Дождь и в самом деле начал накрапывать. Тяжеловесные капли падали одна за другой. На нос, на светлые плитки под ногами, на протянутую ладонь. Сперва по одной, по две. Не то правда дождь, не то только кажется. Но вот уже настоящий ливень обрушился им на головы, заколотил по рюкзакам, по плечам. Сильный, ледяной, освежающий. На стремительно растекающихся вокруг лужах вспухают и лопаются пузыри.

Хорошо, им недалеко. Сергей на бегу скидывает и держит над Леркиной головой пиджак.

Ворвавшись в вестибюль, оба встряхиваются всем телом, как собаки после купания. Рыжие кольца Серегиных кудрей потемнели от воды, из золотых стали медными. Мокрое насквозь Леркино платье прилипло к животу и груди.

– Уф! Надо же как вдруг полило!

– Ничего, скоро уже кончится. Смотри, в лужах какие пузыри!

– Да, с пузырями это ненадолго.

Сережке кажется, он так раскалился, что от него наверняка должен идти пар. И дикий, звериный запах пота. В последнее время никакой дезодорант не спасает. Наверняка Лерка слышит, как колотится его сердце.

– Слушай, я так и не спросил. Что ты написала в анкете?

– Косметика или швейное дело. По-любому в жизни пригодится.

– А кулинария что, по боку? Ты ж хорошо готовишь!

– Да ну еще! Там и химия, и физиология! Готовить я и без них смогу.

– А… про личное?

– Написала, что планирую ребенка на следующий год.

У Сергея внезапно пересыхает в горле.

– Вот прямо так? А не рано?

– Да ну еще! Сколько с этим можно тянуть? Ерофеев прав. Потом, как до дела дойдет, комнат вправду на всех не окажется.

– Н-да, тоже верно. А… будущим отцом ты кого вписала?

Лерка хитро улыбается во весь рот, во все свои тридцать два неровно торчащих зуба:

– А никого. Оставила пока что пробел.

* * *

Они сидели на полу и вдыхали в себя запах свежей краски. Вдыхали с завистью. И то, что слезились глаза и закладывало нос, зависть эту только усиливало.

– Нет, ну вот как нормальный человек может так подсуетиться? Раз – и отдельное жилье! И на завод больше не таскаться со всеми.

– Нормальный и не может. Только Ерофеич на такое способен.

– Да подсуетиться – это ладно, ты лучше скажи, как тебе в голову такое пришло?!

– И правда, это ж еще придумать надо!

– Да уж, среднему уму недоступно!

– Ерофеев, колись, кто тебе это подсказал?

Ерофеев улыбался и отмалчивался. Хмурил тонкие брови, хитро щурил близорукие круглые глаза. Не говорить же, что сами они и подсказали. Тогда, на воспитательном часе, во время заполнения анкет. Ну, про каморку под лестницей.

Он тогда сразу подумал – консьерж! Напроситься на общественный труд комендантом в Дом творчества, то есть убираться и следить за порядком в огромном здании, где были актовый зал, библиотека, мини-зоопарк, бассейн, тренажерка, учебные мастерские, лаборатории, студии, музкабинеты и черт знает чего еще. Откуда по традиции не выгоняли никого допоздна. Где всегда горел свет, было шумно, натоптано, накурено, разноголосая музыка со всех этажей, клубы дыма из туалетов. Хотя курить в школе, конечно, нельзя. Даже простой табак, не говоря уж о чем-то еще.

Где было сердце школы.

Он сам не помнил, как попал сюда в первый раз. Наверное, кто-то заставил его прийти. В первое время его все приходилось заставлять – даже есть и спать. Потому что он поклялся, что не смирится, не будет делать вид, что все в порядке, все нормально и так и надо. Потому что ничего не было в порядке. Они не имели никакого права забирать его у мамы. Он им еще покажет, они узнают… Возьмет и умрет им назло!

Его кормили насильно. Впихивали ему ложку в рот. Он все изрыгал из себя – до последней капли, до слез, до желчи, до кровавой пены на губах. Сутками не спал, сидел, завернувшись в одеяло, на кровати, а засыпая, ссался, как маленький. Отказывался ходить на уроки. Отказывался переодеваться и мыться. Отказывался говорить.

Его уже собирались отправлять в спецучреждение. Никому он ничего не доказал, всем на него было пофиг. Одна только Дуся не сдавалась. Просиживала с ним в изоляторе, куда его заперли в конце концов, все свободное время. Гладила по голове, пела ему, что-то нашептывала, приговаривала. Мыла его – такого большого – в ванне, переодевала. Он пытался сопротивляться, но она в ту пору была сильнее. Приносила всякие вкусности, которые неизвестно откуда брала – не то за оградою покупала, не то сама пекла на крохотной плитке в своей гостинке. Тормошила его, все время с ним разговаривала. Хоть он и не отвечал ничего.

Конечно, что ей еще-то делать? Семьи ведь у нее нет.

И вообще, Дуся она такая, у нее принцип. Ей выдали их двадцать пять, и теперь они все ее. До конца, до самого выпуска.

Наверное, Дуся и привела его сюда в первый раз. Затащила в мастерскую технической игрушки. Усадила перед ящиком со всякими детальками. Он стал их перебирать и даже не заметил, как руки сами вытащили оттуда чего-то, стали к чему-то прилаживать, привинчивать, собирать. Сама собой вышла какая-то хренька. Он подтолкнул ее пальцем, и хренька весело покатилась вперед по столу.

– Ай молодца! – воскликнул впервые обративший на него внимание руководитель кружка дядя Паша. – Как тебя зовут, мальчик?

– Саша, – ответил он и заметил, что Дуся при звуке его голоса вздрогнула.

Хренька доехала до конца стола, свалилась и распалась на составные части. Он сморщился и заревел.

– Не плачь, – сказал ему дядя Паша. – Станешь ходить к нам и построишь когда-нибудь настоящую машину.

«Ага, – подумал он про себя, – и уеду на ней отсюда к едрене фене».

Кажется, прямо на другой день ему впервые дали письмо от мамы. Наверняка, нарочно, чтоб закрепить успех.

Письмо было месячной давности. Мама писала, что все с ней хорошо и Дом инвалидов оказался не такой страшный. Чтобы Саня вел себя хорошо, не плакал и не очень всех доставал. Что когда-нибудь они все равно будут вместе.

До этого «когда-нибудь» надо было еще дожить! Но ничего. Он выдохнул и начал стараться.

* * *

Сергей вышел из мастерской, на ходу вытирая руки замасленной тряпкой, и присел на бревно чуть передохнуть. Рыжие вихры потемнели и слиплись надо лбом от пота, но на затылке коротко стриженные колечки вспыхнули на закатном солнце червонным золотом. Жаль, сам Сергей не мог видеть себя со спины. Любимая шутка в классе: «Серый, стой! – Да какой он Серый, когда он рыжий!» «Не рыжий, а золотой», – обязательно поправляла Лерка, если оказывалась рядом и была в настроении.

Впереди до самого горизонта раскинулось огромное поле. Зрелые колосья гнулись под тяжестью и натужно шелестели на ветру. Ложились волна за волной, а после медленно, с трудом поднимались. Желтое бескрайнее море. «Когда волнуется желтеющая нива…»

Сережка помнил, как перед первой сельскохозяйственной практикой Дуся долго втюхивала наивным мелким десятилеткам, как же им повезло.

– Вы увидите, как растет хлеб, узнаете, откуда на стол попадает молоко! Общество специально расположило школы в сельских районах, подальше от городов. Общество хочет, чтобы все дети, без исключения, росли на свежем воздухе, на парном молоке, чтоб вдоволь набегались босиком по полю.

Про босиком – это она, конечно, приукрасила. Как и про вольный бег. Поди побегай по этому полю, когда влажные комья вспаханной земли сразу забиваются в сандалии, а колосья впиваются в кожу колючей остью не хуже кактусов. Да и не до бега им было. В первую практику их поставили на прополку, и спины у них к концу рабочего дня едва разгибались. Хоть и трудились они только до обеда, не больше четырех часов в день.

– По-настоящему экологически чистые продукты невозможно вырастить без реального человеческого участия, не вложив в каждый колосок, в каждую капельку молока частичку души, – втолковывала им Дуся.

Дуся честно гнула наравне с ними свою бедную больную спину, без конца снимая и протирая очки, которые нещадно заливал пот.

Когда они стали старше, настолько, что им уже можно было объяснить про пирамиду Маслоу, Дуся с жаром колотила в классе указкой по основанию пирамиды:

– Без удовлетворения базовых потребностей все остальное делается неважным и невозможным! Без еды и воды человек попросту умрет! Вы должны гордиться тем, что, несмотря на юный возраст, вносите вклад!

Им таки было чем гордиться. На закрепленных за школой сельхозугодьях все делалось руками учеников. Каждому находилось дело по силам и возрасту. Не так много, не так часто. Чтобы это, упаси бог, не мешало учебе. Слава богу, учеников в школе много. Один начнет, а другой закончит. Да и школа в государстве не одна.

Однако все строилось на этом. Везде, где надо, вкладывались именно их частички души.

По идее, Сергей должен был все это со временем возненавидеть. Но ему, наоборот, классно было сознавать, что они без дураков делают нужное, стоящее дело. Что без них и хлеб не вырастет, и картошка останется невыкопанной, в земле. Коровы будут сутками мычать недоеные, поросята пищать некормленые, а у людей в городах и весях не будет ни мяса, ни молока.

Когда в конце рабочего дня Сергей, теперь уже квалифицированный механизатор – а чего, если он в двенадцать лет впервые на трактор сел? – вот так сидел и смотрел на поле, он чувствовал себя здесь хозяином. Это было его поле, каждый колосок был ему здесь знаком. И пусть другие, если хотят, думают по-своему. Ему не жалко, пусть они обманывают себя. Как это может быть чье-то еще, если этот кто-то никак здесь ни во что не вложился?

Может, и правда не уезжать никуда? Поступить на заочку в агрономический, выстроить дом прямо на краю поля и сидеть по вечерам на крылечке, всматриваясь в бескрайнюю даль. Интересно, что скажет на это Лерка? Ей-то ведь явно хочется в город. Где театры, проспекты, косметические салоны и магазины…

Впрочем, до окончательного решения у них еще впереди пять лет! Может, он еще и сам передумает.

Сережка на всю жизнь запомнил, как Дуся вывела их, десятилетних, на поле и он впервые увидел горизонт. Его будто вытряхнули наружу из тесной коробки! В городе ведь все кругом заставлено домами. А тут вдруг со всех сторон оказалось сплошное небо. Он слово бы парил в воздухе, крохотная точка в бескрайнем мире. Небо кончалось где-то далеко-далеко, за полем.

– А можно туда? – спросил он у Дуси. – Я хочу посмотреть, где оно кончается.

– Конечно! – сказала Дуся. – Потом, со временем. А пока… Мы ведь пришли работать.

* * *

– Так что ты выбрала в результате?

– Сама не знаю. Честно! Писала, что в голову взбредет. Литература, философия, два иностранных языка, история