И, опять же, находим у Пушкина стихотворение, которое может стать ответом Герцену, хотя и было написано в 1831 году:

 
Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды чистый лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.
‹…›
Ты руки потирал от наших неудач,
С лукавым смехом слушал вести,
Когда полки бежали вскачь,
И гибло знамя нашей чести…
 

Впрочем, призывы Герцена к русским солдатам стать предателями Родины являлись частью программы Маркса – Энгельса по уничтожению Российской империи. Они предлагали превратить Крымскую войну в «войну [цивилизованных] наций» против России. Нужно избежать ошибок Наполеона – указывает Энгельс в своем военном обосновании похода на Москву.

«Кронштадт необходимо уничтожить… – пишет Маркс. – Без Одессы, Кронштадта, Риги, Севастополя, с эмансипированной Финляндией и враждебной армией у врат столицы, со всеми своими реками и заливами, блокированными союзниками, что будет с Россией?» Главное, по мнению Маркса, – уничтожить русских! «В войне с Россией… совершенно безразличны мотивы людей, стреляющих в русских, будут ли мотивы… черными, красными, золотыми или революционными». Ибо «пока существует Русское (православное) государство, никакая революция в Европе и в мире не может иметь успеха».

«Давно уже в Европе существуют только две действительные силы – революция и Россия, – писал Ф. И. Тютчев. – Эти две силы теперь противопоставлены одна другой, и, быть может, завтра они вступят в борьбу. Между ними никакие переговоры, никакие трактаты невозможны; существование одной из них равносильно смерти другой! От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы, какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества. Русский народ – христианин не только в силу православия своих убеждений, но еще благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения…

 
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить!»
 

«Если вам встретится ветеран наполеоновской армии, напомните ему его славное прошлое и спросите, кто среди всех противников, воевавших с ним на полях сражений Европы, был наиболее достоин уважения, кто после отдельных поражений сохранял гордый вид, – можно поставить десять против одного, что он назовет вам русского солдата. Пройдитесь по департаментам Франции, где чужеземное вторжение оставило свой след в 1814 году, и спросите жителей этих провинций, какой солдат в отрядах неприятельских войск постоянно выказывал величайшую человечность, высочайшую дисциплину, наименьшую враждебность к мирным жителям, безоружным гражданам, – можно поставить сто против одного, что они назовут вам русского солдата. А если вам захочется узнать, кто был самым необузданным и самым хищным, – о, это уже не русский солдат! Он (русский народ) – христианин в силу той способности к самоотвержению, которая составляет как бы основу его нравственной природы. Революция – враг христианства! Антихристианское настроение есть душа революции» (Тютчев).

«Необъятность русской земли, отсутствие границ и пределов выразились в строении русской души. Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли: та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта», – писал Николай Бердяев.

«Поблагодарите Бога, прежде всего за то, что вы русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и все, что ни есть в России. К этой любви нас ведет теперь сам Бог»! – говорил Николай Гоголь.

«Стать русскими во-первых и прежде всего, – писал Достоевский. – Если общечеловечность есть идея национальная русская, то, прежде всего, надо каждому русскому стать русским, то есть самим собой, и тогда с первого шагу все изменится. Стать русским – значит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнет и нас самих уважать. И действительно: чем сильнее и самостоятельнее развились бы мы в национальном духе нашем, тем сильнее и ближе отозвались бы европейской душе и, породнившись с нею, стали бы тотчас ей понятнее. Тогда не отвертывались бы от нас высокомерно, а выслушивали бы нас. Мы и на вид тогда станем другими. Став сами собой, мы получим наконец облик человеческий, а не обезьяний».

Каким же русофобским на фоне слов Достоевского и Гоголя выглядит высказывание Виссариона Белинского: «Верст за тридцать до Харькова я увидел Малороссию, хотя еще и перемешанную с грязным москальством… Другие лица, смотрят иначе. Дети очень милы, тогда как на русских смотреть нельзя – хуже и гаже свиней».

Всю русскую историю Белинский называл потерянной «в грязи и навозе», видел «в словах Бог и религия… тьму, мрак, цепи и кнут», писал, что проповеди и молитвы в России вредны, что Гоголь – «проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов», а «в громозвучных стихах Ломоносова нет ничего русского».

«Вы говорите, что спасение России в европейской цивилизации, – отвечал Гоголь, – но какое это беспредельное и безграничное слово, хоть бы вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивилизации, которое бессмысленно повторяют все. Тут и фаланстерьен, и красный, и всякий, и все готовы друг друга съесть, и все носят разрушающие, такие уничтожающие начала, что уже даже трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает невольно: где наша цивилизация?»

Неудивительна русофобия основоположников марксизма. Все славяне, считал Маркс, кроме «цивилизованных» поляков, являются «низшей расой»: «Эта великолепная территория [Балканы] имеет несчастье быть населенной конгломератом различных рас и национальностей, о которых трудно сказать, какая из них наиболее неспособна к прогрессу и цивилизации».

«У Европы только одна альтернатива: либо подчиниться игу славян, либо окончательно разрушить центр этой враждебной силы – Россию» (Энгельс).

Даже своих единомышленников-революционеров, русских по национальности, Маркс терпеть не мог. Когда однажды Герцена пригласили выступить на интернациональном митинге, Маркс выдвинул ультиматум – или он, или Герцен: «Маркс сказал, что он меня лично не знает, что он не имеет никакого частного обвинения, но находит достаточным, что я русский и что, наконец, если оргкомитет не исключит меня, то он… будет принужден выйти».

Михаил Бакунин не раз собирался «набить бородатую морду» Маркса за русофобию. Однако автор «Капитала» всегда ретиво избегал встреч с «презренным славянином».

 
Напрасный труд – нет, их не вразумишь,
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация – для них фетиш,
Но недоступна им её идея.
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В её глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.
 

(Тютчев, 1867 г.)

В 40-е годы Маркс заявлял, что пресса является «новым Богом», «учителем масс», что священников следует заменить журналистами – этакими «апостолами демократии и либерализма», дабы целенаправленно воздействовать разрушительными идеями на человеческое сознание.

«…Уже правят миром швеи, портные и ремесленники всякого рода, – писал Гоголь, – а Божии помазанники в стороне. Люди темные, никому не известные, не имеющие мыслей и чистосердечных убеждений, правят мнениями и мыслями умных людей, и газетный листок, признаваемый лживым всеми, становится нечувствительным законодателем его не уважающего человека. Что значат все незаконные эти законы, которые, видимо, на виду всех чертит исходящая снизу нечистая сила, – и мир видит весь и, как очарованный, не смеет шевельнуться. Что за страшная насмешка над человечеством! ‹…› Диавол выступил уже без маски в мир».

Нарождавшийся марксизм вызывал у Николая Васильевича ощущение «холода в пустыне».

Проданные крепостные крестьяне были не единственным источником дохода «пламенного революционера» Александра Герцена.

Спрос на врагов страны, в ослаблении которой заинтересованы определенные финансовые круги, был всегда.

«Когда бы вы вздумали что-либо послать без имени и очень верно, то посылайте так, через банкиров: “Доверяется благожелательным попечителям гг. Ротшильдов в Париже…”» – писал Герцен А. А. Чумикову 9 августа 1848 года.

«Не забудьте сообщить мне свой адрес, вы можете писать мне на имя “братьев Ротшильдов в Париж”», – письмо Моисею Гессу 3 марта 1850 года.

Сам Герцен финансировал убийцу Нечаева (жертвой его стал участник кружка, несогласный с аморальными методами революционной борьбы) – создателя тайного общества «Народная расправа», призывавшего физически уничтожать всех, кто поддерживал российскую государственность. Александру Второму в своих прокламациях Нечаев обещал «казнь мучительную, торжественную, перед лицом всего освобожденного люда, на развалинах государства».

В «Катехизисе революционера», предположительно написанном Нечаевым совместно с Михаилом Бакуниным, была представлена программа глобального террора с колоссальными жертвами ради «светлого будущего» всего человечества: «…истребить целую орду грабителей казны, подлых народных тиранов… избавиться тем или иным путем от лжеучителей, доносчиков, предателей, грязнящих знамя истины», «уничтожить так называемый принцип национальности, принцип двусмысленный, полный лицемерия… необходимо ненавидеть идеи величия и славы нации, годных лишь для монархии и олигархии. Патриотизм должен отойти на задний план, ибо необходимо, чтобы революционеру были ближе к сердцу справедливость и свобода, и, в случае если его собственное отечество будет иметь несчастие от них отойти, он должен без колебаний выступить против него».

Революционер «…презирает общественное мнение, презирает и ненавидит во всех побуждениях и проявлениях общественную нравственность; нравственно для него все то, что способствует торжеству революции; безнравственно и преступно все, что мешает ей». Революционер должен «…всеми силами и средствами способствовать развитию тех бед и зол, которые должны вывести наконец народ из терпения и понудить его к поголовному восстанию». «Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире».

Поистине «если Бога нет, то все позволено»! Нечаев стал прообразом Петра Верховенского в романе Достоевского «Бесы» – от их нашествия «раскачка такая пойдет, какой мир еще не видал… Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам…».

«Не признавая другой какой-либо деятельности, кроме дела истребления, мы соглашаемся, что форма, в которой должна проявляться эта деятельность, – яд, кинжал, петля и тому подобное. Революция благословляет все в равной мере» (из работы «Принципы революции» М. А Бакунина).

Дмитрий Каракозов, совершивший покушение на Александра Второго, названного «Освободителем» за отмену крепостного права, состоял в созданной по подобию нечаевской террористической организации «Ад».

Нечаевым была выдвинута идея физического устранения всего дома Романовых. Предложение «уничтожить всю большую ектению» вызвало восторг Ленина.

«…На вопрос: “Кого же надо уничтожить из царствующего дома?” – говорил Ленин, – Нечаев дает точный ответ: “Всю большую ектению”, – вспоминал слова Владимира Ильича Бонч-Бруевич. – Ведь это сформулировано так просто и ясно, что понятно для каждого человека, жившего в то время в России, когда православие господствовало, когда огромное большинство так или иначе, по тем или другим причинам, бывало в церкви, и все знали, что на великой, на большой ектении вспоминается весь царствующий дом, все члены дома Романовых! Нечаев должен быть весь издан. Необходимо изучить, дознаться, что он писал, где он писал, расшифровать все его псевдонимы, собрать воедино и все напечатать!»

«Так кого же уничтожить из них? – повторял Ленин и отвечал сам себе: – Да весь дом Романовых… Ведь это просто до гениальности!»

Как тут не вспомнить ленинское «Иной мерзавец может быть для нас тем полезен, что он мерзавец».

«Аморальные директивы» Ленина были основаны на нечаевском «Катехизисе»: «С нашей точки зрения нравственно и морально все то, что помогает победе нашего дела, и наоборот, все, что мешает этой победе, – все это мы расцениваем как противное нашей коммунистической морали».

Цель оправдывает средства – этому принципу следовали революционеры всех мастей: народовольцы, кадеты, эсеры, октябристы, большевики…

Либеральные же писатели, публицисты, литературные критики превратились в «апостолов демократии» и «учителей масс», как мечтал Маркс.

«Нам следует группировать факты русской жизни… – писал Добролюбов, – надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху, – для того, чтобы противно стало читателю все царство грязи, чтобы он, задетый за живое, вскочил и с азартом вымолвил: «Да что же, – дескать, – это за каторга: лучше пропадай, моя душонка, а жить в этом омуте я не хочу больше».

 
Ликуй же, смерть, в стране унылой,
Всё в ней отжившее рази
И знамя жизни над могилой
На грудах трупов водрузи!
 

– писал Добролюбов, мечтавший о гибели собственной Родины.

Ради уничтожения самодержавия все позволено – считали и Герцен, и Белинский, и Чернышевский, звавший «Русь к топору».

Михаил Бакунин мечтал о восстании люмпенов, которые вырежут всех интеллигентов (!).

«Разбудите люмпена!» – призывал Ленин. Именно к люмпену был обращен его лозунг «Грабь награбленное!».

Поистине людоедские заявления делал Белинский: «Люди так глупы, что их насильственно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов»; «Но смешно и подумать, что это может сделаться само собой, временем, без насильственных переворотов, без крови… Я начинаю любить человечество по-маратовски, чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную».

«Если для осуществления наших стремлений, – писал публицист Н. Шелгунов в прокламации, напечатанной Герценом, – для раздела земли между народом пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно».

И опять слово Ленину: «Мне плевать, если я уничтожу девяносто процентов населения России. Оставшиеся десять мне помогут…».

Как же здесь не вспомнить и Максима Горького: «…Как евреи, выведенные Моисеем из рабства Египетского, вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень – все те, почти страшные люди… их заменит новое племя – грамотных, разумных, бодрых людей».

Вряд ли революционные демократы любили русский народ. Ибо, оправдывая физическое уничтожение людей ради «высоких идей», ничего, кроме презрения, к ним не чувствовали.

«В Белинском (тем более в Герцене) был уже потенциальный марксист, – считал Н. Бердяев, – Белинский – предшественник большевистской морали… У Белинского в последний его период можно найти оправдание “чекизма”».

Под влиянием либеральных идей «прогрессивная» интеллигенция окончательно теряет моральные ориентиры и, цинично оправдывая террористов-убийц, встречает их овациями, цветами в залах суда…

Заразой распространилась нечаевщина среди студентов, семинаристов, гимназистов – бесы, дьяволята полезли из всех щелей.

«В Воронеже у нас случилось печальное событие в семинарии… В 1879 году подложили порох в печку к инспектору и взорвали печь в его квартире… Теперь, 7 мая (1881 года) произошел новый взрыв, – писал обер-прокурор Святейшего синода К. П. Победоносцев Александру Третьему. – Взорвали печь в квартире ректора. По счастью, он не был дома, иначе был бы убит. Вслед за тем ночью появились внутри семинарии наклеенные печатные прокламации о том, что принято решение действовать энергически к уничтожению врагов… Оказалось в числе семинаристов до десяти человек опасных, которые ходили с револьверами. Начальство потеряло голову и не знает, что делать без помощи от властей. А местные власти стали уклоняться».