворьем.
Священник же пристрастился ловить рыбу и раков, которые в изобилии водились в чистой речной воде, питаемой в пяти километрах выше по течению родниковыми источниками, освящёнными, признанными целебными и посещаемые паломниками.
Раз в неделю, нагрузив рюкзак пластиковыми бутылками, отправлялся Павел за святой водицей. Иногда его подвозили на лодке, но чаще он шёл пешком вдоль берега, цепляя на одежду колючки и репьи.
Службы велись им с превеликим удовольствием и усердием. Они – его любимая работа, любимое занятие и неотъемлемая часть жизни. В Бога верил искренне. Но было одно, что Павел исполнял из рук вон плохо.
Когда приходилось ему исповедовать, он краснел до корней волос, отводил глаза и разглядывал облупившуюся на стенах краску. Румянец настолько ярко окрашивал нежные щёки батюшки, что исповедующиеся, особенно те, что моложе, сами начинали смущаться. В итоге Павел перестал задавать вопросы, исповедь превращалась в короткий или длинный монолог в зависимости от желания выговориться и красноречия его автора, и когда последний выдыхался, заканчивалось таинство. Павел машинально отпускал грехи.
Так в круговерти житейских хлопот и круговороте Библейских страниц пролетело четыре года. И, казалось, закончилось повисшее над приходом проклятие…
Опять тот же сон! Павел проснулся затемно. Чтобы не разбудить жену, тяжело посапывающую рядом, принудил себя лежать тихо, хотя левая рука затекла и ныла. Усиливающиеся неприятные ощущения заставили Павла начать осторожно двигаться, растирать и пощипывать не затёкшей рукой кончики пальцев, ладонь, локоть, поднимаясь выше к плечу и шее.
Он снова видел тот же самый сон, который стал регулярно тревожить мужчину сразу после Пасхи!
Хриплый голос взывает:
– Сними меня. Сними меня с креста.
Звонкий голос вторит:
– Я иду. Потерпи немного. Я тебе помогу.
Очертания двух силуэтов.
Один – высоко на кресте – мученик, истекающий кровью и жизнью.
Другой – идущий навстречу первому – поднимается по узкой тропке в занимающихся лучах невидимого Божества.
События каждого последующего сна в убыстренном темпе прокручиваются с самого начала и продолжают сон предыдущий, приближая спасителя к страдающему.
Сегодня два человека находились друг от друга почти на расстоянии вытянутой руки.
Нарушенное кровообращение заставило батюшку призадуматься. Вообще-то на кресте Христа по Писанию уже давно нет. Снят и точка. Разве что, помянут в отношении него орудие казни в предпраздничные весенние дни и довольно.
Кто же тогда висит на нём, просит, умоляет? Больно, ой, как больно ему! Павлу сейчас тоже неприятно испытывать онемение вперемежку с мурашками и нытьём в плече. А каково распятому? И каким образом спаситель снимет мученика с креста, если под рукой ничего подходящего нет: ни лопаты, ни какого иного приспособления?
Поймав себя на мысли, что рассуждения принимают греховный оборот, далеки от заученного и отдают, в нарушении всех канонов и данных обетов, ересью, Павел заёрзал. Не найдя в себе сил лежать более, аккуратно вылез из-под одеяла, встал с кровати – так, что чутко спящая жена не проснулась: несколько часов назад вставала, чтобы успокоить плачущую малышку, поэтому сейчас не слышала ничего, только повернулась на другой бок. Кроватка дочки стояла рядом с супружеской кроватью со стороны жены.
Павел накинул на себя байковую рубашку, влез в спортивные брюки, обвисшие на коленях, надел шерстяные носки и тапки, пошёл на кухню. В комнатах холодало. Печь почти остыла. За окном тьма непроглядная. Часы показывали четыре часа. Обычно Павел вставал в шесть – полшестого.
Поёжился, сходил в сени за дровами. Растопил печку. Глядя на занимающийся огонь, попытался отвлечься от сна, но не смог.
Согрел чайник. Есть пока ещё не хотелось. Выпив две кружки горячей воды без сахара, опустил голову на стол и задремал…
– Сними меня. Сними меня с креста.
– Я иду. Потерпи немного. Я тебе помогу.
И вот они рядом, и их уже можно разглядеть во всех подробностях. Из-под ржавых гвоздей сочится алая кровь, расплывающаяся по дереву тёмными подтёками. Сухая пена пузырится вокруг перекошенного от нечеловеческих мук и жажды рта распятого. Волны конвульсий пробегают по измождённому телу того, кому уготована участь вечного мученика.
Другой, в серой хламиде, подпоясанной верёвкой, касается руками обнажённых обезображенных посиневших ступней, щиколоток, обнимает их, целует, обильно орошая слезами пергамент кожи и… поворачивая голову, смотрит прямо в глаза Павлу.
Не ожидая такого исхода, подпрыгнув на табурете, Павел проснулся. Услышал тупой звон будильника, упал на колени и начал быстро-быстро креститься.
Это был он, он, Павел, спасителем распятого Христа, глядевшим самому себе прямо в глаза, отражаясь в них, как в зеркале, а вопросительный взгляд пронизал до самой глубины, которая вдруг дала о себе знать ощутимыми спазмами всего внутреннего содержания и содержимого.
Прочитав полушёпотом молитвы, которые, по его мнению, были наиболее уместны в данном случае, и почувствовав под собой опору в виде табурета, Павел вновь призадумался. Как в такой ситуации можно помочь несчастному?
Идея осенила готовую взорваться голову незамедлительно. Нужно не покладая рук подкопать землю вокруг креста, потом расшатать его и, взвалив на спину, напрягшись, что было мочи, плавно опуститься на колени, дабы аккуратно положить рядом на землю. Только бы хватило сил!
Скептически оглядев своё округляющееся тело с намечающимся животиком и без тени развитых косых, поперечно – полосатых и иных видов мускулатуры, криво усмехнулся. Такой подвиг ему не под силу. Тяжёлый дубовый крест с Христом придавит насмерть. А кто потом будет вытаскивать гвозди, поить, реанимировать?
Нет, так не годится. Вдруг и впрямь понадобится его мужская сила.
Чем чёрт не шутит!
Нужно бы не лениться и незамедлительно приступить к занятиям спортом, пробежкам; за гантелями, что ли, съездить в райцентр. Сегодня у Павла выходной день – в храме затеян косметический ремонт, а с наблюдением за ним прекрасно справляется на добровольных началах дьячок и звонарь Петруха, в молодости снискавший славу озорного гармониста и ловеласа.
Батюшка решил не откладывать задуманное – отправиться с первым же рейсовым автобусом в город. До остановки на шоссе минут сорок ходьбы.
Пройдя в спальню, тихонечко, стараясь не разбудить дочь, прошептал жене на ухо:
– Мне нужно съездить в город.
Спросонья Ирина только мотнула головой. Скорее всего, она не услышала или услышала, но не поняла, о чём он говорит. Поэтому Павел оставил записку на кухонном столе. Накинул непромокаемый плащ с капюшоном, надел резиновые сапоги – незаменимые вещи в сельской местности, и вышел под моросящий дождь.
Подпираемый верхушками деревьев, тяжело карабкаясь на нескончаемую гряду туч, кособоко и трагично вставал неприглядный рассвет.
Чтобы сократить путь до шоссе, мужчина пошёл лесом, пробираясь по едва приметной тропке и стряхивая на лицо и руки с веток противные разнокалиберные капли. Но здесь хоть можно идти, поскольку не заасфальтированная по сей день автомобильная дорога с осени по весну представляет собой сплошное месиво – справиться с ней могут только трактор да вездеход.
О проекте
О подписке