Художественное электронное издание

Художник

Валерий Калныньш

© Гренец О. Л., 2021

© «Время», 2021

* * *

Благодарность

Я глубоко признательна Марии Платовой и Елене Лидовской за помощь в подготовке к изданию этой книги.

Огромное спасибо Марианне Таймановой за блистательную работу по редактированию.

Моя сердечная благодарность Сергею Князеву, Алле Степановой, Галине Соловьёвой, Светлане Ивановой и Борису Останину за их бесценные рекомендации и вдумчивые правки.

Посвящение

Я посвящаю эту книгу моей семье, в первую очередь мужу Дейву и нашим детям, моим родителям Марии и Леониду Зильбербургам, моему брату Константину и моей любимой тётушке Майе Овсянниковой. Я росла, слушая их захватывающие воображение истории. Они выдали мне карт-бланш на пересказ этих историй по-своему, но я не воспринимаю их слова слишком буквально. При создании художественной прозы требуется соблюсти тонкий баланс разнообразных составляющих, и если мне удаётся передать многосложность мира с определённой степенью объёмности, то это – благодаря им, которые постоянно учат меня тому, что моя точка зрения – лишь одна из многих.

Rubicon

Слишком рано и бесповоротно пришла весна в этом году, пришла и сместила все границы реальности. На улице январь и солнце, в Сан-Франциско время за полдень. Я иду забирать сына из садика – вот только перейду улицу и пересеку небольшой, изнывающий от жажды сквер на вершине холма.

Неожиданно, сияя красной эмалью, из потока машин вырывается джип, он резко поворачивает влево и тормозит на пешеходном переходе прямо передо мной. По переднему крылу джипа большими серебряными буквами надпись: Rubicon, а за рулём парень, с которым я дружила в России ещё в девяностые, – тот самый, семнадцатилетний, сидит за рулём сейчас, в две тысячи восемнадцатом! Тот же непослушный чуб каштановых волос надо лбом. На рукаве толстого пуховика тает снег. Он наклоняется и через открытое окно протягивает мне кассету TDK – точь-в-точь такую, какими мы обменивались, когда были старшеклассниками.

Не даёт себе труда даже бросить: «Эй ты, чего скучаешь?», или «Скажи, крутая тачка?!», или «Надо же, где встретились!» Ничего такого. Ни кивка, ни улыбки – совершенно непроницаемое лицо. Как будто мы с ним ещё в школе и он боится, что его дружки нас вот-вот засекут. Вот ужас! Болтает с девчонкой среди бела дня. И не просто с девчонкой, а с этой воображалой, чьи мысли витают не то в книгах, не то в облаках. Ещё немного, и он станет носить за ней рюкзак и покупать ей мороженое – «возвышенным душам» ничего не стоит превратить мужчину в тряпку.

Я тоже молчу, не в силах вымолвить ни слова. Внезапный сдвиг в пространстве-времени лишил меня дара речи – а впрочем, так бывало всегда, когда он приближался ко мне. И в сорок лет я не мудрее, чем в семнадцать. Как в юности, перехватило дыхание, и я не могу издать ни звука, а стоило бы сделать ему втык за то, что перегородил своим мастодонтом весь переход.

Он едва заметно кивает, жмёт на газ и исчезает, а я остаюсь на тротуаре в облаке выхлопных газов.

С кассетой в руках, ошеломлённая, я добредаю до сквера. Солнце палит нещадно, но, когда я поднимаю глаза, небо кажется ослепительно чёрным. Настоящая калифорнийка никогда не оставит дома тёмных очков, а я вышла на яркий свет безоружной, теперь мне ничего, кроме очертаний предметов, не разглядеть. И только запах травы, которая без влаги чахнет быстрее, чем успевает подрасти, да тяжёлый аромат дикой алычи, цветущей в этом году необычайно рано, да пыльные эвкалипты, с которых облезает кора. Всё жаждет воды.

А вот и садик, и отчего-то я знаю, что меня ждёт не четырёхлетний чумазый малыш с кудряшками, а взрослый мужчина, наставник – встречает, чтобы помочь мне добраться до дома.

Когда я была маленькая и мы жили с родителями-инженерами и старшим братом в одной комнате, я слышала, как они обсуждают странную теорию: будто бы прошлое, настоящее и будущее сосуществуют одновременно в разных частях многомерной Вселенной. Помню, как я лежала на своей зелёной кушетке, напрасно стараясь заснуть; да и как тут заснёшь, если неотвязно мерещится, что я не девочка, а старуха, живу за соседней дверью и никто меня не узнаёт. Трясясь от страха, я перелезала к родителям в постель, чтобы немного успокоиться.

С той поры я часто размышляла об этой теории, пытаясь представить, на что похожи парадоксы квантовой физики в обыденной жизни. Вот уж не ожидала, что они неожиданно настигнут меня одним на редкость тёплым и полным воспоминаний январским днём. Я задыхалась от волнения, когда чуть не бегом взбиралась на вершину холма: поскорей бы увидеть сына.

Он ждал меня в игровой комнате, и ему по-прежнему было четыре; он взял меня за руку, вывел на улицу и спросил: «Как ты провела сегодня день, мама?» По тому, как это звучало, ему вполне могло быть и тридцать. «Я хочу есть, – сказал сын. – Сегодня на обед была рыба, а я рыбу не люблю. Я её выбросил».

Мы добрались до дома, я накормила его ужином и приготовила ванну. Улучив момент, когда он наконец напрыгается на подушках и набегается кругами, воображая себя самолётом, я уложила сына в постель и гладила его по спинке, пока он не заснул. Муж задержался на конференции и вернулся поздно. Вывалил на стол очередной улов ручек и тряпичных сумок и скрылся в спальне. Не дождавшись меня, он снова показался в дверном проёме.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Сейчас, сейчас, дай мне пару минут.

Всё было тихо, я порылась в шкафу в прихожей и вскоре выкопала свой древний Walkman. Конечно же, без батареек, но в доме всегда имелся запас для говорящих книжек и радиоуправляемых машинок сына. Я вставила кассету в плеер и, чувствуя потребность вырваться из декораций взрослой жизни, вышла на улицу.

Жара почти не спала, по-прежнему было душно. Неподалёку от нашей двери роняло золотые листья дерево гинкго. Я убеждала себя, что ничего особенного не происходит – это Сан-Франциско, здесь всё безостановочно цветёт и опадает без внятных для меня, северянки, смен времён года. Я живу здесь много лет, но, как и прежде, ощущаю себя чужестранкой.

Нащупав «play», я замерла – собиралась с духом, прежде чем нажать на кнопку.

До этой кассеты были и другие. Он познакомил меня с The Doors и Nirvana, а я записывала ему композиции из ранних альбомов The Beatles. Конечно, мне хотелось включить туда Eight Days a Week и Love Me Do, но я стеснялась, боялась выдать себя и выбирала более замысловатые сочинения наподобие Baby’s In Black и Norwegian Wood. Хорошо помню, что последняя кассета от него была с хитами шведской группы Army of Lovers. После нескольких мелодичных вещей шёл странный трек, он смутил меня своей невнятицей, но вдруг пазл сложился, и я поняла, что это имитация полового акта в групповом исполнении. Я слушала, задыхаясь от волнения и ужаса. Ведь если наше общение по большей части заключалось в обмене музыкальными подборками, в таком случае что означала эта? Кончай строить из себя недотрогу? Расслабься и получи удовольствие? Ну и, разумеется, он проверял, разозлюсь я или нет. Я посчитала, что ему надо слишком много и слишком быстро. Полдня проплакала, но в конечном итоге сказать мне ему было нечего.

Ну что ж, наверное, хуже того трека ничего быть не может. Я нажала на «play». Плёнка крутилась, но из плеера, кроме фоновых потрескиваний, не доносилось ни звука. Это продолжалось так долго, что я решила: мне всё равно, что там записано. Пусть что угодно, лишь бы что-нибудь.

Прислушиваясь к белому шуму, я вспоминала всё, что мне известно о взрослой жизни бывшего юноши. Во времена нашей одержимости магнитофонными записями он собирался стать врачом и после школы поступил в медицинский. Я уехала учиться в Штаты, а когда вернулась навестить родителей, всё здесь приняло совсем иной оборот. Мой друг увлёкся шальными заработками: финансовые пирамиды, махинации с недвижимостью. Казалось нелепицей, но его нешуточно занимало, на какой машине я езжу в Америке. В другой раз, два года спустя, когда мы встретились, он уже ездил на автомобиле с водителем, который по совместительству был охранником. Я спросила, зачем ему телохранитель, и он, просияв, ответил: «Именно так выглядит успех, детка!» Отвёл меня в дорогущий ресторан на крыше какого-то дворца и, сидя напротив, безостановочно кидал взгляды по сторонам. Еду подали на инкрустированной золотом посуде. Пощёлкав ногтем по тарелке, он поднял ко мне по-детски восхищённое лицо: «А ведь у вас в Америке нет таких ресторанов, ну, скажи?» «Кем ты работаешь?» – спросила я, но вместо ответа он стал дурить мне голову рассказами о прыжках с парашютом и о сноуборде. Тогда я видела его в последний раз. В следующие приезды предпочитала не попадаться на экраны его радаров.

Музыка возникла внезапно, без всякого перехода, и совсем не та, которой я боялась. Роскошные волнующие звуки; я с первых тактов узнала её и не могла дождаться слов. I see trees of green… red roses too… I see them bloom… for me and you… Луи Армстронг пел What a Wonderful World – песню, записанную для меня семнадцатилетним юношей. Я разрыдалась, я так всхлипывала, что едва слышала музыку.

Прислонясь к гинкго в нескольких шагах от своего дома и пытаясь унять слёзы, я приготовилась увидеть окружающее глазами автора песни и огляделась.

Передо мной возвышались руины нашего дома. Вся улица, казалось, обрушилась целиком в результате неведомого землетрясения будущего. Закрыв глаза, я сделала несколько глубоких вдохов и задержала дыхание. Я убеждала себя, что это абсурд, обычная тревожность, которая не отпускает меня с тех пор, как я переехала в Сан-Франциско. Но нет – бедствия будущего и в самом деле живут где-то неподалёку от нас, быть может, в другом измерении, кассета в моём Walkman – неопровержимое тому доказательство, и нужно иметь железное сердце, чтобы пережить эту идею параллельных миров.