Наталия Гелионовна Эрзистон считала себя крайне несчастливым человеком. Лишь однажды в жизни ей повезло – небеса облагодетельствовали её рождением на берегу Черного моря и проживанием в частном доме курортного городка Анапа. На этом её везение и закончилось. Любимый папочка, воспитывавший Наталию до семи лет, уплыл в очередной раз в Амстердам, в чине судового матроса, да так и остался на сытом западе. Мамочка, всю жизнь, проработавшая врачом, практически не бывала дома, между дежурствами в какой-то больнице, подрабатывая сиделкой у состоятельного чиновника, ухаживая за его маразматической тещей. Присматривала за Наталией старушка соседка, которая целыми днями сидела перед телевизором, сутками поглощая мыльные оперы.
Обнаружила мама – врач существование дочери только после окончания школы, когда, прибежав на перерыв между работой и дежурством, чтобы занести очередную порцию продуктов, увидела лежащую перед телевизором, неожиданно выросшую девушку. На вопрос – почему не в школе, та ответила, что уже осень, а школа окончена еще в июне, окончательно и бесповоротно. На следующий вопрос – почему не в институте, Наталия, зевая, напомнила, что без оплаты ей заказаны все двери высших учебных заведений. После данного диалога, мама девушки на секунду задумалась, но тут затрезвонил мобильный телефон, и та пулей вылетела из домика, видимо, общаться с, ещё более сошедшей с ума за эти годы, тещей чиновника.
Через несколько дней, наткнувшись на Наталию, лежавшую перед телевизором в той же позе, мама, было, задала тот же вопрос о школе, что и в прошлый раз. Но осеклась. Молча разложив продукты по полкам шкафов и холодильника, сообщив, что скоро позвонит – снова упорхнула за дверь.
Как бы там ни было, но через два дня Наталия была зачислена без экзаменов, в мединститут. Чиновник оказался «человеком» и помог поступить, оплатив всю учебу.
Институт Наталия помнила, как одну сплошную серую массу – семестр, зачеты, экзамены… Учиться ей было не интересно и лень. Но надо было отрабатывать неожиданную щедрость незнакомого благодетеля – зятя сумасшедшей тещи. И Наталия натянула на себя постылую лямку эскулапа.
Работа в местной больнице, куда её распределили после института, повергла Наталию в такое беспросветное уныние, что она поняла – жизнь, её бесценная жизнь окончена, не успев начаться. Не станем описывать всё её раздражение, начиная от старых, источающих миазмы коридоров больницы, до самих, собственно, нудных, по её мнению, противных больных, которые видят смысл существования только в раздражении врачей. Не будем углубляться в тонкости нашей российской «бесплатной» медицины, не об этом сейчас речь, хотя тема и навевает определенные воспоминания.
Итак, отбыв, как на каторге, смену врача травм отделения, весьма повзрослевшая и сильно пополневшая Наталия Гелионовна, возвращалась в, не изменившийся за годы, дом. Отдыхающих, которых летом впускали в свои дома, теснясь на кухнях и в сараях, её соседи, у Наталии не было – «отдыхаек» она ненавидела лютой ненавистью. Впрочем, так же, как и всех людей. И хотя деньги Наталии были необходимы – душевное равновесие закоренелая эгоистка ценила больше всего.
Всё своё свободное время Наталия Эрзистон проводила на набережной, возле яхт-клуба. В межсезонье она бродила по высокому берегу, или сидела на крутом спуске, откуда хорошо был виден весь яхт-клуб. А летом часто лежала на гальке, или опять же на маленькой лужайке, примостившейся на крутом склоне горы высокого берега. И смотрела, смотрела, как яхты, одна за другой, выходили в акваторию бухты; как легко резвились серфингисты, ухватившись за воздушные паруса; как проплывали теплоходы, везя туристов на морские прогулки.
Сколько раз, наблюдая за бурлившей вдалеке жизнью, Наталия представляла себя сидящей в изящной позе, в белоснежном, фривольном костюмчике, на палубе шикарной яхты, управляемой красавцем блондином. Но на проплывающих яхтах, задрав нос, сидели сплошь одни девицы подросткового возраста, раздетые до такой степени, что от купальников оставалось только название. А рядом с ними, блестя разъевшимися животами и гладкими лысинами, вальяжно откинувшись, восседали отнюдь не Дольфы Лунгрены.
Однажды, когда Наталия, по обыкновению, придирчиво вглядывалась в обитателей яхт, одна дама ей показалась, как будто, знакома. Наталия встала во весь рост, достав свой любимый бинокль, направила его на хохочущую даму. И немедленно, к своему удивлению, узнала… свою маму. Изящная, холеная, моложавая дама, которой нельзя дать и сорока лет, плыла на белоснежной яхте и была абсолютно счастлива, рядом с высоким блондином в возрасте, но с красивой, поджарой фигурой, следящего за собой мужчины.
– Не может быть, – прошептала совершенно сбитая с толку Наталия. – А работа? А сумасшедшая пациентка? И только тут до эгоцентричной девушки, не желающей думать ни о чем, кроме своей драгоценной персоны, дошло, что она, в сущности, ничего не знает о своей маме. Она даже не удосужилась, уже будучи врачом, узнать, а в какой же поликлинике служит её мамочка. Служит? Эта красивая дама, словно сошедшая с обложки модного журнала – разве может где-то служить?!
Дрожа от нетерпения, Наталия еле дождалась, когда яхта причалит к пирсу. Можете представить картину? – Шикарная дама изящно спускается с борта яхты. И навстречу ей выскакивает красная, пухлая тетка, неопределенного возраста, совершенно не ухаживающая за собой.
Немая сцена.
Прекрасная дама, сделав каменное лицо, сухо говорит:
– Дома объяснимся.
А дома выяснилась интересная история, достойная мексиканского сериала.
Мужчина на яхте, с которым раскатывалась ее мама – давным-давно был её мужем. А яхта была их собственностью, как, впрочем, и четырехэтажный особняк и три машины. Много лет назад, будучи уже замужем, мама сделала глупость – согрешила с красавцем моряком, в результате чего и появилась на свет Наталия. Разумеется, мамочка не была доктором, кроме того, она вообще никогда не работала. Когда появился ребенок, мама Натали, купила небольшой домик, и нанимая нянечек, начала растить дитя, забегая к нему раз или два в день, тайком от мужа. К слову сказать, у них уже были дети – два совершенно избалованных мальчика. В какой-то момент муж узнал, что жена тайком растит дочь. После бурного скандала, богатая чета решила ничего не менять в своей жизни. Как, в прочем, и теперь, когда тайна мамочки была раскрыта. Натали был заказан вход в мамин особняк. Её как бы не было…
С тех пор Натали с мамой почти перестали встречаться. Но девушка всё так же приходила на набережную и с тихой грустью и отчаянием любовалась яхтами, среди которых время от времени она видела белоснежную яхту своей мамочки. Мамочки, которой Наталия была совершенно не нужна.
Анапа 2003 год
Лена Кадушкина доедала пятый пончик. Нет, она не была обжорой. Просто Кешка Марзиков вызвал её на спор, и теперь она давилась этими треклятыми жареными пончиками, посыпанными сладкой пудрой, которые ещё пятнадцать минут назад так любила, нет, прямо-таки обожала…
И поспорили ведь вроде понарошку – какой актер играет в новом фильме. Кешка выиграл. Лена хотела свести спор к шутке, но не тут-то было… И не жалко ведь ему было денег? Пошел и купил пончики посыпанные сахарной пудрой – аж двадцать штук, у смуглой осетинки, с чудовищным оскалом золотых зубов, который, по-видимому, был улыбкой.
– Чего задумалась? Небось, о смысле жизни? Да ты жуй, жуй. Мне не терпится увидеть, как последний пончик провалится в твою жевательную систему. – Кешка ехидно прервал размышления Лены.
– Ну и гад фе ты, Марфиков! – в сердцах, с набитым ртом пробубнила несчастная жертва обстоятельств.
– Ага, а еще я умею проигрывать, не то что некоторые.
– Я тоф-фе умею…
Со вздохом, впихивая в себя очередной жареный кусок теста, Лена вспомнила, что ещё недавно Марзиков ей очень нравился. Красивый, высокий, голубоглазый, с модной стрижкой невообразимо красных крашеных волос, ещё сегодня он был предметом её тайных мыслей и желаний. И вот, он нагло ухмыляется и следит за несчастной девушкой, попавшей в капкан дурацкого спора.
«Лишь бы никто не увидел», – только мелькнула мысль в голове Лены, как целая толпа самых ненавистных однокурсников вывалилась из-за поворота. С ними был пожилой, с её точки зрения, Модест Эммануилович, преподаватель истории. Все бы прошло, наверное, благополучно, если бы не этот самовлюбленный сорокалетний педант и сноб – всезнайка, который вечно с видом умудренного старика, старается поучать студентов в любую свободную минуту. И вот ведь что интересно – некоторым это безумно нравится, и они следуют за ним кучкой идиотов, ловящих, затаив дыхание, каждое его занудное слово.
– Кадушкина, – противно картинно выставляя вперед руку с указующим перстом на пакет с пончиками, изрек препод, – ты бы поменьше ела жареного и мучного. С твоей то фигурой это вредно. Вид полной девушки не вызывает эстетического наслаждения…
И тут фурии студентки, только и ждавшие подобной тирады ехидного кумира, прыснули, загоготали, заржали на весь проспект, выгибаясь, при этом украдкой глядя на реакцию «жертвы и удава».
Лена Кадушкина, покраснев, но с достоинством пережив позор, продолжала демонстративно-яростно поглощать пончики. Гогот сразу же прекратился и толпа девиц, разочарованно хмыкнув, потекла за обожаемым Модестом Эммануиловичем, который, скорее всего даже и не понял, какую гадость только что сделал.
Но не о нем речь. Только теперь Лена заметила, что Кешка Марзиков стал представлять из себя красное пятно – красный джемпер, волосы и не менее красное лицо, которое выражало сочувственное смущение:
– Ленка, ну их, пончики эти. А на Модеста наплюй – что ты, не знаешь его? И совсем ты не такая… Ну, а такая… Ну, как надо, в общем…
Лене уже было всё равно:
– Да ладно, Кеш, Я умею проигрывать. Только можно, я пончики дома доем?
– Хочешь, помогу? Идем ко мне домой. У меня папахен классный чай заваривает – с морошечником.
– Кешка, а ты человек… Чаю говоришь?..
– Ага.
– Чаю, да со сгущеночкой… А что, это можно…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
По разному начинается любовь. Кто её знает, что она за штука такая. Два года Лена Кадушкина подкатывала к Кешке Марзикову – и глазки стоила, и такой невозможный стрейч натягивала, что все её телеса сорок восьмого размера чуть ли не наружу вываливались. Нет, Лена не была толстой, просто такой пухленькой и ладненькой, что хотелось прижаться губками к её розовой сдобной щечке. Но студенческая братия все, как один, обожали плоско – стервозных девиц и на независимую в своем одиночестве Лену, смотрели как на сгусток белковой массы, выбивающийся из привычных параметров.
Но вот ведь, Его Величество Случай! Неизвестно, чем бы закончилось молчаливое Леночкино обожание, если бы не пренеприятное пари с Кешкой из-за какой-то ерунды, о которой теперь, спустя много лет их совместной жизни, никто и не вспомнит.
Анапа 2003 год
Попиков с явным удовольствием потирал руки. Его поросячьи глазенки блестели, а на бледных щеках появился лихорадочный румянец. Никогда ещё ему не везло так, как на этот раз!
Попиков был классическим примером абсолютного неудачника. И чего бы он ни собирался делать – ну ни в чём ему не везло. Вот и на рыбалку он отправился для того, чтобы просто разнообразить свою серую, беспросветную, полную неприятностей жизнь, предвкушая привычную неудачу.
Речушку Попиков выбрал самую заурядную – протекающую в центре города, между двумя новыми микрорайонами, из простых соображений: если утонет – не долго будут искать.
Странности начались сразу же после того, как Попиков сошел с маршрутного такси. Он не упал! Да не то что не упал – даже не споткнулся, рубашку не защемили дверями, не обрызгали из лужи проезжающие мимо машины, а из салона даже донесся доброжелательный голос водителя: «Счастливой рыбалки»… Попиков сначала опешил, покрутив головой, глядя по сторонам. Но на обочине дороги стоял только он, и слова относились именно к нему. «Сейчас наорет, что я двери не закрыл» – мелькнула мысль в голове неудачника. Но водитель улыбнулся, а пассажиры спокойно захлопнули двери, помахав на прощание, и маршрутка прошелестела в небытие. Попиков приободрился. Ему, положительно, наконец-то стало везти.
Он прошел небольшой, почти первозданный скверик – рощицу, и перед ним раскинулась речка, которую, видимо по недоразумению, не уничтожили, превратив живописный уголок в каменные джунгли очередного микрорайона. И вот тут Попиков должен был бы заподозрить что-то неладное. В воскресный день на берегу пруда не было ни одного рыбака. Ну, просто ни единого. Ветерок мерно шелестел в кронах деревьев и в камышах, и вокруг стояла такая умиротворяющая тишина! Ему бы задуматься – не слышно ни птичьего пенья, ни звуков проезжающих машин, доносящихся с близко проходящей трассы. Но Попиков, опять же, окрыленный непонятной эйфорией, не обратил внимания на всякие незначительные мелочи. Напевая что-то под нос, скрипучим голосом, с полным отсутствием музыкального слуха, он подготовил снасти, забросил удочку и присел на раскладной стульчик, безнадежно надеясь на удачу – в лице хоть какой-нибудь крошечной рыбки, по глупости заглотившей его жирненького червячка.
Когда задергался поплавок, Попиков даже не поверил своим глазам, ведь ещё ни разу в жизни он не поймал ни единой рыбешки. Затем мелькнула мысль, что просто-напросто крючок, как всегда, зацепился либо за корягу, либо подцепил обильный мусор со дна. Но поплавок все дергался и дергался.
Наконец, Попиков, собравшись с духом, рванул удилище на себя. И, вылетев из воды, навстречу к нему полетела щука, весом с килограмм. Пролетев мимо Попикова, при этом, больно хлестнув его по щеке, щука шлепнулась метров в шести от берега. Попиков, ошалев от неожиданной удачи, потирая руки, подошел к щуке. Слегка нагнулся к ней, чтобы рассмотреть улов. Как вдруг наткнулся на её взгляд – насмешливо холодный, изучающий рыбака.
– Щука, ты чего на меня так смотришь? – опешил Попиков. – Я ведь тебя поймал и из воды вытащил. Честно. Теперь съем.
Взгляд щуки стал еще более насмешливым и внимательным. Мало того, в нём появился радостно нагловатый блеск. И тут щука, прямо как в сказке, заговорила:
– Ещё неизвестно кто кого поймал, и кто кого вытащил. Так терапия дала неплохие результаты.
– Ой, – икнул Попиков, и, шагнув назад, шлепнулся на мягкое место, не почувствовав боли.
– А есть меня, не советую, – насмешливо радостно продолжала вещать щука, – уж лучше пошевели пальцами ног, если сможешь.
«Мало того, что щука говорящая, так она ещё и сумасшедшая. Ну, при чем тут ноги?» подумал Попиков, приходя в себя, но пальцами пошевелил.
– Чудненько, – пропела рыба, – прогресс, коллеги, на лицо. Значит мышцы ног не атрофировались. Есть шанс на то, что он пойдет.
Попиков обозлился. Чего это он пойдет? Он и без щуки прекрасно ходит.
О проекте
О подписке