Музыка тишины

Со временем понимаешь, истинны только чувства. У слов в наше время почти не осталось силы. Пройдет какое-то время, померещится звонок телефонный, поднимешь трубку, и твое «алло» намертво врежется в пустоту длинного гудка – и только тогда вдруг до боли четко осознаешь, что любимый никогда не ответит. Не будет больше ни слов, ни взглядов, ни улыбок, живого интереса. И только тогда в кругу полного одиночества проймет настоящая горечь утраты, когда это «алло» останется без ответа. Тогда и поплакать можно. И нужно. Чтобы полегчало.

Самое уродливое, при всем при этом так же будут падать снег, дождь, ездить машины, скрипеть соседская дверь.

Про смерть еще напоминают закаты, но я их откровенно ненавижу. Тоже мне радость – смотреть, как медленно догорает день.

Красивый закат означает красивую жизнь и красивую смерть, а где их взять в наше время, наполненное до основания суетой? Зато после смерти любимых мы все становимся мудрее, нас уже не трогают грязные ботинки, злые фразы в переполненном автобусе, так и хочется сказать: «Люди, давайте беречь друг друга, ценить единственную нашу земную жизнь», но даже это не тронет. Каждый раз, каждый отдельно взятый человек наступает на одни и те же грабли: чтобы научиться любить, беречь, – надо сначала обязательно потерять. Это, увы, аксиома.

Вот пример. Работала я на одного барыгу, хозяина мелкой, довольно ядовитой газетенки. Ох и урод! Никогда не помогал другим, не жалел никого, кроме себя и собственных детей, зло так и перло из него. Частенько говорил, что сделал себя сам, никому ничем не обязан и все такое.

И однажды его младшая дочь стала инвалидом, в одночасье лишилась обеих ног; первое, что я заметила после случившегося, – он начал со мной здороваться, хотя до этого меня не замечал, точнее, если кого-то во мне и видел, то точно не человека, а так, насекомое.

Я вдруг представила, что было бы, если бы дочь, не дай Бог, умерла, и получила ясный ответ – он стал бы человеком в самом полном смысле этого слова. Начал бы вникать в проблемы своих работников, может быть, даже подавать милостыню нищим, наверняка бы стал посещать храм и читать по вечерам Библию или же просто что-то очень важное для души. После этого на меня обрушилась какая-то тяжесть. Получается, я открыла главный закон Неба.

Мало-помалу стали понятны слова молитв, меня больше не трогали различные колкости в свой адрес, впрочем, слова похвалы тоже, нытье близких, старая или немодная одежда, разбросанные по квартире вещи… я разрешила сыну жить, как он хочет. Он попросил соорудить посреди комнаты домик из раскладушки и играть в нем. Ха, какая мелочь!

Я забыла сказать, что мир периодически разбивается на несколько частей, и на мою долю выпадает круг забот, которые иначе как непредвиденными не назовешь. Сын периодически подбирает бездомных кошек, собак, особенно щенков, покалеченных птиц, мышей и даже тараканов. А животные его присутствие странным образом ощущают.

Все началось довольно давно а именно, пять лет назад, когда Лука только-только появился на свет. Стоило его принести из родильного дома, как в нашей крохотной квартирке вместе с маленьким человечком появилось несчетное количество божьих коровок. Ничего подобного никто из многочисленной родни не видел ни до, ни после.

Это было особенно странно, потому что с отоплением были перебои, и в доме царил обычный осенний холод. Время шло, и вместе с ним к нам приходили разные представители фауны: подброшенный котенок, случайно залетевший и не пожелавший вылетать попугайчик, соседи поделились рыбками, а в полу, как раз под детской кроваткой, завелся сверчок.

Со временем это добро было роздано, а ребенок отвезен к бабушке. И в жизнерадостном селе способность Луки притягивать к себе братьев наших меньших сказалась настолько ярко, что стали удивляться даже видавшие виды старики, которые по определению ничему не удивляются.

В день нашего приезда на крышу дома залетела сова, на веранду – пара диких голубей, ласточки обосновались под крышей, а бабушка по настоянию ребенка вскоре вынуждена была завести кошку и собаку, через пару недель – кроликов. Наш Лученька заставил бабушку выкинуть мышеловку. «Потому что у мыши есть семья, которая будет плакать».

Весной в сезон дождей в огороде оказалась огромная, величиной с человеческую ладонь, жаба. Вот слова Луки: «Смотри, баб, у нее глаза золотые!».

Вскоре бабушка, чертыхаясь на чем свет стоит, доставала из чулана резиновые сапоги и вместе с внуком и жабой в пакете ехала на велосипеде к пруду, чтобы отпустить туда земноводное.

* * *

Мир животных мало-помалу стал внедряться в мое сознание. Так, читая разную литературу, я уже стала обращать внимание на латинские названия и характеристики зверей, например, вид гадюки обыкновенной, распространенной почти на всем земном шаре, оказывается, vipera bonys, что лично для меня разъясняет многое. А эпидемия среди животных называется эпизоотия.

А есть даже такие рыбы, которые живут в кислоте, например, в кратере японского вулкана Катанума.

Еще несколько раз мы с родственниками проводили эксперименты. Так, чтобы увидеть в лесу дикое животное, достаточно было взять с собой Лучка, и белка, серна или даже рысь обязательно покажется, но стоит пойти в лес одному, ничего, кроме шустрых птичек, не увидишь. Впрочем, по этому поводу я особой радости не ощущаю. Боюсь за безопасность родного человечка.

Особенно меня пугает лето, когда в карманах сына прочно обживаются всякие жучки-паучки. Во мне живет страх, что кто-нибудь из принесенного этим удивительным мальчиком насекомого или зверья окажется ядовитым и тогда…

Однако зимние месяцы не менее хлопотные. Наиболее тяжелым выдался минувший год. В нашем микрорайоне развелось много бродячих собак, понятное дело, голодных, которых Лука решил кормить.

Выглядело это так: идет мой карапуз в детский сад, рост чуть выше табуретки, плюшевый портфель на плечах, а за ним бегут все собаки с окрестных улиц, ладно бы одни псы здоровые, а то ведь и мамаша со щенками. Проводит стая своего Лучика и ждет, пока он какую-нибудь котлетку им не вынесет.

Это одна сторона медали, другая – все то же усыновление зверья, как правило, неухоженного, не умеющего пользоваться туалетом. В минувшее лето чудо-ребенок отдыхал на Севере, уж там, думала я, разных гадов не достать.

О, как я ошибалась!

Буквально на следующий день по приезде Лука взял шефство над длиннющим ужом, который с удовольствием питался требухой от карасей. «А можно я его домой привезу?» – вскоре слышала я по телефону счастливый голос доброго человечка.

На прошлой неделе Лука спас жизнь придавленной воротами у детсада крысе. Он пришел к поварихе и сказал: «Вот вам семь рублей, пожалуйста, отодвиньте ворота, там живая серая большая мышь. Вы знаете, у нее тоже есть душа…»

Иногда во мне просыпается что-то первобытное, и это «что-то» мне подсказывает, что маленькому философу будет трудно, он должен стать охотником, ведь каждый мужчина должен быть немножко охотником! Но проходит время, и я утешаю себя тем, что кому-то нужно спасать этот мир от людей, во всяком случае, от многих из них. Страшно? Да. Но кто-то должен открывать мир животных для людей или наоборот?

В то же время у своих родственников я стяжала славу безалаберной дамочки, которой собственная судьба «по барабану». Но было поздно. Мы с Лукой научились культивировать счастье. И долгое время – вплоть до того дня, когда я узнала о диагнозе, были полноценно счастливы.

Это было так странно! Впервые я четко осознала, что не хочу путаться в длинном, но красивом халате, сойдет старая футболка, изношенные тапочки, главное – мне в этом удобно и легко. Боже, какое счастье не зависеть от чьего бы то ни было мнения!

А главное – делать, что подсказывает внутренний голос.

Я стала много голодать. И в это поверить трудно, но без водки, без разговоров «за жизнь», без чьего-либо одобрения моих поступков была счастлива, у меня оказался неплохой голос, и я часто пела разные песенки. Нет, не надрывно, как раньше под гитару, чтобы кому-то понравиться и услышать комплименты, а для себя.

А потом у меня совершенно изменился вкус, восприятие запахов и цветов. Интуитивно я понимала, что так и надо. Не случайно во всех религиях мира есть посты, это нужно затем, чтобы научиться чувствовать потребности своего организма, движения токов крови, биение сердца.

По ночам я писала стихи, по правде сказать, писала их и раньше, но тогда я старалась тщательно подбирать рифмы, каждую, как мне казалось, мудрую мысль непременно обрамляла в тонкие словесные кружева. Теперь же мне были интересны мысли в чистом виде, и стало безразлично, рифмуются они или нет. Хотя, надо признать, чаще они все-таки рифмовались.

И однажды, о, я прекрасно помню тот день, я вполне четко осознала: свободна! Свободна от чужих мнений и предрассудков. От всевозможных давлений на мою окрепшую теперь личность. И если кому-то или чему-то подчинена, то уж точно не человеческому влиянию.

Это поняли и окружающие, мне стало невозможно навязать чью-либо волю, привить определенный тип мышления или просто модную штучку. Тогда же я обнаружила, что обожаю оранжевый цвет.

А мои новые наряды и косметика стали вызывать зависть и восхищение. Не помню кто, да и уже не важно, но в детстве мне внушили солидное количество комплексов и страхов.

И вот пришло то счастливое время, когда я с ними начала расставаться каждый день.

Каждый день я неизменно говорила: «До свидания, пустое красноречие! До свидания, сутулые плечи! До свидания, боязнь высоты! До свидания, страх быть непонятой! До свидания, неуверенность в словах, мыслях и поступках! До свидания, плоскостопие! До свидания, лживые оправдания! Люди! Рождается новый, совершенно новый человек!!!».

Примечательно, но в то важное для меня время меня никто не слышал, хотя я, как и прежде, была в центре внимания, профессия у меня такая – мелькать, мелькать, глупо улыбаться. Я, как и раньше, постоянно находилась на публике, все также посещала новомодные тусовки и… угасала понемногу.

Нет хуже одиночества, чем одиночество в большой компании. Блеск победы над собой в «зеркале души» по-прежнему никого не манил, скорее наоборот – отпугивал, победителей обычно любят только на словах.

Мое самочувствие резко стало ухудшаться, началась частая одышка. А вместе с ней появились всепроникающая слабость и головокружение.

Как-то ранним утром я пошла к священнику на исповедь, но церковь оказалась закрытой. И тогда я забрела на старое кладбище, где уже с середины минувшего века не хоронят, кто-то мне пару лет назад рассказывал, что у большинства, покоящихся здесь, из родни в живых уже давно никого не осталось, за такими могилами ухаживают только церковные работники.

Стоило дойти до середины, как вдруг почудилось, что могилы медленно открываются и из них выходят люди. «Мама!» – закричала я изо всех сил и бросилась бежать. Когда бежала, поранила об острую церковную ограду ухо, и показалось, что оно оторвалось. Боль мгновенно пронзила меня с головы до ног. И, добежав до входа в храм, прямо у ступенек я рухнула в обморок. Последнее, что я отчетливо помню, – невероятно синее небо. Такого яркого неба я еще не видела никогда в жизни. Синева основательно заполнила меня всю.

А может, я уже в другом мире, что откроет мне подсознание?

…После непроходимой темноты обнаруживаю вокруг большие горящие факелы, вижу себя почему-то со стороны.

Я – прозрачно-светлая и легкая, вся в воздушно-белом. Уверенно иду навстречу теплому солнечному свету. Кругом мрак, темнота, но мне туда не нужно, я иду вперед к ослепительно-ярким лучам. Я уверена, что за ними скрывается новая, более совершенная жизнь, где все с самого начала правильно. Там принято беречь друг друга и заботиться обо всем, что окружает.

Но что это? Стоит только подойти ближе к свету, как начинается шквальный ветер, который относит меня обратно. Я судорожно цепляюсь руками за краешек теплого ускользающего луча. Ветер крепчает. Еще немного, и меня унесет туда, куда мне совсем не хочется. Иду на хитрость – привязываю свою косу к солнечному лучу. Но луч тут же становится все тоньше и тоньше, затягиваю потуже. С ужасом смотрю вниз.

Прямо подо мной – Земля со всеми морями, океанами, лесами, горами, равнинами, разными формами жизни, многие из которых человечеству еще неизвестны, замусоренными горами и равнинами в несколько раз обмотана нитями железных дорог и электрических проводов. Я истошно кричу.

Вдруг чувствую легкое чуть влажное прикосновение, запах первых майских фиалок и сирени и пронзительно острую боль в области левого уха. Открываю глаза. Надо мной склонился настоятель храма – отец Сергий, у него руки испачканы в глине. Видимо, возился с клумбами на могилах, услышал шум и помчался сюда. «В храм надо ходить чаще. Исповедоваться, причащаться, да и просто на службе стоять с вниманием сердечным. Слышишь? Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь…» – говорит тихим убаюкивающим голосом.

Мне становится понятно, что просто так в тот мир, за который я только что судорожно пыталась зацепиться, не попасть.

Охватывает неимоверная тоска. Затем тяжелая скука, граничащая с унынием. В голове откуда-то быстро появляется туман, так же быстро туман окутывает меня целиком, хочется верить, что это пройдет. Но откуда-то появляется твердое убеждение: не пройдет. Никогда!

Главное в моей нынешней ситуации, чтобы все грехи, какие только есть в нашем большом и древнем роду, закончились на мне и не переходили на потомков. Почему-то об этом я подумала только сейчас.

Это – действительно главное. Тогда, может быть, кто-нибудь из моих близких, которые будут жить и умирать много лет спустя после меня, удостоится жить Там.

Я же давно своими делами выстроила преграду в тот мир, и жалеть тут нечего.

В памяти всплывают неприятные факты. Вот я равнодушно смотрю, как убивают змею, вот беззастенчиво вру на исповеди, украшая себя, потом несу какую-то чушь сыну, а вот спорю с мамой…