«Культурность и любовь к просвещению не даются сразу, а нарастают и копятся в нациях веками и тысячелетиями», – пишет русский историк А. В. Карташев, давая объяснение образовавшемуся культурному разрыву между Россией и Европой, переживающей во времена Максима Грека эпоху Возрождения.
На Руси XVI века многие люди даже чтение книг считали проявлением ереси и формой «умопомешательства», твердя поговорку: «Кто много книг читаше, тот в ересь впадаши!»
«Во всей Московии нет ни одной гимназии, в которой юношество обучалось бы свободным наукам, также нет и ученых богословов, которые просвещали бы народ проповедями. У московитов чрезвычайно ученым считается тот, кто знает славянские буквы. Молитву Господню знают очень немногие, а Символ апостольский, десять заповедей и Богородицу знают чрезвычайно редко», – поделился своими наблюдениями живший в конце XV века в Москве секретарь иезуитского ордена Антонио Поссевино («Исторические сочинения о России XVI века»).
Дремучее невежество простого народа замечали не только иностранцы. В конце XV века новгородский архиепископ Геннадий жаловался в послании к митрополиту Симону: «Приказываю учить азбуку, а они, немного научившись азбуке, просятся прочь, не хотят учить ее. А у меня духу не достает ставить неучей в священники. Мужики неучи учат ребят грамоте и только портят, а между тем за учение вечерни принеси мастеру кашу, да гривну денег, за утреню тоже, или больше; за часы особо… А отойдет от мастера и ничего не умеет, едва-едва бредет по книге; а церковного порядка вовсе не знает».
«Здесь на Руси книги не прямы, – удрученно заметит и Максим Грек, – а иные книги переводчики перепортили, не умели их переводить, а иные книги писцы перепортили, ино их надобно переводити».
Сам он, как видно из предисловия к переводу «Бесед св. Иоанна Златоуста на Евангелие от Матфея», написанного учеником Максима Грека Селиваном в 1524 году, к тому времени хорошо изучил русский язык и свободно на нем разговаривал.
А поговорить было о чем: в то время многие образованные люди на Руси вдруг не на шутку увлеклись астрологией и полюбили рассуждения о «колесе Фортуны». Большой популярностью пользовался завезенный из Венеции астрологический «Альманах», где по звездным расчетам планет в созвездии Водолея в феврале 1524 года предсказывался второй Всемирный потоп. Эта новость вызвала в высшем московском обществе немалый переполох, вплоть до строительства ковчегов в имениях, – и, конечно, она не раз была в центре обсуждения в келье ученого афонского монаха.
Максим Грек призывал москвичей не верить ни в «астрологическое безумие», ни в «латинскую ересь» и написал на эти темы несколько полемических, с оттенком сатиры, сочинений.
«Пусть ворующий не говорит, что в его воровстве виновата планета Меркурий… ни развратник пусть не выставляет виновницей его разврата планету Венеру. Они обвиняют звезды, себя же – никогда», – писал он.
Удивляли ученого грека и превозносящие свою псевдоученость священники и монахи, которые под видом творений святых отцов цитировали и ссылались на сомнительные апокрифы, все эти «болгарские басни».
«Мнимые учителя нынешнего века. чаще занимаются болгарскими баснями, точнее бабьими бреднями, чем услаждаются разумением великих учителей», – писал о своих современниках и князь Андрей Курбский.
Сразу же по прибытии на Русь Максим Грек, сам о том не подозревая, невидимым водоворотом оказался вовлечен в спор государственной важности между так называемыми иосифлянами и нестяжателями, или заволжскими старцами.
Спор этот начался еще при жизни его главных идеологов – игумена Волоколамского монастыря Иосифа (Санина) и Нила Сорского (Майкова), основавшего скит на реке Соре возле Белого озера.
Игумен Иосиф, благодаря незаурядным хозяйственным способностям, сумел обустроить и быстро обогатить Волоколамский монастырь. Обладал он и ярким литературным дарованием, убедительно обосновав в своих сочинениях все плюсы такой практической деятельности.
Богатство, писал он, вовсе не портит монастырскую жизнь, если употреблять его разумно и с пользой. Пусть в собственности у монастырей будет как можно больше земель и сел – а значит, и мест, где образованные люди благородного происхождения смогут принять постриг, а впоследствии занимать высшие церковные должности. Иначе где взять для русских городов архиепископов и епископов, чтобы они просвещали народ? Ведь в нищенствующих монастырях в основном подвизается простонародье, люди безграмотные, и без расцвета обителей не может быть расцвета всей церковной жизни.
Против этой позиции с не меньшей убежденностью выступали Нил Сорский и его многочисленные последователи, получившие название заволжских старцев, так как они все были из северных, основанных за Волгой монастырей. Нил и сам был монахом-отшельником, и вообще считал, что предназначение монашества состоит в чистой от мирских забот молитвенной и нестяжательной жизни.
Мнения резко разделились: духовенство практического склада, так называемые иосифляне, отстаивало право иметь как можно больше монастырской собственности. Нестяжатели их за это всячески укоряли и обличали, приводя в пример отцов-пустынников, которые кормились трудом рук своих, всей душой устремляясь к Богу.
Максим Грек с самого начала принял сторону нестяжателей, прежде всего основываясь на опыте европейских и афонских монастырей.
В молодости, в свою бытность в Италии он несколько месяцев жил в качестве новиция (новоначального) в доминиканском монастыре Сан-Марко во Флоренции. Как и орден францисканцев, носящий имя Франциска Ассизского, «апостола нищеты и любви», доминиканцы тоже принадлежали к числу нищенствующих орденов. То есть жили благодаря пожертвованиям благочестивых горожан и вовсе не стремились к владению землями или замками. А в афонских общежительных монастырях было принято всех приходящих принимать и постригать бесплатно, и монахи в своих кельях даже не имели личной иглы или ниток.
Желая убедить других в том, что свобода от собственности является идеалом монашеской жизни, Максим направил во дворец свое сочинение, известное как «Послание московскому великому князю Василию III об афонских монастырях».
В келье Чудова монастыря не раз обсуждали «зазорное житье» в русских обителях: торговлю церковными должностями, ростовщичество, погрязших в пирах и неумеренном пьянстве лиц, облаченных в духовный сан.
К 1523 году Максим Грек перевел беседы святого Иоанна Златоуста на Евангелие от Матфея и Иоанна, третью и четвертую главы из Второй книги Ездры, отрывки из книги Даниила, Есфирь, отрывки из книг малых пророков с толкованиями, три сочинения Симеона Метафраста, одновременно занимаясь просмотром и исправлением Толкового Евангелия, а также греческими книгами из царского книгохранилища.
Афонский монах трудился без устали, но при этом отношение к нему московского владыки и его приближенных становилось все более прохладным.
За разговорами в келье Чудова монастыря давно велась слежка. Особенно во дворце интересовались высказываниями монаха Максима по поводу царской власти и монастырской собственности.
Ситуация еще больше обострилась, когда в 1522 году на место московского митрополита Варлаама был поставлен владыка Даниил. Он принадлежал к числу убежденных иосифлян и был недоброжелателем, а теперь можно определенно сказать – тайным врагом Максима Грека.
Смена митрополитов в Москве вообще была тревожным сигналом, учитывая, что великий князь Василий III не просто прогнал Варлаама с кафедры, но сослал в заточение. В России это прежде редко практиковалось по отношению к высшим духовным лицам.
Согласно летописи, в декабре 1521 года митрополит Варлаам «в железе» был сослан в Каменный монастырь на Кубенское озеро, как шептался народ, за свою несговорчивость… По Карамзину, это был «человек твердый и не льстец великому князю, ни в каких делах противник совести».
Новый московский владыка был полной противоположностью митрополиту Варлааму. Вездесущий Сигизмунд Герберштейн оставил язвительное описание митрополита Даниила. Это был «человек со здоровым и тучным телом и с красным лицом. Для того чтобы не казаться преданным более желудку, чем постам, бдению и молитве, он всякий раз, как намеревался публично отправлять богослужение, обыкновенно делал свое лицо бледным с помощью серного дыма и в таком виде выходил пред народом».
Другими словами, это был человек показного, внешнего благочестия – из числа тех, кого Максим Грек особенно не жаловал, посвятив им немало обличительных слов. Такой человек «старается украсить лишь внешний свой вид разноцветными и мягкими шелковыми тканями, золотом, серебром и драгоценным жемчугом; а к Божественному учению, зазирающему (порицающему. – Ред.) одеваться в мягкое, он, как аспид какой глухой, затыкает уши свои.» («Слово 1. Весьма душеполезное для внимающих ему. Беседует ум к душе; здесь же и против лихоимства».)
Встречи с подобными людьми для Максима Грека были сродни недоумению, испытанному в царском книгохранилище. Дорогие золоченые облачения-«обложки», высокий статус, а откроешь – покрытые плесенью страницы, непригодные для чтения.
Вот только о ком это сказано? О духовенстве вообще или о ком-то конкретно? Не из-за таких ли речей митрополит Даниил считал афонца своим личным врагом?
За несколько лет пребывания на московской кафедре митрополит Даниил написал большую книгу поучительных посланий, призывая народ к аскетизму и выступая против «гуслей и всяких игр» («где пляски, там сатана»). Но сам он вовсе не был аскетом и легко вписался в пышную придворную жизнь.
«Весь ум его занят золотом, все многомятежное попечение его о том, как угодить властям. Язык его развязан, не имея священных уз молчания; все говорит с гневом и досаждением», – пишет Максим Грек в аллегорическом разговоре ума с душой, но сквозь эти строки так и проглядывает чья-то вполне реальная физиономия.
Вскоре подоспела и скандальная история в царском дворце, связанная с разводом великого князя. Со своей супругой Соломонией Василий III прожил около двадцати лет, но их брак оказался бездетным. И великий московский князь, желая обеспечить себя потомством, решил развестись с царицей и жениться вторично на Елене Глинской, из рода литовских выходцев.
Максим Грек неоднократно высказывался против развода, такого же мнения придерживались многие участники диспутов из его московского окружения. Соломония была отправлена в монастырь и насильно пострижена в монашество под именем София. Митрополит Даниил, которого князь Андрей Курбский назовет «потаковником» великого князя, не возражал против этого и обвенчал Василия с Еленой Глинской.
История с разводом наделала много шума в Москве и породила небывалые слухи. В народе говорили, будто бы заточенная в монастырь Соломония родила сына, назвала его Георгием и до поры нарочно никому ребенка не показывает. Но когда царевич подрастет, он сполна отомстит отцу за все обиды, причиненные его матери.
Обсуждение истории во дворце тянуло на «вольнодумство» и даже на заговор против существующей власти. «Они [русские] открыто заявляют, что воля Государя есть воля Божья, и что ни сделает Государь, он делает по воле Божией. Поэтому также они именуют его ключником и постельничим Божиим; наконец, веруют, что он – свершитель Божественной воли», – сообщает Сигизмунд Герберштейн о той неограниченной власти, которой в XVI веке на Руси обладал правитель государства.
Никто не смел обсуждать и уж тем более осуждать действия «ключника и постельничего Божьего».
О проекте
О подписке