Он улыбнулся, кивнул и отвернулся – кто-то позвал его. Отошел, а Ася осталась стоять, словно пригвожденная к месту. Не поговорила и не упала в грязь – произошло третье, худшее, ему было всё равно. Хотя, разве она ожидала чего-то другого? Разве она способна заинтересовать такого парня? Да и нужно ли ей это? Асе всегда не везло – она влюблялась безнадежно и безответно, а если случалось так, что вероятность ответа с мужской стороны существовала – природная застенчивость и неуверенность в себе и своей привлекательности дружным тандемом делали свое черное дело, уничтожая любую перспективу. И конечно же, успешно срабатывал закон несовпадения желаемого и действительного – те, кто нравились ей, были недосягаемы, те, кому нравилась она, были неинтересны.

Взглянув на профессора Белелюбского, который, словно Джоконда, ловил взгляд зрителя, Ася с трудом удержалась, чтобы не показать ему язык, и вернулась на свое место к Валентине, крайне взволнованной пятками наследника и незаконченным расчетом мостовой фермы.

Но, несмотря ни на что, день все-таки задался. Во-первых, Ася сдала курсовой проект на четверку, что являлось непростым делом – Залыгин был требователен вообще, а к слабому полу особо, поскольку был убеждён, что из женщин никогда не получаются хорошие инженеры. Во-вторых, ожидая своей очереди, она минут двадцать сидела за одним столом с Лёней, трепеща от его близости и разглядывая требующую бритья и оттого особенно привлекательную щеку. Она даже обменялась с ним несколькими фразами, легко и непринужденно. Ладно, почти легко и почти непринужденно. Лёня сказал что-то остроумное, она засмеялась, а профессор Залыгин сделал им замечание, пообещав выгнать обоих. Это «выгнать обоих» в Асиной голове зазвучало цветаевски-тухмановским «…этот, этот может меня приручить…» из любимого альбома «По волне моей памяти». Много ли надо глупой влюблённой девчонке?

В-третьих, через несколько часов она будет сидеть на галерке зала ДК Ленсовета и смотреть спектакль. В-четвертых, в «Котлетной» на углу Московского проспекта, куда они с Валей забежали перекусить, не оказалось традиционной очереди, но в достатке – знаменитых котлет, вкусных, сочных, горячих, Ася даже позволила себе роскошь – взяла целых две и стакан густого дымящегося кофе с молоком.

Общую картину подпортил то ли дождь, то ли снег, манной посыпавшийся на головы измученных погодой питерцев-ленинградцев, и расползшаяся молния на сапоге. На площади Мира подруги расстались, Валентина поехала домой на Охту на метро, а Ася –на трамвае, который, ходко покачиваясь, застучал колесами по Садовой мимо серых доходных домов, мимо облупленных стен Апраксина двора, решеток Суворовского училища и приземистых арок Гостиного, проскочил шумный Невский, утонченную Итальянскую, обогнул вычурную решетку Михайловского сада, оставляя справа красные стены и шпиль замка, последнего пристанища императора Павла, и, миновав дугу Первого Садового моста, вырвался на простор Марсова поля. Справа за полосой Лебяжьей канавки потянулись черные силуэты кленов Летнего сада, замелькали ящики на постаментах – еще закрытые на зиму статуи.

Ася смотрела в окно, думая о Лёне, Смоличе, сломавшейся молнии, отсутствии целых колготок, трех рублях, оставшихся в кошельке, и десяти днях, оставшихся до стипендии.

За окном расплескался простор Невы – трамвай въехал на Кировский мост. Полотно серых туч вдруг порвалось, словно невидимая рука вытянула нитку из плохо зашитого шва, и через голубую прореху слепящим золотом хлынули лучи солнца, ослепив, ударились о трамвайное стекло, на мгновенье зажгли шпиль Петропавловки, блеснули по холодной ряби невской воды и исчезли, словно их и не бывало. Небесный портной вновь аккуратно зашил дыру в небесах, пеняя солнцу на устроенное безобразие.

Когда Ася вышла из трамвая напротив мечети, нарядно-голубой даже в непогоду, с небес вновь посыпалась противная колючая морось. В полурасстёгнутый сапог попала вода, захлюпала, пропитывая носок. Очередная простуда обеспечена – Ася умудрялась болеть ежемесячно, так и не привыкнув к недоброму питерскому климату, несмотря на то что родилась и выросла не на юге. До общаги добиралась почти бегом, взлетела по скрипучей лестнице, открыла дверь в комнату и остановилась, не сдержав изумленного «Ох!», уронив пустой тубус, который попытался прокатиться по полу, но наткнувшись на собственную ручку, замер, обиженно качнувшись.

Асин «ох» нарушил любовную идиллию, что царила в комнате – двое в костюмах «в чем мать родила» шарахнулись друг от друга, загремел в панике задетый и упавший с тумбочки будильник-неудачник, жалобно звякнула кроватная пружина, и лишь четкий ритм Eruption, слетающий с катушек стоящего на столе магнитофона, упрямо пытался собрать остатки сломанной гармонии, предлагая «оne way ticket to the blues».

Пометавшись, Ася отвернулась к окну, ожидая, когда застигнутая врасплох парочка куда-нибудь скроет свою наготу.

– Можно было хотя бы дверь закрыть… – пробормотала она, обращаясь к оконному стеклу, забрызганному каплями дождя.

За спиной возились и перешептывались. Совершенно дурацкое положение, нужно было сразу уходить. Зачем она застряла в комнате? «Растерялась», – пояснила сама себе Ася.

– Да ладно, Аська, кто ж знал, что тебя принесет! – подала голос виновница инцидента, Лариса.

– Живу я здесь, между прочим! – сердито сообщила окну Ася и повернулась.

Растрепанная Ларкина голова, вся в мелких кудряшках химической завивки, торчала из-под одеяла, в недрах которого скрывалось все остальное, в том числе и мужская половина порушенной идиллии, пожелавшая сохранить инкогнито.

– У меня ноги промокли, молния на сапоге сломалась… Вернусь через полчаса, – сообщила Ася, залившись по уши краской, подняла с пола тубус, бросила его и сумку на тумбу в углу и вышла, чрезмерно аккуратно закрыв за собой дверь.

В коридоре было пусто, на кухне истошно свистел чей-то чайник, требуя внимания. Ася отключила газ, свисток благодарно сдулся и затих, выпустив через носик последнюю струйку пара.

Соседняя дружественная комната была закрыта, а в комнате напротив бренчали на гитаре – третьекурсница Ирка слушала не слишком верные, но душевные напевы Игоря Дагмарова – он недавно расстался с девушкой, с которой встречался пару лет. Ради Ирки, говорили злые и не очень языки. Посидев с ними минут пять, Ася ретировалась, прошлась по скрипучему полу коридора, постояла у разбитого окна, откуда остро тянуло влажной свежестью. Горькой холодной волной накрыла обида – из-за сломанной молнии и мокрых ног, из-за «всех подружек по парам, а я засиделась одна», из-за синих равнодушных глаз Лени и бездомной неприкаянности. За обидой последовали слезы – набухли соленой волной, поползли по щекам, пощипывая разгоряченное лицо. Ася шмыгнула носом, полезла в карман за платком, не нашла, прижала ладони к щекам, надеясь, что не потекла тушь.

– Куришь? – раздалось за спиной.

Резко обернулась, рядом на подоконнике устраивался Саша Веселов, высокий широкоплечий парень с пятого курса.

– Нет, не курю, просто… воздухом дышу, – ответила она, отворачиваясь, – слезы чуть подсохли, но не факт, что не оставили следов туши на лице. Пальцами провела под глазами.

– Пойду, не буду мешать.

– А ты мне не мешаешь, – сказал он, закуривая. – Хочешь? Мальборо, классные, у фарцы доставал.

– А давай, – вдруг согласилась Ася, наполнившись духом «будь-что-будет», и осторожно вытащила сигарету из протянутой Сашей пачки. Она сильно рисковала опозориться, поскольку опыт курения у нее был невелик: в школе на выпускном, да пару раз в колхозе на картошке, с кашлем и тошнотой – с тех пор не пыталась даже на вечеринках. Неловко и неуклюже, но все-таки раскурила сигарету от тонкой струйки пламени Сашиной зажигалки, осторожно затянулась, выпустила дым, сдерживая уже подступающий кашель. Мимо промчалась, спускаясь с пятого этажа, компания хохочущих девчонок. Веселов проводил их взглядом, прищурившись, глянул на Асю.

– Что-то мы редко встречаемся, все дела, дела… – сказал, растягивая слова, будто ему было лень говорить.

– А где же мы можем встречаться? – удивилась Ася и тут же поправилась, поздним зажиганием поймав двусмысленность вопроса. – То есть, почему мы должны встречаться?

– Ну, где угодно, если пожелаешь… – ответил он.

Ася уставилась на случайного собеседника. Нарвалась, что называется. Этого еще не хватало! Только не этот… Она держала сигарету, не зная, что делать дальше, жалея о спонтанном согласии покурить. Уйти было неловко, курить и поддерживать разговор, направившийся не в то русло, не хотелось. «Будь-что-будет» получилось неудачным, обострив ощущение неполноты собственной жизни.

– А ты курить не умеешь… – усмехнулся Саша, добавив горечи в Асину чашку.

– Ну да, не умею, а что? – с вызовом спросила она и решилась: – И вообще, мне идти надо. Спасибо. Пока. Извини.

Она потушила сигарету, сунув ее в консервную банку с окурками, и пошла прочь.

– Так ты не ответила, как насчет встретиться? – ударило ей в спину.

– А ты хоть знаешь, как меня зовут? – спросила она, обернувшись.

– Не вопрос. Ну так что?

– Нет, спасибо, нет… – быстро сказала она и помчалась по коридору, хлюпая расстегнутым сапогом.

Лариса сидела в убранной комнате, суровая и одинокая, удачливый воздыхатель умчался в неизвестном направлении, трофеем оставив на столе магнитофон.

– Куда ты запропастилась? У меня же и ключа нет от вашей комнаты, Лёлька меня оставила, сама убежала и ключи унесла.

– Я же еще и виновата! – буркнула Ася.

– Ладно, не злись, это ты нам весь кайф поломала.

– Ну извини, надо было табличку на дверь повесить: «Не ломайте кайф, убьет!» – съязвила Ася.

Лариса хмыкнула, ничуть не смутившись – смущение не состояло в списке её характеристик, как, впрочем, и постоянство.

– И даже не спросишь, с кем я была? – поинтересовалась она, подходя к двери.

– Нет, – мотнула головой Ася.

Если это её и интересовало, то на данный момент в последнюю очередь. Едва за Ларисой закрылась дверь, она скинула пальто, глотнула воды прямо из носика чайника, пытаясь разбавить горечь, оставшуюся во рту после сигареты, и занялась молнией, пытаясь высвободить мокрую ногу из плена сапога.

Когда вернулась Лёля, Ася спала, свернувшись клубочком на кровати, на полу валялся сапог с поломанным замком, а боевой трофей – магнитофон «Комета» перематывал тонкую коричневую ленту пленки, с которой текло мелодичное «Cos for twenty-four years I've been living next door to Alice…».

Ася проснулась, падая со скалы, о подножие которой разбивались черные волны, разбивались и уползали, чтобы вновь вернуться и по-мазохистки добровольно удариться о каменную грудь. Причины падения она не знала – ей никогда не удавалось запоминать сны. Иногда она тщетно пыталась ухватить сновидение за хвост, вернуть его, но в данном случае этого совсем не хотелось. Ася облегчённо вздохнула, обнаружив себя в своей комнате, уже погруженной в полумрак. Лишь над Лёлиной кроватью теплился круг света от маленькой бра: подруга читала, носом уткнувшись в книгу, время от времени откидывая с лица упрямую прядку вьющихся каштановых волос. За облегчением пришла паника. Ася схватила часы, лежащие на столе. Без четверти семь! А спектакль начинается в половине восьмого. Она вскочила, заметалась, закружила по комнате.

– Аська, что, что случилось? – подала голос Лёля, оторвавшись от книги.

– Опаздываю! Почему ты меня не разбудила? Я четыре часа продрыхла…

– Куда опаздываешь?

– В театр, я тебе говорила, ты же отказалась идти!

– Ох, ну забыла я, – виновато протянула Лёля, откладывая книгу. – Куда ехать?

– В Ленсовета.

– Не вижу причин для паники, – умиротворенно протянула подруга. – Успеешь.

Причин паниковать на самом деле не было – одна станция метро и вот он, ДК Ленсовета – но на сапоге окончательно сломан замок, и голова гудела после сна – не зря мудрая Асина бабушка никогда не давала ей спать в предвечернее время, когда солнце клонится к закату. Ася умылась и застряла у зеркала, в простенке между шкафом и кухонной полкой, восстанавливая порушенный сном макияж и критически разглядывая себя. Коротко подстриженные волосы неопределенного цвета, который называют русым, мальчишеское лицо – когда Ася надевала куртку и брюки, ее иногда принимали за мальчика – прыщик на подбородке, упорно возвращающийся на свое место, несмотря на все ухищрения, румянец на щеках – не от здоровья, а от того, что болела голова. Ася потрогала лоб, с тоской подумав, что, кажется, опять поднимается температура. Простыла, пока прыгала в мокром сапоге. Вздохнула, подправив подводку на левом глазу, заморгала от попавшей в глаз туши, едва сдержав слезу. Испорченный сапог так и не просох, но ни другой пары, ни времени найти что-то на вечер уже не было. Лёля носила обувь на два размера больше. Ася надела сапог, села на стул:

–Зашивай!

Лёля стянула замок крупными стежками, пару раз попав иголкой в ногу. Когда работа и сборы были закончены, времени осталось ровно столько, чтобы добежать до метро и впритык приехать в ДК. Ася влетела в здание дворца культуры, и в фойе настойчиво зазвенел звонок, созывая зрителей на места. Сдав пальто, она поправила влажные от спешки волосы и поднялась наверх, в бельэтаж, по пути купив у потрясающе питерской старушки-капельдинера программку. Едва устроилась на своем месте, как сверкающая люстра под потолком начала меркнуть, погружая зал в темноту, тяжёлые багровые полотнища занавеса медленно расползлись по сторонам, а на открывшейся взорам сцене софиты высветили декорацию, в которой и проходил весь спектакль – купе вагона, несущего персонажей навстречу судьбе и производственному конфликту.

Московский актер играл совсем иного героя. Он был убедителен, он искренне терзался сомнениями и боролся за то, что считал правильным, но пьеса приобрела другое звучание, в ней не было той страсти, пропал тот пульс, который заставлял биться пылкий Смолич. Так думала Ася, смотря на сцену и представляя там, в кругу прожектора, другого актера и злясь на себя оттого, что снова простыла, и что поднимается температура. Было жарко и душно, пылали щеки, боль стучала в висках, пересохло во рту и очень хотелось есть.

В антракте Ася отправилась в буфет, решив позволить себе, несчастной простуженной, чашку кофе, бутерброд и пирожное. Пока спускалась с бельэтажа, в буфете уже выстроилась очередь желающих отведать театральных закусок – здесь всегда продавали свежайшие пирожные буше, манящие теплым шоколадным блеском, пышные эклеры и скромные, но не менее аппетитные песочные полоски в глазури, а в воздухе витал кофейный аромат. Ася пристроилась в конец очереди, за немолодой парой, беседующей о достоинствах и недостатках МХаТа, он – в костюме в полоску, она – в длинном вечернем платье, ажурной плетеной шали, накинутой на плечи и туфлях на высоком каблуке – словно странные птицы среди разношерстной, по-будничному одетой публики.

«Наверное всё-таки жаль, что посещение театра перестало быть праздником, требующим наряда, галстуков, каблуков и причесок, – подумала Ася, взглянув на свои сапоги. – С другой стороны, хорошо для тех, у кого нет не только вечернего платья, но и приличной обуви».

Добавив к списку недостатков непослушные волосы, которые сейчас наверняка являли собой что-то недостойное, пылающие жаром щеки и самодельный свитер, Ася совсем загрустила и чуть было не удрала на свое место в бельэтаже, но жажда и неожиданно быстро продвинувшаяся очередь, остановили порыв. За спиной беседовали мужчина и женщина, обсуждая спектакль, у мужчины был приятный, и почему-то знакомый баритон. Асе очень хотелось обернуться и посмотреть на обладателя этого баритона – он не мог быть ни одним из знакомых, потому что рассуждал о театре с уверенностью знатока, а таковых в Асином окружении не имелось.