6

Утро ломилось в каюту, надувая ветром огрызок застиранной занавески над крохотным окном. Снаружи неслись отрывистые корабельные команды, прогудел низкий бархатный гудок. Кажется, теплоход причаливал к пристани, уже слышен был шум города – клаксоны автомобилей, звонкая перекличка торговцев на речном вокзале.

Я, наскоро перекусив, торопилась наверх – синьора-хозяйка потребовала явиться к одиннадцати, чтобы получить от нее особо ценные указания по поводу ваяния будущей нетленки. В коридоре встретился сосед – несчастный муж «блистательной Натали», бог весть почему повергнувшей вчера Стефанию в шоковое состояние. Мужчина – кажется, толстуха с косами называла его Женей, – между прочим, был вполне еще ничего себе: высокий, подтянутый, легкий, с тонкими чертами лица, резкими скулами, выразительными глазами, отливающими на солнце зеленью, чуть длинноватыми, осветленными сединой волосами. Этакий постаревший прекрасный принц, по ошибке женившийся на Бабе-яге.

– Доброе утро, – поздоровался он со мной. – К Угличу подъезжаем, сейчас остановка будет. Пойдете в город?

– Вряд ли, – покачала головой я. – Я здесь на работе, не могу надолго отлучаться.

– Жаль, – улыбнулся он. – А я слышал, тут можно на интересные места посмотреть.

Обменявшись бессмысленным набором добрососедских любезностей, мы разошлись в разные стороны, и я поспешила к месту службы.

Дверь люкса оказалась не заперта, я для начала постучала, но, не дождавшись ответа, решила самовольно проникнуть в обитель избранных. Ничего себе, однако, оформляют тут номера – сплошная фальшивая позолота, темно-красный бархат, розовый мрамор, настенные бра со свисающими хрустальными подвесками. Голубчик вроде бы не производит впечатления любителя этакой сусальной роскоши, должно быть, оформители проявили фантазию. А впрочем, пипл, как говорится, хавает, значит, все верно.

На маленьком столике стыла едва начатая чашка кофе. На полу, прямо посреди комнаты, валялся, раззявив широкую пасть, дорожный чемодан, поперек него растрепались несколько платьев. А за дверями смежной комнаты, похоже, бушевал скандал.

– Я вообще не хотела сюда ехать! – гневно гремела Стефания. – Если бы не Эд со своим вечным «я хочу побывать на родине, я ее совсем не помню», ноги бы моей здесь не было. Вся эта ностальгическая чушь не для меня, я слишком много денег потратила в свое время на психоаналитиков, чтобы избавиться от совковых воспоминаний.

– Но раз уж ты согласилась, раз все равно приехала, – увещевал Голубчик, – что вдруг на тебя нашло? Почему обязательно надо именно сейчас все бросить и свалить обратно?

– Неважно. Просто я поняла, что не могу. И не хочу! Мне все здесь противно, даже воздух! Я схожу в этом порту, и точка.

– Это нечестно! Ты не имеешь права! – взвился вдруг невидимый Эд.

Хотел, наверно, проявить характер, но возглас получился надсадный, мальчишеский.

– Что-о?

– Ты не имеешь права решать это одна, ничего не объясняя, – продолжал Эд. – Мне надоело быть привязанным к твоей юбке. Ты мне не даешь устроиться на работу, жить отдельно, хочешь все время держать меня при себе. Мне двадцать лет, я взрослый мужчина, понимаешь? Я все время пляшу под твою дудку, сколько можно? Мне здесь нравится, и я не собираюсь возвращаться.

– Эдвард, милый… – сбавила обороты мадам.

– Я отсюда никуда не двинусь, и точка, – перебил он. – И что ты мне сделаешь? Выкрадешь паспорт и оставишь здесь без денег? Насильно заберешь с собой?

– Дорогой мой, – вкрадчиво произнесла Стефания, – поверь, у меня есть веские причины…

– Какие?

– В самом деле, Свет, – поддержал Голубчик. – Ты как-то слишком уж авторитарно принимаешь решения. Парень действительно уже взрослый и имеет право на свое мнение. Что касается меня… Хочу напомнить, что мы кое о чем с тобой договорились…

– И что? Ты теперь будешь требовать с меня неустойку? – надменно поинтересовалась она.

– Разумеется, нет. Но нарушать договор, хотя бы и устный, без объяснения причин… Так не делается, тебе это прекрасно известно.

– Господи, если бы ты только знал, к чему ты меня принуждаешь! – патетически воскликнула Стефания.

– Так объясни мне, в конце концов, – рассвирепел Голубчик. – Хватит играть втемную, скажи, что за привидение посетило тебя вчера в ресторане.

– Неважно… Я не хочу об этом говорить…

– Ну а я не хочу никуда уезжать, – снова вклинился Эд. – И не поеду! Точка! – повторил он недавние слова матери и, пулей выскочив из комнаты, едва не столкнулся со мной.

– Привет! – резко притормозил он.

– Здравствуй! – Я быстро взглянула на него, поиграла бровями и опустила глаза, будто бы смутившись.

Успела, однако, отметить, что невозможно длинные ресницы его взволнованно затрепетали, а на скулах вспыхнул румянец.

– Вчера я… – начал он.

Я же быстро сжала его руку и показала глазами в сторону приоткрытой двери в спальню Стефании – мол, молчи, матушка услышит. Он сообразил, что я имею в виду, и крикнул, обернувшись:

– Тебя тут ждут, между прочим!

Из спальни показалась Стефания – бледная, с рассыпавшейся прической, с темными кругами под запавшими глазами. Она все еще похожа была на сильную, опытную хищницу, но теперь уже выведенную из равновесия, учуявшую опасность. «Что это так ее стукнуло? – подумала я. – Должно быть, они с «блистательной Натали» что-то крепко не поделили в прошлом». Стефания же, мигом взяв себя в руки, спокойно поздоровалась и заявила:

– Вот и отлично. Алена, давайте спустимся в город, пройдемся и все обговорим. Я хочу как можно меньше времени проводить на борту теплохода.

Последняя фраза, вероятно, направлена была в сторону Голубчика, cозерцавшего всю сцену с порога спальни с поистине олимпийским спокойствием. Должно быть, за эти сто лет, что они знакомы со Стефанией, он научился стоически переносить выкрутасы ее бурного темперамента.

– Пожалуйста, – с готовностью кивнула я. – С удовольствием прогуляюсь.

Капризной старой сволочи вовсе незачем знать, как я на самом деле к ней отношусь. Пусть считает меня доверенным лицом, союзницей – меньше будет опасаться, что я погублю честь ее обожаемого сынка.

* * *

Мы вышли на палубу, светски переговариваясь. Ну просто глянцевая сценка – гранд-дама и ее юная компаньонка на палубе белоснежного лайнера во время совершения весеннего речного круиза.

Ясное солнце ударило Стефанию по воспаленным бессонным глазам, и она вновь спряталась за темными очками. «Михаил Лермонтов» уже пришвартовался к причалу. Сквозь утреннюю дымку на берегу в пронзительной, едва распустившейся зелени вырисовывался древний город. Солнечные зайчики играли на золотых маковках церквей, на холме высился старинный кремль – темно-красные с белым стены, синие в звездах купола. У берега покачивались на мелких волнах рыбацкие лодки. Трап был опущен, и услужливый стюард приглашал гостей теплохода сойти и ознакомиться с достопримечательностями славного Углича. Однако желающих нашлось немного – большинство отдыхающих еще не оправилось после вечерних возлияний в «Волжских просторах».

– Ну что, – обернулась она ко мне, – небольшой променад для успокоения чувств?

– Как скажете, – скромно улыбнулась я.

Интересно, она и в самом деле не ощущает в моем верноподданническом тоне ни грамма издевки?

Как бы там ни было, мы плечом к плечу двинулись вниз по трапу. Прошлись вдоль набережной, побродили вокруг Кремля и в переулках, примыкавших к историческому центру Углича, где чванливая синьора рисковала окончательно испортить дорогую замшевую обувь. Затем она почему-то решила двинуться дальше, и мы углубились в нетуристическую часть города. Черт его знает, зачем мы тут околачивались, может, примадонна решила стать ближе к народу и отведать настоящей, исконной, так сказать, русской жизни. Кто этих богатых стерв разберет?

– Нужно обязательно упомянуть о постановке «Аиды», – наставляла меня Стефания. – О ней много писали, там должно быть достаточно материала.

Я старалась на ходу делать пометки в блокноте.

Старинные красоты вскоре закончились, и потянулся серый, ничем не примечательный район обычного провинциального городка. Мы дефилировали мимо рядов одинаковых бесцветных пятиэтажек, квадратных дворов, огороженных выкрашенными в яркие цвета витыми металлическими оградами. На ветру надувались и хлопали развешанные на перекладине застиранные пододеяльники, в песочнице ковырялись лопатками дети, а рядом трепались о чем-то, лениво позевывая, мамаши. Завидев Стефанию, они на минуту смолкли, проводили удивительную нездешнюю даму озадаченными взглядами и долго шушукались ей вслед.

На площади у магазина с колченогой скамейки поднялся нам навстречу плюгавый мужичонка с темным изжеванным лицом. От всей его тощей вихлястой фигуры, от драного ватника исходил тяжелый муторно-сладкий запах застарелого перегара. Стефания невольно отшатнулась, поморщившись, я тоже попятилась.

– Мадам! – загнусил алкаш, демонстрируя засевшие в прокисшей пасти редкие зубы. – Леди! Помогите грешнику на опохмел.

Мне удалось проскочить мимо. Мужичок же, с завидной проницательностью сообразив, кто из нас двоих является обладателем толстого кошелька, принялся окучивать Стефанию. Она попыталась увернуться от него, пройти мимо, но прыткий мужичонка не отставал, теснил ее к забору и продолжал завывать:

– Синьора, ну не будь падлой, дай на бутылку!

Я с интересом наблюдала за развитием событий. Как наша надутая герцогиня справится с ситуацией? Наверно, отвыкла в своих европах от местного колорита.

Женщина рассеянно глянула куда-то поверх плеча алканавта и вдруг резко и сильно, не изменившись в лице, ударила аборигена коленом в пах, процедив сквозь зубы:

– Хиляй отседова, вша нарная!

Мужичонка согнулся, заскулил, удивленно моргая вспухшими веками, Стефания же, не убыстряя шага, прошла мимо, поравнялась со мной и бросила:

– Нужно все-таки возвращаться на набережную. А то набредем на еще каких-нибудь удивительных представителей местной фауны.

И засмеялась, заглянув в мое оторопевшее лицо. Я все никак не могла прийти в себя. Вот так номера отмачивает холеная светская львица! И какое превосходное знание блатного жаргона! Кажется, прошлое у нее и вправду было бурным, и эта запись, на которую я вчера случайно наткнулась, может оказаться вовсе и не художественным вымыслом. Надо, надо покопаться в черной тетрадке, жаль, вчера я слишком быстро захотела спать и не продвинулась далеко.

* * *

Солнце яростно палило над растянувшейся впереди широкой тускло-голубой лентой реки, словно силилось перебороть порывистый пронизывающий ветер. Мы вышли на набережную. Слева белокаменной громадой высился Воскресенский монастырь. Из-за деревьев вылетела, выставив вперед массивную челюсть, госпожа Баренцева в пунцовом с золотом брючном костюме. Она решительно топала в сторону пристани, возмущенно размахивая миниатюрной сумочкой на длинном ремне. За разгневанной супругой пыхтел багроволицый политик.

– Нина, постой, – задыхаясь, бормотал он. – Погоди, Нина, ты все не так поняла.

– Постыдился бы, кобелятина! – на ходу бросила женщина-бульдог. – Вчера весь вечер в баре с этой прошмандовкой Анжеликой околачивался, сегодня, значит, «полежи, Нинуша, отдохни, а я город посмотрю». А сам девку под локоток и в отель?

– Нинок, она журналистка… – увещевал Баренцев. – Я налаживал контакты с прессой…

– Вот тебе пресса, старый паскудник! – И оскорбленная депутатша изо всех сил шваркнула благоверного по пламенеющим щекам сумочкой.

Баренцев воровато оглянулся по сторонам, покосился на Стефанию и зашипел:

– Что ты делаешь, понимаешь, люди же!

Нина, не обращая на него внимания, маршировала к пристани, и политик, отдуваясь и потирая щеки, последовал за нею. Продолжения семейного скандала мы уже не слышали.

Стефания приблизилась к балюстраде, залюбовалась видом. Я переминалась с ноги на ногу рядом. Честно говоря, мне уже порядком надоели все эти древнерусские красоты хотелось поскорее вернуться на корабль и посмотреть, что там делает строптивый сынок моей начальницы. Но Стефания, как видно, никуда не торопилась, стояла, подставив лицо солнцу, и улыбалась.

– Извините, пожалуйста, вы не подскажете, как мне выйти к Алексеевскому монастырю? – спросил чей-то низкий, чуть глуховатый голос.

Я обернулась, Стефания тоже повела своей царственной головой в сторону вопрошавшего.

Перед нами стоял Евгений, тот мужчина из соседней каюты, с которым мы болтали утром. В руках он сжимал туристический проспект, купленный в газетном киоске.

Стефания скользнула равнодушным взглядом по иллюстрированной брошюрке, подняла глаза к лицу собеседника и вдруг резко отшатнулась. На нее прямо-таки страшно стало смотреть – губы в момент обесцветились, больше того, сделались какими-то голубоватыми, задрожали, побелевшие пальцы изо всех сил вцепились в перила. Представляю, что творилось с ее глазами за темными стеклами очков. Так обычно в ужастиках выглядят героини, заставшие в своей уютной спаленке ожившего мертвеца.

– Не говорить по-русски, – едва слышно прошелестела она.

Дядька же так просто не сдавался, все тыкал в свой проспект, повторяя:

– М-м-м… Как же вам объяснить? Вот смотрите, я сейчас покажу. Алексеевский монастырь… – Затем обернулся ко мне: – О, здравствуйте еще раз. Может, вы мне поможете?

Я пожала плечами, у Стефании же, видимо, все-таки сдали нервы, и она, прошептав: «Но! Но!», оттолкнула брошюру рукой и, кажется, задела его ладонь своим массивным серебряным кольцом. Мужчина невольно взглянул на него и вдруг – ровно как и моя начальница минуту назад – сильно побледнел. Солнце, словно опытный театральный осветитель, выпустило из-за рваного белого облака прямой ослепительный луч и высветило каменно застывшую у резного парапета пару. Из сипатого динамика, укрепленного на столбе, захрипев, брызнула какая-то надсадная, рвущая душу мелодия. Они же так и стояли посреди пристани, освещенные солнцем, и смотрели друг на друга во все глаза, совершенно ошалевшие.

И, черт знает почему, мне вспомнился отрывок из прочитанных вчера записей.

Край налитого оранжевым июньским огнем солнца тонул в темной водной глади. Легкий речной трамвайчик летел вперед, взбивая острым носом кудрявую пену. Закатное небо опрокинулось в воду и окрасило ее сиренево-розовыми полосами. Из-за деревьев, подернутых первой весенней зеленью, выглядывал освещенный огнями шпиль Московского университета. Недавно освободившаяся из зимнего плена река весело плескалась в тяжелый гранит набережной. С нижней палубы доносились радостные голоса, смех, крики. В застекленных окнах мелькали разноцветные девичьи платья и черно-белые плечистые мужские силуэты.

Шумная стайка вчерашних школьников, сбежавших с собственного выпускного вечера, полчаса назад атаковала катерок, пришвартовавшийся к пристани у Ленинских гор, влетела с гомоном и песнями, яркая, бесшабашная, словно кочующий цыганский табор. Вспугнула катающихся по Москве-реке туристов, разорила корабельный буфет, сметя в одно мгновение все запасы мороженого и шампанского, и чем-то досадила темноволосому парню, бог знает почему в одиночестве прохлаждавшемуся на пароходике в этот летний вечер. Он был высок, гибок, с тонкими, немного резкими чертами лица – идеальными скулами, греческим носом, четко очерченной линией рта. Он поглядел на нашу лихую компанию несколько недоверчиво и, ссутулив плечи, сбежал от радостного шума и суеты вверх по лесенке на открытую палубу и там застыл у перил, и его силуэт слился с оранжево-бордовым закатом.

Выпускники же продолжали гулять внизу. Какими взрослыми и уверенными чувствовали себя в этот вечер мальчишки, впервые нацепившие галстуки… Как хороши были девчонки в воздушных платьях с летящими юбками – белых, розовых, голубых… И я, кажется, совсем сошла с ума от плескавшейся в груди радости, сорвалась вдруг с места, взметнув сиреневым подолом, простучала каблуками по ступенькам и выбежала на верхнюю палубу. Закружилась, метнулась к перилам и, раскинув руки, вдруг запела вполголоса. И, казалось, весь мир был подвластен мне в этот миг, весь мир прислушивался к моему голосу, который то взлетал в вышину, прямо в подернутое закатной дымкой небо, то опускался, весело прыгая по бежавшим внизу мелким волнам.

И молодой красивый парень, стоявший поодаль, в тени, тоже, казалось, замер, обескураженный.

– Non la sospiri la nostra casetta…^[1]

Я пела, не видя никого вокруг себя, словно самим небесам, и притихшей водной глади, и горевшему тысячью огней городу, и лету, и счастью. Чувствовала, как легкий ветер скользит по моим опущенным векам, треплет волосы.

Я не заметила, как поднялась вслед за мной она, верная моя подруга, должно быть, встревожившаяся, что меня долго нет, не заметила, как подошла она близко, лишь услышала вдруг зазвучавший совсем рядом ее голос. Она быстро подхватила мелодию и начала подпевать в терцию:

– Che tutta a scosa nel verde ci a spetta?

Я оглянулась, протянула руки, подзывая ее к себе. Она обняла меня за плечи, и наши голоса слились воедино: мой – высокий, немного резкий, и ее – низкий, мягкий, грудной.

Солнце, подмигнув в последний раз, ушло под воду. И ветер пронесся вдруг над рекой, смешав темные и светлые волосы, взметнув пьянящие запахи сумерек. И брызги летели в лицо. И вся жизнь лежала впереди – долгая, захватывающая и, конечно же, счастливая, иначе ведь просто и быть не могло.

– Nido a noi sacro, ignoto almond inter pien d’amore e di mister?

Секунды бежали, а Светлана и Евгений так и не произнесли ни слова, все глаз не могли друг от друга отвести. Должно быть, это и есть тот самый призрак, с которым она боялась столкнуться, оставаясь на теплоходе. Неизвестно, что там произошло когда-то между ней, Евгением и Натальей, но ясно, что встреча с ними для нее мучительна.

Однако это свидание Штирлица с женой начинало мне надоедать. Я намеренно громко кашлянула, стараясь привлечь их внимание.

Стефания опомнилась первая и, позабыв обо мне, кинулась бежать в сторону качавшегося на воде теплохода. Евгений бросился за ней. Пробежал несколько метров и остановился, хрипло закашлявшись. Стефания обернулась, замедлила шаг, бросила на него быстрый взгляд из-под очков. Он же, воспользовавшись заминкой, догнал ее.

– Это ты? – хрипло спросил, вглядываясь в ее наполовину скрытое очками лицо.

– Я вас не знать! Не знать! – пыталась вырвать руку она.

– Это ты! Я знаю, это ты! – повторял он, не выпуская ее.

Кажется, пора идти на помощь, а то синьора совсем уже растеряла остатки самообладания. Я ловко вклинилась между ними, ухватила ее под руку и заявила:

– Извините, вы ошиблись. Синьора приехала из Италии, она не говорит по-русски. Я ее личный помощник. Пойдемте, синьора, скоро отплытие.

И, оставив оторопевшего знакомца считать на пристани ворон, мы стремительным аллюром взлетели по трапу.